Поиск по сайту

1. Понятие "разума" (как и параллельные и близкие к нему понятия "ума", "интеллекта", "рассудка") принадлежит к числу столь ходких и распространенных понятий, что казалось бы, смысл этого понятия до конца ясен. Но стоит только вдуматься в содержание этого понятия и особенно проследить, как оно истолковывалось в истории мысли, чтобы стало бесспорным, что понятием разума охватываются разные функции, часто не сводимые одна к другой. Как раз в разнообразии этих отдельных функций и скрыта вся проблематика познания, заключена основа главных разделений в философии. Понятие разума притом очень очень тесно связано с другим ходким понятием "опыта", но эта связь больше затемняет, чем помогает в установлении точного их значения.

Во всяком случае, кто не хочет заблудиться в этом дремучем лесу и отдать себе отчет в том, каковы реальные силы нашего познания, каковы условия его значимости, тот должен понятия "разума" и "опыта" исследовать в их содержании и установить – хотя бы предварительно – их смысл и связь.

Если нельзя называть понятие "разума" и "опыта" коррелятивными, то, во всяком случае, при предварительном анализе их, эти понятия и психологически и гносеологически оказываются до такой степени связаны одно с другим, что определение одного отражается на определении другого.

Когда была ясно формулирована (впервые Авенариусом) задача разыскания "чистого" опыта, т. е. фиксации того, что принадлежит самому опыту и не привносится в его содержание нашим "разумом", то эта задача (перед которой всегда стояла философия в анализе познания) как раз и вскрыла трудность психологического, а потому и гносеологического раздвижения этих понятий. Во всяком случае, мы можем и должны выдвинуть – в порядке гипотетического построения – самую идею "чистого опыта", – иначе говоря, мы должны признать наличность в нашем познании того, что нам "дано", что не "от нас" находится в составе материала познания. Однако приблизить это (гипотетически построяемое) понятие "чистого опыта" к психологической реальности оказалось очень трудным, – и чем дальше развивается психология, тем больше возрастают эти трудности. До конца XIX века в психологии было принято считать исходным материалом познания так наз. "ощущения", в которых и усматривали "чистый опыт". Но еще Вундт (в 80 годах XIX века) впервые

 

– 73 –

---

указал, что само понятие "ощущения" во всяком случае не может быть относимо к первичной фазе познания – "чистые", подлинные ощущения, говорит Вундт, никогда в опыте не встречаются, они нами впервые выделяются из того сложного комплекса, которому усваивают понятие "восприятия" ²). Но анализ восприятия вскрыл необыкновенную сложность, а главное некую структурность в восприятии (что и заставило считать, что в восприятиях уже сказывается рационализирующая работа нашего разума). Вундт, Эббингауз, Авенариус, Лосский, Гуссерль – из прежних исследователей, Merleau Ponty – самый недавний исследователь восприятий (в большой его книге "La Perception") – все они вели и ведут к признанию такой сложности состава восприятия, что установить, что именно является в нем от "чистого опыта" не только трудно, но и прямо невозможно. Не отказаться ли вообще (при анализе исходной основы познания) от этой задачи разграничения, того, что нам "дано", от того, что привносится нами в материал познания? К этому склоняются часто исследователи (в том числе и Лосский), но это во всяком случае не облегчает положения, а лишь приостанавливает исследование.

 

2. Чтобы разобраться в современных анализах разума и опыта, выделим прежде всего понятие "первичной рационализации" опыта силами нашего разума. Все, что заключает в себе характерные черты рациональности (простые различения в составе опыта, легко фиксируемые даже у детей при изучении процессов абстракции, – устранение явных противоречий, тем более выделение в составе опыта различных "групп", т. е. начала классификации), вообще все, что вмещается в понятие "структуры", которую мы находим (или по выражению Авенариуса "преднаходим") в восприятиях – все это мы можем относить к первичной рационализации. Это в подлинном смысле рационализация, так как все дальнейшие логические операции над материалом опыта (о чем так хорошо писал еще Гербарт) являются лишь продолжением или завершением тех особенностей материала, которые мы изначала находим в восприятиях. Все то, что поддается дальнейшей рационализации, может быть поэтому подведено под понятие "первичной рационализации"; то же, что в качестве "нерастворимого" остатка, не попадает сюда, уже бесспорно принадлежит к составу "чистого опыта". Мы только никак не можем думать, что первичная рационализация как-то извне приходит к этому "нерастворимому остатку" – для этого нет решительно никаких данных. Позволю себе привести свою формулу, развитую мной в цитированной моей ранней работе: восприятия не пассивны, а реактивны, т. е. они возникают в субъекте познания, как его живая "реакция" на "воздействия извне". Последние слова, конечно, никак нельзя истолковывать в смысле того "аффицирования" со стороны "вещей в себе", о котором говорил Кант: как много раз было указано (в русской литературе ярче всех Лосским в его работе об интуитивизме), все построение Канта основано на таком раздвижении предмета познания от самого объекта познания, которое ведет к неразрешимым трудностям ³).

 

– 74 –

---

Итак, будем называть "первичной рационализацией" все то в составе материала познания, что, допуская дальнейшую рационализацию, тем самым свидетельствует о наличности этой рационализации в начальных стадиях восприятия.

Усваивая этому материалу понятие "рационализации", мы делаем это для того, чтобы подчеркнуть, что работа "разума" наличествует уже в самом исходном материале познания. Этими словами мы никак не связываем себя ни с чистым психологизмом, ни с гносеологическим индивидуализмом: мы ведь берем пока понятие разума в том расплывчатом смысле, в том его объеме, который соответствует обычному словоупотреблению. Иначе говоря, пока мы вовсе не замыкаем понятие разума в границы индивидуального сознания (чем и страхуем себя от всяких видов гносеологического индивидуализма), а следовательно освобождаем себя и от психологического анализа того, как проявляется эта "первичная рационализация". Происходит ли она за порогом сознания? Не является ли само сознание тех или иных структурных моментов в восприятии связанным уже с моментами рациональности? Все это очень важно (и, конечно, очень ответственно) в онтологии познания – и нам непременно придется вернуться к этому вопросу в дальнейшем – но сейчас, когда мы хотим установить разные функции разума, для нас это и ненужно и даже опасно.

 

3. Возвращаясь к понятию первичной рационализации, спросим себя, как мы можем отграничить ее от тех дальнейших процессов рационализации, которые протекают уже в полном свете сознания и часто являются предметом интеллектуальных усилий? Достаточно напомнить о так наз. "апперцепции" (беря это понятие в истолковании Гербарта, чем, конечно, не исключается и все то, что внес сюда Вундт в идее "творческой активности"), чтобы сразу стать перед фактом, что восприятие живет в нашем сознании, обогащаясь, расчленяясь, соединяясь с новым для него материалом.

Эта жизнь восприятия в нашем сознании есть уже познавательная наша активность, в которой принимает участие "вся душа". Без особых оговорок можно принять при этом и все то, что говорит Бергсон, который в "интеллектуализации" непосредственного опыта усматривал существенное искажение материала. Таково знаменитое его различие (во многом, хотя и не до конца, оправданное дальнейшими анализами других мыслителей) двух понятий времени – одно понятие раскрывается нам в непосредственном опыте, другое является продуктом интеллектуализации этого опыта в перенесении пространственной схемы в переживание времени. В современной философии, особенно со времени Гуссерля, стало даже модным то верное наблюдение, что в составе нашего познания есть некая двусмысленная "текучесть", требующая во всех частях опыта разграничения "непосредственно" данного от того, что возникает в порядке "первичной рационализации" ⁴). Упражнения в "феноменологической редукции", приведшие к большой разноголосице в современной философии, по существу, не могут быть, конечно, отвергаемы;

 

– 75 –

---

беда только в том, что они часто впадают в "дурную бесконечность", "не пользующую ни мало". Само уже по себе различение "исходного" и "производного", различение "простого" и "сложного" очень важно и плодотворно. Однако при всей значительности того, что нам дает это различение, мы в нем не выходим за пределы первичной рационализации – в силу существенной психологической однородности всей той работы духа, которая начинается уже за порогом сознания, и той, которая затем имеет место при свете сознания. Конечно, психологическая однородность этих различных фаз в работе нашего духа в актах познания не должна закрывать от нас бесспорной гносеологической неоднородности их. Так, даже не принимая до конца построения Бергсона о двух понятиях времени (из которых каждое восходит к опыту в разных его фазах – непосредственного и уже интеллектуализированного), мы не можем отвергнуть гносеологического различия этих двух понятий. Или когда утверждают – и не без основания – что в итоге рационализации нашего опыта не только испаряется живое благоухание бытия (как оно дано нам в непосредственном опыте), но и самое содержание опыта беднеет, сжимается, а порой и "развеществляется", то все это верно. Гносеологическая значимость того, что открывается нам в итоге первичной рационализации, бесспорна, но бесспорно и то, что все дальнейшие моменты в "истории" нашей познавательной работы с достаточным основанием укладываются в понятие "первичной рационализации".

 

4. Но тут мы подходим к тому, чрезвычайно важному различению в составе познания, которое ввел Кант в "открытии" им априорных элементов знания ⁵).

Кант совершенно ясно и убедительно показал, что в составе всякого нашего знания имеются "трансцендентальные" элементы, т. е. материал, не выводимый из состава опыта.

Этот трансцендентальный материал нигде не предстает нам в полной изолированности и отдельности, но всякий опыт всегда заключает его в себе. Кант различал трансцендентальный материал, выступающий уже в восприятиях (пространство и время, вне которых нет у нас опыта), от так наз. категорий (понятий), который привходят в наши суждения. Сам Кант разлагал 12 категорий, но существенное значение имеют категории субстанции, причинности и взаимодействия, которые действительно "организуют" наше знание. Все априорные элементы знания привходят в состав "опыта" за порогом сознания, – и все попытки психологически проследить это их "привхождение" кончались вульгаризацией процесса познания (Шопенгауэр, Ланге, у которых априорные элементы сочетаются с опытом еще в физиологической стадии восприятия) или упрощением проблемы (как у Спенсера, для которого то, что априорно для индивидуума, было "в свое время" апостериорно для рода). Но открытие Канта важно для нас в двух отношениях. С одной стороны участие априорных элементов познания в "формировании" опыта, в создании "структуры" в восприятии в силу того, что оно идет за

 

– 76 –

---

пределами сознания, входит в общее понятие первичной рационализации, сразу, однако, усложняя и расширяя это понятие. Но еще важнее другое: открытие Кантом наличности априорных элементов в познании бросает очень существенный свет на самое понятие разума. Заметим тут же, что все, чем мы заняты сейчас, Кант относит не к "разуму", а к рассудку, – но это есть различение разных функций одной и той же познавательной силы, действующей в нас, а не различных сил духа. Те функции разума, которые связаны с вхождением априорных элементов знания в состав материала познания, вскрывают участие разума и в актах восприятия и в первичных актах знания. И если Кант построил всю свою гносеологию на дуализме опыта и разума (рассудка), вносящего априорные элементы в познание, то понятны попытки его школы устранить этот дуализм. Попытки эти, достигшие своей высшей формы в школе Когена, только обнажили неустранимость основного гносеологическая дуализма, из которого исходил Кант, но ничего не дали для объяснения познания. Но тут как раз и надо упомянуть о том существенном усложнении работы разума, которое вытекает уже у Канта из его анализов. Гносеологическая разнородность апостериорного и априорного материала сказывается прежде всего и больше всего в том, что благодаря именно априорным элементам знания, знание наше обнаруживает новую черту – претензию на общеобязательность. Эта претензия конститутивно входит в наше знание, мы сознаем ее в той форме, что apriori ожидаем, что всякий разумный человек не может не согласиться с нами, не может не принять выводов, к которым мы пришли (если в наших рассуждениях не было логической ошибки). Иными словами, сила знания осознается нами, как общеприемлемая, общеобязательная – она выходит за пределы индивидуального сознания и осознается в своей надындивидуальной силе и ценности. Это сразу по-новому освещает для нас понятие разума, открывая его в какой-то его стороне независимой от индивидуального сознания. Как это понимать? Нельзя ведь было бы просто сказать, что мы должны мыслить все человеческие умы подобными, одинаковыми; ведь претензия на общечеловеческую значимость моей индивидуальной мысли вырастает у меня помимо всяких таких построений, которые наоборот имеют своей задачей лишь осмыслить эту претензию.

Если я ожидаю, что моя индивидуальная мысль должна быть принята всяким разумным человеком, то, чтобы объяснить себе это ожидание, мы невольно выдвигаем предположение, что все умы одинаковы и потому, мол, и возможна общечеловеческая значимость моей мысли. На эту тему уже античная философия выдвинула идею о едином Логосе, лучи которого проникают в отдельные сознания и создают однородность мыслительной работы. В этом духе онтология знания разрабатывается доныне – самой значительной попыткой этого рода был объективный идеализм Гегеля. Но мы сейчас не будем входить в эту тему, которой нам придется заняться вплотную при уяснении связи индивидуальной и надындивидуальной функции разума, – а пока продолжим выяснение того, что привносится всем этим в понятие разума.

 

– 77 –

---

5. Новую сторону в познавательной работе нашего духа впервые выдвинул Платон в своем учении об идеях. Для Платона идеи суть метафизические реальности, которые душа наша воспринимала в сверхчувственном опыте еще до своего рождения.

По гипотезе Платона, душа хранит в себе то, что она созерцала тогда – и благодаря "воспоминанию" (anamnesis) в нашем познании рядом с эмпирическим материалом есть познание идей, но уже в античной философии созерцание идей оторвалось от Платоновской гипотезы о сверхчувственном опыте до рождения в мире, самое же учение о познании идей, как вечных начал, осталось. В законченной форме учение о способности познания идей появилось лишь у Гуссерля, воскресившего учение Платона, – и с тех пор можно считать бесспорным самый факт восхождения нашего ума к познанию идей. Если назвать эту способность ума – "идеацией", то можно сказать, что в ней перед нами предстает уже вторичная рационализация бытия. Мы познаем "идеи" всегда на эмпирическом материале, но бытие, познаваемое на эмпирическом материале, существенно однако отлично от того, что открывается нам в сфере "идей" или "смыслов". Мы должны поэтому признать два разных объекта в познании – первый обнимает всю сферу опыта, второй, исходя из данных опыта, ведет нас в сферу идей, неизменных, идеальных реальностей. Это раздвоение самой реальности заставляет нас признать наличность двух различных познавательных процессов в нашем разуме, – и именно потому мы рядом с первичной рационализацией опыта должны признать новую форму рационализации того бытия, которое мы познали в опыте. Действительно, рядом с эмпирическим знанием у нас рождается знание идеальной стороны в бытии. Предмет познания остается одним и тем же – но в итоге вторичной рационализации перед нами открывается в предмете познания особая сфера неизменного, идеального бытия. Мы имеем дело, таким образом, с новой функцией разума – вторичная рационализация осуществляется тем же разумом, что и первичная, но благодаря действию новой функции разума ("идеации").

Тут необходимо добавить, что в порядке той же вторичной рационализации мы не только восходим к открытию идеальной сферы, но нам открываются также внутренние соотношения и связи идей между собой. Эти связи свидетельствуют о диалектической структуре в мире идей, и исследование и установление диалектических соотношений в сфере идей ⁶) составляет главную задачу философии.

Для нас важно в данной части наших рассуждений установить в составе познавательных сил нашего духа функцию идеации. Не в ней ли и надо видеть главную силу разума? Но пока мы не будем останавливаться на этом; мы еще не закончили исследования разума во всей сложности его функций.

6. Новое освещение познавательной нашей активности дал впервые кн. С. Трубецкой в своем оригинальном учении о "соборной природе сознания".

 

– 78 –

---

Ошибка Канта, как настаивал кн. С. Трубецкой, состояла в том, что он "смешал трансцендентальное сознание с субъективным" (т. е. индивидуальным. В. 3.). По мысли кн. С. Трубецкого, каждое индивидуальное сознание связано в неким "вселенским сознанием"; "наше сознание, пишет он, ни единолично, ни безлично, оно более чем лично, оно соборно". Это гипотетическое утверждение о некоем "соборном сознании", от которого и зависит общечеловеческая значимость процессов, происходящих в индивидуальном сознании, есть в сущности новая формулировка античной теории о едином Логосе, лучами которого освещается каждое индивидуальное сознание, – но значение идеи Трубецкого в том, что она связана с трансцендентализмом, полное уяснение чего дано было впервые Кантом. Двойной состав нашего знания, сочетающего индивидуально-эмпирический материал с трансцендентальными функциями, есть ведь, подлинное изображение того, что такое наше знание. Наш разум индивидуален, действует в пределах индивидуального сознания, но его нельзя целиком вдвинуть в пределы индивидуального сознания, – и это и может быть (предварительно) выражено в формуле о "соборной" природе разума. Как это разуметь – это будет видно дальше, пока важно то, что знание, раз оно не вмещается целиком в пределы индивидуального сознания, является, очевидно, функцией некоего высшего (соборного) начала.

Надо отметить, что уже у Канта намечалось понятие "гносеологического субъекта" в отличие от субъекта эмпирического. Если Кант, развивавший эту идею в трансцендентальной диалектике, избегал все же уточнять понятие гносеологического субъекта, то у последователей Канта встречается развитие этого понятия – напр. в форме рискованного учения о "сознании вообще" (Bewusstsein überhaupt) или и прямого учения о "гносеологическом субъекте" (у Rickert'a и др.). Но это фиктивное понятие гносеологического субъекта, несмотря на то зерно истины, которое в нем заключено, не может быть удержано и в силу глубокого различия эмпирического и трансцендентального материала знания и в силу полной неясности онтологического смысла, какой вкладывается в понятие "гносеологического субъекта". Ценность построений Трубецкого в том и заключается, что они были связаны у него с новой антропологией: если всякое индивидуальное сознание укоренено в некоем вселенском сознании, то центр тяжести (в анализе познания) переносится с индивидуального сознания на некую надындивидуальную инстанцию. Сам Трубецкой пробовал дать необходимые разъяснения (в учении об "универсальном субъекте") ⁷), но все это было у него недостаточно разработано. Онтологической предпосылкой его построений было не выраженное у него ясно, но необходимое предположение об "единосущии человечества"; к этому единосущно человечества и относит он понятие "универсального субъекта", отделяя это понятие от понятия Абсолюта. К сожалению, все эти построения остались незаконченными у кн. С. Трубецкого.

С новой стороны его тему разработал его брат кн. Евгений

 

– 79 –

---

Трубецкой, две работы которого "Метафизические предположения познания" и "О смысле жизни" дают очень ценные построения в нашем вопросе.

 

7. Кн. Е. Трубецкой в своих анализах опирается на все предыдущие гносеологические исследования. Как он говорит в книге "О смысле жизни", – "истина есть такое содержание сознания, которое обладает безусловной действительностью". Эта обращенность нашего сознания (в актах познания) к "безусловной действительности" есть капитальный факт в анализе познавательной активности. Вот еще одна его формула, еще яснее выражающая тот же факт: "искание истины, говорит Е. Трубецкой, есть попытка найти безусловное сознание в моем сознании"... "Безусловное сознание, говорит он, составляет необходимую предпосылку всякого акта нашего сознания". Но безусловное сознание предполагает своего "носителя" ("гносеологический субъект" кантианцев); для кн. Ев. Трубецкого носителем безусловного сознания является "всеединый Ум" – и "мы через него видим мир и сознаем его". Этот всеединый Ум (античный Логос) для Трубецкого есть Абсолют – и мы "через него видим и вместе с ним сознаем" ⁸). В этом учении Е. Трубецкого очень важно утверждаемое им "нераздельное и неслиянное единство мысли человеческой и абсолютной". Было бы осторожнее употребить для указываемого здесь факта формулу Вышеславцева, что "мы всегда мыслим в реляции к Абсолютному". Это значит, что наше познание всегда обращено к Абсолютному – и в своем стремлении познания истины, равно как и в своих ошибках, которые утверждаются нами всегда "категорически" (абсолютно). Но нам сейчас важно отметить то, что в указанном учении Е. Трубецкого удачно вскрывается новый момент в понятии разума: разуму нашему, действующему в пределах индивидуального сознания, не только всегда присущи трансцендентальные моменты, не только присуща надындивидуальная значимость, но разум наш изнутри всегда обращен к Абсолюту.

Но мы еще не кончили разбора современных учений о разуме, нам необходимо отметить еще два существеннейших в нем момента.

 

8. Уже Кант с гениальной проницательностью создал учение об антиномиях разума; это учение констатирует наличность в нашем познании несоединимых противоположностей (конечность и бесконечность мира, свобода и причинность и т. д.). Антиномии по Канту вскрываются в сфере идей, т. е. в той идеальной сфере, которая стоит позади эмпирической реальности. Но должно признать, что антиномизм вообще присущ нашему разуму, который с одинаковой категоричностью утверждает каждый член антиномии. Так, идея свободы так же неустранима в нашем истолковании бытия, как неустранима и идея универсальной причинности. Это понятие антиномизма часто и законно расширяют за пределы того, что наметил Кант; особенно русские философы (Флоренский, Булгаков) утверждают антиномическую природу всей познавательной силы в человеке.

Но антиномизм может и должен быть понять глубже и шире:

 

– 80 –

---

помимо антиномизма в наших понятиях, мы должны признать еще иное раздвоение в познавательной силе нашего духа, которое отмечалось много раз, но мало оплодотворило гносеологию. Это раздвоение в европейской философии впервые было выражено остро Паскалем в его утверждении о сердце, как источнике знания, – но эта идея по существу есть давняя идея религиозного сознания, получившая особенно глубокое развитие в христианстве. Учение о "зрении сердца", о том, что сердцу ведомо многое, чего не подозревает ум, принадлежит к основоположным идеям всех, кто писал о духовной жизни. После Паскаля в европейской философии прорвался – особенно в Германии в XVIII веке (о чем с такой единственной осведомленностью писал В. А. Кожевников в своей замечательной книге "Философия чувства и веры в XVIII веке". T. I), иррационализм, который с тех пор никогда не угасал в Зап. Европе. У нас в русской философии о познавательной функции сердца писали Киреевский, Хомяков, Достоевский, Юркевич, отчасти это проявилось и в том течении философии, которое выдвигало познавательную функцию чувств (в так наз. "субъективном методе" в социологии и еще у Тареева). Основное значение познавательной функции сердца в отличие от познавательной работы ума связано с функцией оценки, – и тот факт, что созерцания бытия и размышления о бытии зреют в разуме отдельно и независимо от тех оценок, от которых наш дух тоже не может отказаться, есть свидетельство некоей болезни в жизни духа. Вековой опыт духовной жизни, всегда устремленной к объединению теоретической и моральной истины, к соединению разума и сердца, свидетельствует не только о "болезни" духа, которую христианство связывает с первородным грехом, но указывает и на иной еще факт, ведущий к новому – динамическому – пониманию разума.

Чисто теоретическая работа духа, хотя и одушевляется всегда идеалом "объективности", не может быть оторвана от нашего "сердца", наших чувств и исканий, от нашего внутреннего состояния. И это не только в силу потребности целостного отношения к бытию, т. е. такого, в котором согласно сочетаются теоретическая и моральная установка духа, но еще больше в силу того, что работа разума зависит от нашего внутреннего состояния, в частности от духовной чистоты нашей. Если сердце живет низменной жизнью, то это отзывается на тех или иных действиях интеллекта – а для высшей сферы бытия остается в силе слово Спасителя, что только "чистые сердцем узрят Бога", т. е. могут восходить к познанию Первореальности.

Мы должны в виду этого сказать: при всей неизменности логических операций ума, живая познавательная работа духа настолько связана с внутренним нашим миром, что мы должны признать возможность расширения и углубления наших познавательных сил при развитии духовной жизни в человеке. Разум должен быть понят динамически – он вовсе не равен всегда сам себе. Конечно, законы логики остаются неизменными, и дважды два при всех условиях

 

– 81 –

---

будет четыре, но познание не состоит в автоматическом действовании логических функций духа, но связано со всей жизнью личности. То, что принято называть рационализмом и в чем действительно сказывается ограниченность нашего ума, часто не способного подняться до постижения высших истин, которые не поддаются упрощенной рационализации, – есть как раз остановка духа на упрощенных формах мышления. Рационализм, несущий с собой известные выгоды в смысле стройности в познании, в то же время является ограничением силы постижения.

 

8. Мы должны теперь углубить смысл, отмеченный нами двойственности познавательных сил человека (ума и сердца). Всякое познание одушевляется исканием "истины", но В. Д. Кудрявцев впервые ясно и точно формулировал положение о том, что надо разуметь под "истиной". Истина о всякой вещи, говорит Кудрявцев, есть не только истина о том, что есть, но и о том, чем должна быть данная вещь. Мы это ясно понимаем, когда дело идет напр. о здоровье человека: истина о здоровье основана на соотношении фактического состояния человека и того, "нормального" состояния, которое может и должно было бы быть у него. Категория болезни есть вообще более широкая категория, чем принято думать – она относится ко всему бытию, ко всему в бытии. Ничто так не свидетельствует об истинности христианского учения о поврежденности природы, как эта всеобщая приложимость категории "болезни" ко всему бытию. Действительно, категория "болезни" внутренне связана с выяснением взаимоотношения – "факта" и "нормы" в бытии. О многом мы и не знаем, что было бы нормой для данного бытия, – но приложимость к всему эстетической мерки все же намекает на то, что является нормой для данного бытия.

Необходимость сочетать в некоем единстве познание факта и познание нормы для данного бытия есть, конечно, лишь следствие неотрываемости друг от друга путей познания ("умом" и "сердцем"). Ум констатирует, сердце оценивает – так можно было бы описать эти две разошедшиеся познавательные силы... Поэтому мы должны установить возможность восстановления целостности нашего духа и через это расширения и углубления сил познания, т. е. установить динамическое понятие разума и признать его внутреннюю связь со всей духовной стороной в человеке.

Мы обозрели кратко разные моменты в современных учениях о разуме и только теперь мы можем перейти к его анализу в целом.

9. Работа разума происходит в рамках индивидуального сознания, но содержание этой работы не вмещается в пределы индивидуального сознания – она устремлена далеко за пределы его. Уже в первичной рационализации – в категориальных обрамлениях того, что нам "дано" – явно обнаруживаются надындивидуальные силы разума. Еще ярче и глубже это выступает в созерцании "идей" – при той вторичной рационализации, в силу которой позади эмпирической оболочки бытия перед нами предстает сфера идеальных начал, сфера идей, уже стоящих вне ограничений времени и пространства.

 

– 82 –

---

Действуя в пределах индивидуального сознания, разум обнаруживает в себе таким образом начало надындивидуальное, общеобязательное, общечеловеческое. Этот факт пытались зафиксировать в понятии "гносеологического субъекта", который и мыслился, как истинный субъект и деятель познания. Формально это понятие, конечно, оправдано тем, что познание явно не вмещается в пределы индивидуального сознания, имеет "сверхпсихический", трансцендентальный характер. Но так же формально приемлемо и близкое понятие "Универсального Субъекта" (у кн. С. Трубецкого) и даже понятие "Всеединого Ума" (у кн. Е. Трубецкого) (столь схожее с античным понятием "Логоса"), который является, как бы "родовым" понятием ори объяснении надындивидуальной природы разума. Новую сторону в том же понятии Логоса, своими лучами зажигающего свет в индивидуальном сознании ⁹), выдвигает нам истолкование этого момента "надындивидуальности", как момента "соборности". Учение о "соборной" природе нашего сознания не добавляет ничего нового (в гносеологическом порядке) к указанной идее, "гносеологического субъекта", но оно важно тем, что переводит внимание от психологии познания к его онтологии: надындивидуальная природа знания есть очевидное проявление всечеловеческого единства – скажем определеннее: единосущия человечества.

Субъект познания перемещается здесь окончательно от индивидуального сознания не к "сознанию вообще", а именно к соборному сознанию человечества, с которым, как видим, и должно связать понятие разума, чтобы уяснить надындивидуальную значимость его работы.

Еще с новой стороны в учении о разуме мы подходим к нашей теме в признании, что рядом с познавательной деятельностью разума стоит другая познавательная сила – "сердца". Их психическая раздельность не должна быть слишком углубляема онтологически, поскольку и в обычной жизни, а тем более в развитии духовной жизни осуществляется в том или ином объеме воссоединение двух источников познания. Но тем самым понятие разума, входящего, как видим, в теснейшую связь со всей сферой сердца, освобождается от признака неизменности и приобретает динамический характер: разум не остается одним и тем же на разных ступенях духовного созревания. Но раздвоение ума и сердца, как двух познавательных сил, будучи связано с той общей поврежденностью в космосе и в духе, которая носит наименование "первородного греха", – в этой поврежденности вскрывает основание того, как и почему стало возможно это раздвоение духа, которое проявляется в двойственности в самой задаче познания (мы всегда стремимся познать не только действительное бытие, но и его идеальную норму). Мысль об идеальной норме навязывается нам оценочной функцией духа, – в силу чего понятие разума не может быть ограничено одним лишь моментом "созерцания" (theoria), т. е. констатирования того что есть, но разум непременно обращается и к той норме, которая "просвечивает" в бытии в оценочной реакции нашего духа.

 

– 83 –

---

Как же связать все эти функции в единое понятие? Ведь при формальной приемлемости понятия "гносеологического субъекта" (как носителя разума) остается невыясненной связь его с оценочной функцией. Само понятие разума очевидно, должно быть построено так, чтобы была понята взаимная неотрываемость его теоретической и оценивающей функции, а вместе с тем, должна быть учтена и надындивидуальная (соборная) природа знания. Это дает лишь христианское учение о разуме, к раскрытию которого мы перейдем в следующей главе.

 

Прот. В. Зеньковский.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹) Глава из приготовленной к печати книги "Основы христианской гносеологии".

²) Ко всей этой проблеме см. материал, указанный мной в ранней моей книге "Проблема психической причинности". (Киев, 1914, гл. III, § 26, стр. 352-362). "Не восприятия надо объяснять из ощущений, а ощущения из восприятий", таков был тезис в указанной моей работе.

³) Как невозможно отодвигать объект познания от субъекта, так невозможно и слишком их сближать.

⁴) В русской литературе с большой глубиной анализировал различную значимость двух аспектов в исходном материале познания А. А. Козлов. См. о нем в моей "Истории русской философии". (Т. II. ч. II, гл. VII).

⁵) Если верно, что уже у Платона (как это убедительно показал Nattorp, в книге Platos Ideenlehre), было учение об apriori, то все же только у Канта это понятие получило точный и определенный смысл.

⁶) Сам Гуссерль не входил в эту тему, между тем феноменологическая редукция не может быть отделена от исследования диалектических соотношений в сфере идей. Гуссерль должен быть восполняем всем тем, что развивал Гегель.

⁷) См. подробности в моей Истории Русской Философии. Том II, ч. IV, гл. III.

⁸) Чтобы понять позицию кн. Е. Трубецкого, надо иметь в виду, что он все же далек от гносеологического пантеизма, чего не могла избежать близкая в этих пунктах система Гегеля. О Е. Трубецком см. подробности в мой книге по истории Рус. философии.

⁹) Тут кстати напомнить учение Чаадаева и Н. И. Пирогова о "мировой мысли", оплодотворяющей индивидуальные сознания. О Чаадаеве и Пирогове см. мою "Историю Русской Философии". Т. I.

 

 

 

 

 

– 84 –

---

 

 

Текст приводится по изданию (в переводе на современную орфографию):

Зеньковский В. прот. Современные учения о разуме // Православная мысль. Вып. 11. Париж, 1957, с. 73-84.

 

Номера страниц идут после текста.

 

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

 

 

Последнее обновление файла: 01.12.2018.