Поиск по сайту

Трусливой и робкой делает душу отсутствие просвещения; делает не чрез природу, но чрез свободное изволение. Когда я вижу, что человек когда-то мужественный стал теперь трусом, я не говорю, что это порок природы, потому что природное – неизменно. Когда затем я вижу, что теперешние трусы вдруг становятся смелыми, я опять прихожу к тому же решению; так ученики были очень робки, прежде чем были научены тому что надлежало, прежде чем удостоились дара Духа, позднее же они стали храбрее львов. Петр, не выдержавший угроз девушки, был казнен чрез распятие, терпел бичевание, не молчал, подвергаясь тысяче опасностей. Конечно, не следует уклоняться от борьбы, но не следует напрашиваться на нее – тогда для нас победа будет славнее и для дьявола поражение – унизительнее. Итак, мы должны храбро стоять, если вовлечены в борьбу; если же мы не званы оставаться в покое и ожидать времени борьбы, чтобы явить вместе презрение к славе и храбрость. Быть храбрым безрассудно – часто есть свойство простых людей. Но чтобы пользоваться обстоятельствами для дела в удобное время с соответствующей выдержанностью и благоразумием, на это нужна великая и удивительная душа. Храбр только тот, кто имеет силу внутри себя: он храбр, хотя бы был повержен на ложе; также, как без этой силы, я не сказал бы, что он сильнее девушки и жалкой старухи, хотя бы телесными силами он поднял гору с ее основания. Это потому, что тот борется с бестелесным злом, на что этот не смеет даже взглянуть. Хочешь ли научиться, что никакая сила не превозможет того, кто огражден высшею помощью; нет никого слабее, чем тот, кто лишен ее, хотя бы он был окружен тысячами войск? Давид, будучи совсем молодым, по молодости лет оставшийся в отеческом доме, отправляется своим отцом навестить братьев. Явился он навестить их уже в то время, как война началась и начал ее чужеземец Голиаф – весь народ вместе с царем трепетал. Между тем Давиду хотелось быть зрителем, вот он и пошел посмотреть на новое для него и удивительное дело, что один человек стал против нескольких мириад. Он, – говорит, – кто этот чужеземец, что так поносит воинство Бога живого? Что будет человеку который убьет его (1 Цар. 17:26-27)? Саул, узнавши об этом, посылает за юношей, который не знал ничего, кроме пастушеского дела; но, видя его лета, он отнесся к нему с невниманием. Потом, узнавши от него, как он справлялся с медведями, когда они нападали на стадо, Саул захотел вооружить его собственным оружием. Но он, надевши, не мог носить его. Это случилось для того, чтобы в чистоте явилась сила Божия, действующая чрез него, и чтобы происшедшее не было приписано оружию. Так как ему было неловко в оружии, он снял его и, взявши пастушескую сумку с камнями, с этим пошел на твердыню из плоти. Когда Голиаф увидел, что тот идет на него с одной пастушеской сумкой и камнями, он обратился к нему приблизительно со следующими словами: не думаешь ли ты, что ведешь, как когда-то, стадо и гонишь собак? И не потому ли вышел ты на борьбу со мной с таким оружием, как будто хочешь гнать какую собаку? Но вот опыт научит тебя, что не тебе воевать с первым встречным. После этих хвастливых слов, он бросился бегом, подхватив свое тяжелое вооружение и потрясая оружием. Но он начинал борьбу веря в силу своего оружия; оградивший же себя верою и высшею помощью сначала словами унизил тщеславие чужеземца, сказавши ему: ты идешь против меня с щитом и копьем и думаешь победить собственными силами, а я иду во имя Господа Бога (1 Цар. 17:45). После этих слов Давид вынул из пастушеской сумки камень, как будто хотел отогнать собаку, подошедшую к стаду, и, нанесши, при помощи пращи, чужеземцу удар прямо в лоб, повалил его; потом, поспешно подбежав к нему и выхватив у него меч, отсек им у него голову, принес ее к царю и таким образом положил конец войне. Царь получил чрез него спасение, и весь народ воспрянул духом. И было дано увидеть удивительное и неожиданное дело: вооруженный в полное оружие поражен невооруженным, и опытный в войне – тем, кто не знал ничего, кроме пастушеского дела. Для чего это и почему? Потому что одного ограждала высшая помощь, сопутствующая ему; другой же, лишенный ее, был предан в руки его. Конечно, высоко и дивно не допускать пожелания, зарождающегося в нас, но, уклоняясь, погашать его. Но если это нам не по силам, будем хотя бороться и всячески задерживать его. Здесь дело не так обстоит, как у атлетов. У последних, если не повергнешь, ты не одержал победы; здесь же, если тебя не повергли, ты победил и поверг врага. И это понятно. Там сражаются за победу: если один повержен, другой получает награду; здесь не так, но дьявол стремится к нашему порабощению. Поэтому, когда я полагаю конец тому, о чем он старается, я победил. Он направляет свои усилия не к тому, чтобы низвергнуть, а к тому, чтобы низвергнуть вместе с собой. И победа его – не в награде, а в общей гибели. Если бы ты даже часто терпел поражения, ты не уклоняйся из-за этого от борьбы. Не получать ран есть удел тех, кто не борется; те же, кто идет на войну с большим воодушевлением, они получают раны и терпят поражения. Никто, видя солдата, возвращающегося с войны раненым, не стал бы укорять его за это; бесчестно, напротив, бросить оружие и убежать с войны. Пока кто-нибудь стоит с оружием в руках, не найдется человека, настолько несправедливого в военном деле, который бы поставил ему в вину то, что он терпел поражения и на короткое время отступал. Если кто сам не захочет нанести себе обиду, другой не в силах будет сделать это. Ведь вот ни оружие, ни машины внешних врагов часто не в силах бывают взять твердынь городов; предательство же одного или двух человек, живущих внутри, без труда отдает их во власть врага. Если тебя не предадут внутренние твои мысли, злой дух ничего тебе не сделает, хотя бы употреблял тысячи средств. Что скажем мы о матери Маккавеев, этой благородной женщине? Не женщина ли она была? И не дала ли семь детей своих сонму святых? Не видела ли она, как они мучились? Не терпела ли и сама мучения с каждым отдельно? Когда их подвергали пытке, и она принимала удары, – потому что она была мать. Подумай, как она подготовила их к борьбе, как построила Богу семь храмов. Стоял тиран и отступил, побежденный одной женщиной. Он осаждал оружием, она победила ревностью; он разжигал плавильную печь, а она еще сильнее воспламеняла свой дух; он подготовлял войско, а она вручала себя ангелам. Она видела тирана преисподней и думала о царе, царствующем свыше; видела преисподние муки и исчисляла горние награды; видела теперешнее мучение и размышляла о будущем бессмертии. А что Исав? Не больше ли он был Иакова? Не перворожденный ли? Не возлюбленный ли сын у отца? Но предав себя чрез грех, лишился и первородства и был принужден служить меньшему. Сказал, говорится, Господь Ревеке чрез священника: два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей; один народ сделается сильнее другого, и больший будет служить меньшему (Быт. 25:23). Посмотри на прорицание, ясно предуказавшее ей все, что совершится. Бьющиеся и играющие во утробе младенцы уже все предсказали с точностью. И, наконец, жена узнала не только то, что она родит детей, но и то, что они распространятся в народы, и меньший будет господином над большим. И настало время родить ей: и вот близнецы в утробе ее. Первый вышел красный, весь, как кожа, косматый (…). Потом вышел брат его, держась рукою своею за пяту Исава; и наречено ему имя Иаков (Быт. 25:24-26), – так что почти уже от начала Бог указал, что меньший, как сказано, будет владычествовать над большим. Держал, сказано, рукою пятку Исава: это было знаменьем того, что он превзойдет того, кто кажется сильным. Но уже время обратиться со словом к блаженнейшему Павлу. Я пламенею любовью к этому мужу и потому не устану непрерывно обращаться к нему. Пусть никто не смущается этим моим решением. Если бы мы были кругом обложены варварами, и если бы неприятели устроили нам в строю бесчисленные затруднения; если бы затем полководец варваров, который располагал бы бесчисленными осадными машинами, все у нас привел бы в замешательство, наполнил смущением и великим страхом, угрожал разрушить и предать огню самый город, а нас всех обратить в рабство; если бы он, сам вдруг попавшись в плен к нашему царю, был пленником приведен в город, – не сбежались ли бы все мы вместе с женами и с детьми на это зрелище? Вот теперь и у нас война наступила. В то время как иудеи все наполняют смущением и страхом и замышляют многие ухищрения против безопасности Церкви, глава же врагов Павел, более всех старавшийся об этом, проповедовавший и все наполнивший смущением и страхом, и его-то именно Господь наш Иисус Христос, Царь наш, связал и привел пленником, – неужели мы все не выйдем на это зрелище, чтобы видеть его ведомого пленным? И ангелы на небе, видя его связанным и ведомым, ликовали, – не потому, что видели его связанным, но потому, что представляли, скольких людей освободит он от оков; не потому, что видели ведомым за руку, но потому, что размышляли о том, скольких он имеет возвести от земли к небу; не потому, что видели ослепленным, но потому, что думали о тех, кого он имеет извести из мрака. Поэтому, оставивши всех других, я спешу обратиться к Павлу. Павел и любовь к Павлу заставляют нас сделать этот скачок. Есть ли что пламеннее сердца человека, который прошел всю вселенную, претерпел насилие, биение камнями, оковы, – и это все затем, чтобы освободить связанных и привлечь их к себе? И не как борющийся совершал он свои подвиги; но будто идя к готовой и верной победе, воздвигал он победные памятники, срывая, опустошая, уничтожая до основания укрепления дьявола и все заграждения демонов; он не останавливался, устремляясь вперед от этих к тем и от тех к этим, и, подобно отличному полководцу, каждый день, а лучше сказать, каждый час воздвигал победные памятники. Проникнув в одной одежде во вражеский строй, он взял неприятельские города вместе с людьми. Язык Павла был луком, копьем, стрелами и всем. Он произносил только звук, и слова его, поражая врагов сильнее всякого огня, изгоняли демонов, а людей, потерявших власть над самими собой, возвращали себе. Когда он изгнал злого демона, бесчисленное множество заклинателей сожгли свои магические книги и обратились к истине, и как на войне, после того как башня упала или тиран низвергнут, все, кто был вместе с ним, побросавши орудие, сбегаются к полководцу, так и тогда было: когда демон был низвержен, все побежденные, побросавши книги, вернее уничтоживши их, устремились к ногам Павла. А он, превращая весь мир как бы в один лагерь, нигде не останавливался, но все делал, словно у него были крылья: то восстановлял хромого, то воскрешал мертвого, то иного ослеплял, – я говорю о маге. Даже заключенный в темницу, он не успокоился, но и там привел в себя стража, совершив этот прекрасный плен. Удивляются Давиду за то, что он одним только камнем поразил Голиафа. Но если бы наследовали дела Павла, то увидели бы, что то – ребяческое дело, и что насколько различаются между собой пастух и полководец, столько же разницы между этим и тем, потому что тот уничтожил мысленного Голиафа и не бросая камня, но одним словом истребил все полчище дьявола. Как лев, ревущий и дышащий огненной пастью, так страшен был для всех и он, когда приходил. Он появлялся постоянно повсюду: приходил к этим, шел к тем, возвращался к этим, уходил снова к другим, – появляясь быстрее ветра и управляя всей вселенной, как одним домом или судном, вытаскивая тонущих, спасая окутанных тьмой, давая приказания морякам, сидя у кормового весла, наблюдая за носом, натягивая канаты, принимаясь за весла, поднимая паруса, смотря на небо, будучи сам всем – и моряком, и кормчим, и заведующим носом корабля, и парусом, и судном, все терпя, чтобы уничтожить зло других. И как атлет, сам борясь, бегая, вступая с бой, или солдат, разбивая стены, сражаясь на суше и на море, – так он участвовал во всех видах борьбы, разжигал ревность и, овладевая единолично вселенной и всех побеждая одним своим словом, сам был для всех неприступен. Не так звуки множества труб, упавши на стены города Иерихона, уничтожили их, так громкий голос Павла сравнял с землей дьявольские укрепления и врагов привлек на свою сторону. Он был спущен чрез окно со стены, чтобы вознести поверженных на землю. Как солдат, если бы он, воюя с целым миром, попал в самую средину неприятельских войск и нисколько не пострадал, – так Павел, являясь один среди варваров и эллинов, повсюду на суше, повсюду на море, оставался невредимым. И как искра, попадая в солому и сено, изменяет горючий материал сообразно своей природе, так и он, приходя ко всем, всех привлекал к истине. Что, скажи мне, славнее славой этого мира, чем Нерон, что выше? Что напротив незначительнее или непочетнее Павла? Тот был тиран, совершил много блестящих дел, воздвиг множество славных победных памятников, имел повсюду громадное богатство, бесчисленное войско, ему подчинена была большая часть вселенной, в его распоряжении был царственный город, пред ним преклонялся весь синклит; в царских палатах он ходил в блестящей одежде; если нужно было взяться за оружие, являлся в золотом оружии, украшенном драгоценными камнями; если приходилось выходить в мирное время, облачался в пурпур; за ним ходили много телохранителей и много оруженосцев; он считался господином суши и моря, был самодержец, август, кесарь, царь, у него не было ни в чем недостатка, что составляет славу, но и мудрые, и могущественные, и цари трепетали его и боялись. Кроме того, о нем была еще молва, что он жесток и бесстыден; он хотел быть богом, презирал всех идолов и самого Бога всех; его почитали как бога. Но противопоставим ему, если будет позволено, Павла. Он был киликиянин, занимался кожевенным делом, был беден, несведущ во внешних науках, знал только по-еврейски, – язык, над которым многие издевались, – жил часто впроголодь и спать ложился голодный; раздетый, он не имел чем накрыться. И не только это, но он был брошен в темницу вместе с разбойниками, чародеями, грабителями могил, убийцами; по приказанию того же Нерона его, как преступника, подвергали бичеванию. Так кто же из них славнее? Не правда ли, что большинство не знает даже имени того, а этого прославляют ежедневно и эллины, и варвары, и скифы, и те, кто живет у самых пределов вселенной? Кто почетнее? Тот, кто побеждает, находясь в оковах, или побеждаемый, облеченный в пурпур? Стоящий внизу и наносящий удары, или сидящий наверху и поражаемый? Повелевающий, но чьих приказаний не слушаются, или тот, кто получает приказания, но не придает им никакого значения? Кто один, но побеждает, или тот, кто с бесчисленным множеством войск терпит поражения? Если побеждать славнее, чем быть побежденным, то Павел вообще славнее. И не то только удивительно, что он победил, но то, что он победил такого и имея такой вид. Кто изречет могущество Господа (Пс. 105:2), что Ты не дозволил Павлу быть в неизвестности, что показал вселенной такого мужа? Все ангелы восхваляли Тебя единодушно, когда Ты сотворил звезды и солнце; но не так, как тогда, когда Ты явил Павла всей вселенной. Земля стала светлее неба, потому что тот – светлее света солнечного. Это солнце сменяется ночью, а тот победил дьявола. Оно, нисходя с высоты, вниз посылает свои лучи; он же, восходя снизу, наполнил светом не только пространство между небом и землей, но едва открыл уста, как даже ангелов исполнил великой радостью. И если об одном грешнике кающемся бывает радость на небе, – а он в первом же проповедании уловил бесчисленное множество мужей, – то какой радостью наполнил он горние силы? Что говорю я? Достаточно, чтобы Павел начал говорить, как небеса играют и радуются. Итак, если Павел, украшенный столькими подвигами и являющийся как ангел на земле, каждый день старался сделать приобретение, подвергнуться опасностям за истину, собрать себе духовное богатство и никогда не останавливаться, то какое же оправдание будем иметь мы, не только совсем лишенные славных дел, но и подверженные стольким порокам, из которых даже один, присущий нам, достаточен, чтобы ввергнуть нас в бездну гибели, – мы, которые не прилагаем никаких усилий к тому, чтобы исправить эти пороки и быть причастными делам добродетели? Не одинаковую ли с нами природу имел тот блаженный? Я горю любовью к этому мужу и потому не перестану обращаться к нему. Взирая, как на некоторый образец, на его душу, я размышляю о суете страстей, о превосходстве мужества, о горящей любви к Богу. И я изумляюсь, как один человек, пожелавши, исполнил весь сонм добродетелей; каждый же из нас не хочет выполнить и самой простой из них. Кто избавит нас от неотвратимого наказания, когда Павел, причастный нам по природе, отданный во власть тех же страстей, бывший в таких затруднительных обстоятельствах и ежедневно, так сказать, мучимый, терзаемый, влачимый всенародно теми, кто враждовал против его проповеди, несмотря на все это, явил такое величие добродетели? А чтобы вы услышали не из наших уст о славных его подвигах и о мужестве, которое он являл ежедневно ради проповедания благочестия, необходимо выслушать собственное его слово: а если кто смеет [хвалиться] чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я (2 Кор. 11:21). Наблюдай душу боголюбивую. Он называет дело не только смелостью, но даже безумием, научая нас, если бы нашлись среди нас кто-либо, сделавшие что-нибудь доброе, не выставлять наши дела без всякой нужды, когда никто не принуждает нас к этому. Они Евреи? и я. Израильтяне? и я. Семя Авраамово? и я (ст. 22). Не этим ли, говорит он, гордятся они? Пусть же они не думают, что мы уступаем им, потому что и мы участники того же самого. Потом прибавляет: Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше (ст. 23). Посмотри здесь на добродетель души этого блаженного мужа. После того как он назвал происшедшее смелостью и безумием, он, поставленный в необходимость, однако не остановился на том, что сказал; но когда хотел показать, что многим превосходит тех, он, чтобы не подумали, что он говорит из-за самолюбия, снова называет сказанное им безумием, – говоря приблизительно следующее: неужели я не знаю, что делаю дело, которое многим будет неприятно и которое для меня неприлично? Но необходимость, приведшая меня к этому, заставляет меня. Поэтому простите мне, говорит он, что говорю слова безумия. Будем подражать хотя бы тени его мы, которые отягчены таким бременем грехов и часто, даже если сделаем какое-нибудь достойное дело, не храним его в сокровищницах ума, но, гоняясь за славой пред людьми, выставляем его напоказ и этим безмерным пустословием лишаем себя воздаяния от Бога. А тот, блаженный, не допустил чего-нибудь подобного, но сказав: я больше – потом перечисляет свои подвиги и говорит: в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних [приключений] (2 Кор. 11:23, 27). Теперь взгляни еще на другое море искушения, открывающееся для нас. Говоря: кроме посторонних [приключений], он подразумевает, что опущенное, может быть, больше того, что он сказал. Но он и на этом не остановился, а опять указывает нам на возмущение и скопление людей, говоря так: у меня ежедневно стечение [людей], забота о всех церквах (ст. 28). Вот и еще подвиг, достаточный, если бы даже он был только один, для того, чтобы возвести его на самую вершину добродетели. Попечение, говорит, о всех церквах: попечение не об одной и не о двух, и не о трех, но о всех церквах по вселенной, которую проходит солнце, посылая на землю свои лучи. Такое имел попечение и заботу блаженный апостол. Посмотри на широту души! Посмотри на величие мысли! А приведенное сряду затем, так сказать, покрывает все сказанное: Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся (ст. 29)? Вот какая нежная любовь у этого мужа! Какое бодрствование! Какое попечение! У какой матери терзается так сердце, когда ее сын, больной лихорадкой, лежит на постели, как у того блаженного мужа, который за изнемогающих в каждом месте сам изнемогал еще более, и за соблазняющихся еще более воспламенялся? Посмотри также на выразительность слов. Он не сказал: кто соблазняется, за кого бы и я не огорчался? но: кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? – говорит он, показывая нам напряженность горя и заявляя, что он словно в огне, горит внутренне за тех, кто соблазняется. Я сознаю, что слишком растянул свое слово. Но я не знаю, как это случилось, что, когда я коснулся подвигов святого мужа, я был увлечен стремительностью языка, как каким-нибудь потоком быстро несущихся вод. Поэтому, останавливая здесь свое слово, я умоляю любовь вашу постоянно держать его в своей памяти и не переставая размышлять о том, что он был причастен нам по природе и подвержен одинаковым с нами страстям. Занимаясь ремеслом незначительным и непочетным, сшивая кожи и работая в мастерской, он, после того как решил и восхотел отдать себя трудам добродетели и явить достойным восприятия Св. Духа, получил свыше величайшую милость. Да удостоимся и мы все воспринять ее благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава со Отцем и Св. Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

 

 

Издание:

Иоанн Златоуст св. О мужестве и храбрости // Его же. Полное собрание творений в 12 т. Т. 12. Кн. 2. – М., 2004, с. 774-783 (Слово 32).

Текст приводится в переводе на современную орфографию и в адаптированном варианте.

 

Первоначальный файл с сайта ispovednik.ru.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

 

 

Последнее обновление файла: 01.04.2014.