Поиск по сайту

C. H. BAUDOUIN. Psychologie de la Suggestion et d'Autosuggestion. Paris. E. Delachaux et Niestlé.

К. Г. ЮНГ. Психологические типы. Очерки аналитической психологии. Русский пер. С. Лорье, под редакцией Эмилия Метнера. Изд. Мусагет. Цюрих. 1929.

Dr. В. LESTCHINSKY et S. LORIÉ. Essai Médico-Psychologique sur l'Autosuggestion. Méthodes de la nouvelle école de Nancy. Paris. Ed. Delachaux et Niestlé.

Как совершается преображение личности при помощи воображения – мы можем видеть на явлении "внушения". Этот феномен, искони существовавший в человеческой душе, только теперь осознается психологической наукой. Внушение совсем не совпадает с "гипнозом", оно объемлет бесконечно боле широкий круг явлений, среди которых "гипноз" является лишь частным и исключительным случаем.

Сублимация подсознательного эроса при помощи воображения есть внушение: идея-образ бросается в подсознание, и там, в этой подпочве душевной жизни, невидимо живет и растет под порогом сознания, питаясь аффектами и преобразуя их, и затем вырастает и поднимается над порогом сознания, превращаясь в акты, в творческие проявления. Внушение имеет, таким образом, трехчленный ритм: 1) идея-образ, которая бросается в подсознание, слово, которое заключает в себе "внушение", 2) подсознательная жизнь и работа этого образа; и 3) ряд актов и изменений, являющихся результатом "внушения". Первый и третий моменты видимы и сознаются; второй момент – невидим и не сознается.

Весь процесс есть действие воображения на подсознания, как это установил Куэ. Однако точнее было бы сказать, что процесс этот есть взаимодействие, или круговорот подсознания и воображения. Ведь образы, и как раз самые мощные, сами вырастают из подсознания. Мы можем сказать: воображение всегда вырастает из подсознания и всегда влияет на подсознание, подобно тому, как зерно вырастает из глубины

 

– 63 –

---

земли, и обратно бросается в глубину земли *). Теория внушения учит, как обращаться с этой глубиной, куда не проникает взор и рука.

Так понятое "внушение" приобретает широчайший смысл, охватывающий под известным углом зрения всю душевную жизнь: всякое "слово", брошенное в подсознание, есть внушенное слово. Как и откуда образ попал в подсознание – не существенно, существенно только то, что он принимается подсознанием: всякое внушение есть самовнушение, ибо, если самость не принимает образа в свое подсознание – внушение не происходит. "Гипнотизер", обладающей "магнетической силой", не играет существенной роли и чаще всего отсутствует. А если он присутствует со всеми фантастическими атрибутами Калиостро, то это означает только, что сам внушаемый внушает себе, что этот человек обладает "магнетической силой". Происходит самовнушение через посредство "очарованной" и "прикованной" фантазии.

Самовнушение объемлет, таким образом, множество феноменов, вовсе не исходящих от сознательно внушающего постороннего лица (гетеровнушение). В огромном количестве случаев существует самовнушение, инициатором которого являюсь "я сам". Это значит, что внушаемый образ исходит от меня самого, есть продукт моего собственного воображения.

Но далее, внушение не ограничено тем, что оно должно быть сознательным актом, исходящим от какого-либо лица, решившего внушать. Внушение (всегда опирающееся на самовнушение) может иметь место, хотя ни я сам, ни другое лицо не произвели сознательного акта внушения. Такое внушение, происходящее как бы "само собою", можно назвать непроизвольным внушением, противопоставляя ему внушение произвольное, имеющее сознательную цель нечто внушить **). Наше подсознание переполнено всякого рода непроизвольными внушениями, часто весьма вредными, как бы семенами, брошенными туда нечаянно и ненамеренно, причем семена эти в огромном количестве оказываются плевелами, засоряющими душу и вырастающими наружу в виде бессмысленных, нецелесообразных, дурных поступков, безумств и даже безумия. Один внушит себе, что он ничтожество (Minderwertigkeitsgefuhl), -

_______

*) Поэтому трехчленный ритм можно выразить и так: 1) работа подсознания; 2) образ, возникший из подсознания и 3) проникновение образа в подсознание и его дальнейшая работа там. Тогда первый и третий моменты – скрыты и подсознательны, а второй видим и сознается.

**) Baudouin определяет эти два вида, как suggestion spontanee и suggestion reflechie.

 

– 64 –

---

другой внушит себе манию величия; один "вообразит", что он не может перейти площадь (боязнь пространства), другой – что он не может появиться перед публикой. Безбрежное море такой сорной травы вырастает из подпочвы души. Но если бы существовали только плевелы дурного внушения, жизнь заглохла бы и угасла бы. Если бы сеял только "враг" – мы бы давно погибли. То, что существует жизнь и нарастание жизни, т. е. творчество – доказывает, что существует ценное внушение, ценные семена, бросаемые в подсознание. Мы живем и питаемся "пшеницей". Сеет и внушает не только "враг", сеется и божественное Слово, существует и благодатное внушение. Все творчески-ценные образы и слова, упавшие в глубину сердца ("посеянное в сердце") представляют собою благодатное внушение; оно столь же многообразно и богато по содержанию, сколь многообразна жизнь и творчество, сад жизни.

Только теперь феномен внушения стоит пред нами во всем объеме. Противопоставление автовнушения и гетеровнушения, произвольного и непроизвольного внушения – дает перекрещивающиеся понятия: существует автовнушение произвольное и непроизвольное, и существует гетеровнушение произвольное и непроизвольное. Так очерченная сфера действия внушения охватывает всю жизнь: наша жизнь есть длинная вереница внушений. И это не может быть иначе, если верно краткое определение внушения, данное Бодуэном: внушение есть подсознательная реализация идеи". Здесь открыта новая психологическая категория, которая известным образом определяет всю психическую жизнь (ибо всякая категория бесконечна по своему объему). И удивительно не то, что она открыта, а то, что она так долго оставалось скрытой. Бодуэн спрашивает: каким образом мог оставаться незамеченным феномен, столь естественный и распространенный, открытие которого дает настоящее откровение? Ответ заключается в том, что подсознание оставалось незамеченным, оставалось скрытым, ибо оно по своей сущности не лежит в поле сознания.

Простой разговорный термин "внушать" весьма правильно указывал на ту широкую сферу, где действует психологическая категория внушения: отец делает сыну "внушение"; необходимо "внушать" детям религиозные понятия, "внушать любовь к родине", уважение к закону. Говорят: "я внушил себе мысль"... такое-то лицо "не внушает доверия", "не внушает уважения" и т.п. Однако разговорный термин лишь указывал на феномен внушения, но не понимал этого феномена. Он не понимал самого главного, того, что внушение есть действие на подсознание; но в этом-то и состоит все открытие.

 

– 65 –

---

Внушение в широком смысле было известно и ранее, но оно понималось, как воздействие на сознание, на волю, на совесть (conscientia).

Категория внушения объемлет всю сферу жизни, ибо оно есть воздействие на сознание через посредство подсознание. Существует внушение познавательное, этическое, эстетическое и религиозное! Научные идеи, брошенный в подсознание, живут в нем и формируют душу, и иногда весьма вредоносно (напр., "внушая" человеку, что он машина, материя и т.п.); но так же живут в подсознание этические и эстетические образы, сознательно кем-либо внушенные, или "непроизвольно" туда попавшие.

Социальная и политическая жизнь широко и в значительной степени сознательно применяет внушение. Существуют методы социального внушения, воздействия на коллективное подсознание, на фантастически-восприимчивое подсознание толпы (в толпе, как известно, явно преобладает аффективная и бессознательная стихия души). Таковы лозунги, шествия, парады, процессии, пушечная пальба и т. п. Каждый вождь демагог, "внушает", по всем правилам "внушения", действует на коллективное подсознание через воображение, опираясь на скрыты аффекты этого подсознания.

Тард показывал социальное действие подражания; гораздо плодотворнее раскрыть социальное действие внушения. То, что он называет "подражанием", есть на самом деле внушение. Ибо откуда у толпы бессознательное стремление подражать? Оно покоится только на том, что некоторые "прообразы", образцы, пассивно захватывают воображение и живут в коллективном подсознании. Отношение "инициатора" к "подражателю, " к которому Тард сводит социальную жизнь, есть на самом деле отношение внушающего к внушаемому. Реклама, мода, нравы – покоятся на внушение; и само подражание покоится на внушение.

Закон обладает весьма слабой способностью внушать. Закон не умеет обращаться с подсознанием. Отрицательное внушение не принимается, а закон состоит в значительной части из запретов. Чтобы помочь этому дефекту, власть окружает закон рядом образов и символов, способных внушать: "зерцало", мантии судей, торжественные заседания суда, стража и т.п. Но больше всего сама власть нуждается в постоянном внушении; она должна непрерывно "поражать воображение" (как это прекрасно понял Макиавелли), а в этом и заключается существо внушения. Вот почему власть нуждается в коронациях, парадах, приемах, вообще в представительстве, без которого власть исчезла бы из сознания и

 

– 66 –

---

подвластных: нельзя повиноваться тому, кто не "представляется" нам "властным".

Над всеми этими разнородными и равноценными сферами внушения возвышается религия, как высший и суверенный источник внушения. Все религии мира обладают разработанными методами внушения, умеющими обращаться с индивидуальным и коллективным подсознанием. Все современные открытия светской науки в этой "новой" области фиксируют только то, что опытно применялось в практике великих религий. Аскетика есть теория сублимации и след. методика внушения. "Борьба с помыслами" и "искушениями" есть борьба с вредными непроизвольными внушениями, с этими плевелами, попавшими в подсознание, в "сердца и утробы".

Современная аналитическая психология отчетливо сознает эту свою близость к религиозной практике и относится к ней с величайшим вниманием. Она уже не может отрицать, что самое мощное внушение, какое только известно человечеству, исходит от религиозных образов, религиозных символов и созерцаний. Юнг признает, что образ Божества в человеческой душе есть образ наивысшей ценности и наивысшей реальности; единственный образ способный определять все наши поступки и все наше мышление, способный сосредоточить на себе всю нашу психическую энергию, способный охватить и разрешить своей объединяющей силой все противоречивые стремления подсознания *). Не нужно думать, что этот образ отчетлив и понятен, что его можно мыслить, ясной раздельно; напротив, он полон таинственности, непонятен и несказанен. Но совершенно таково же и подсознание: оно тоже таинственно и непроницаемое; в этом их исконное сродство. Исконную религиозность подсознания Эд. фон Гартман выразил в следующих замечательных словах:

"Мы можем утешиться в том, что имеем сознание столь практическое и столь низменное, столь мало поэтическое и религиозное; – в нашей собственной глубине существует изумительное подсознание (das Unbewusste), которое грезит и молится, в то время как мы зарабатываем на жизнь".

Подсознание молится, но не знает само о чем; оно "ходатайствуете воздыханиями неизглаголанными", оно чувствует,

_______

*) К. Г. Юнг. Психологические типы, русск. пер. С. Лорье. под ред. Э. Метнера. Изд. Мусагет. 1929. Стр. 43-44, 230. Сравни вообще стр. 179-209 и 228-245. В терминах Спинозы можно было бы сказать, что идея Бога есть единственная идея в душе, способная образовать "всепоглощающий аффект", который концентрирует и сливает все другие аффекты в единство "интеллектуальной любви к Богу". Спиноза несовременен здесь только в этом выражении "интеллектуальной", несовременен в своем интеллектуализме.

 

– 67 –

---

но не знает, чего хочет. Одно, несомненно, оно предчувствует и предугадывает полноту и богатство бытия; а потому во всяком Слове Откровения узнает божественную полноту (πλήρομα), которой оно искони желало. Эрос жаждет полноты вечной жизни. Само подсознание есть полнота своего рода, но странная полнота, которой чего-то не хватает; это хаос, которому не хватает космоса; это "все", которому не хватает единства и всеединства. Только Бог, как "Вседержитель", как единство противоположностей (coincidientia oppositorum), как разрешение всех трагизмов (Утешитель) – есть то, что предчувствует и чего жаждет подсознание. Он есть абсолютно-желанное, наглядное (но непостижимое!) единство Бога и человека в полноте (πλήρομα) Богочеловека.

Весь этот религиозный опыт вполне несомненен для Юнга; образ Божий в душе он называет "объединяющим символом", разрешающим все трагизмы души *). Но Юнг остается психологом аналитиком, он не выходит за пределы имманентного содержания опыта и, как ученый, не высказывается с точки зрения метафизической, онтологической и мистической. Его можно истолковать в духе позитивного имманентизма и психологизма, для которого Бог есть только "esse in anima", вера в Бога есть только необходимая и ценная функция души. Для нас важно, что, даже став на эту осторожную, опытную, научно-скептическую точку зрения, можно сказать, что образ Божий обладает величайшей мощью внушения, превышающей все другие мыслимые внушения.

Как же обстоит дело для верующего мыслителя, метафизика или мистика, исходящего из признания абсолютной реальности Божества? И для него, конечно, образ Божий в душ будет обладать наибольшей возможной силой внушения; и для него Он разрешает все трагизмы души, и потому несет спасение и утешение; но для него все подлинные религиозные внушенияисходят от Бога и от Богочеловека. Механизм "внушения" остается тем же, человеческая душа устроена так, что она является медиумом для внушения; но внушения высшие и драгоценнейшие исходят прямо от Бога, как от реальной личности, столь же реальной, или даже боле реальной, чем наша собственная личность. "Религия есть внушение" – скажет позитивист и атеист, думая этим умалить религию; на самом же деле в этом ее величайшая мощь. Чем была бы религия, если бы она не могла и не умела внушать? Она "внушает" так, как отец внушает сыну, как учитель внушает ученику.

_______

*) Он дает при этом замечательное философское понимание реального символа в отличие от "знака" и аллегории. См. Op. cit. 442-449 и 179 ff.

 

– 68 –

---

Когда Христос говорит "имеяй уши да слышит", Он внушает, он бросает семена Логоса в глубину сердца. И трехчленный ритм внушение выступает ясно в притче о сеятеле: 1) сказанное слово, видимое семя, бросаемое в землю; 2) его подпочвенное, подсознательное, невидимое бытие; 3) видимый рост и плоды, творческий акт, вырастающий из подсознания. Подсознание различным образом принимает внушение, как и подпочва, различным образом принимает зерно. Существует благодарная и неблагодарная почва, благоприятное и неблагоприятное для внушения состояние подсознания. Существуют, наконец, плевелы вредных внушений, грозящих заглушить внушения ценные и плодотворные.

Ценные творческие внушения религиозный человек переживает, как откровения свыше, он чувствует себя "медиумом", воспринимающим благодатное внушение, как благой дар; при этом остается верным, что всякое внушение есть самовнушение: сам человек ("сокровенный сердца человек"), должен принять внушение, как бы еще раз сделать его себе; благодать нужно не только дать, но и взять.

 

* _* *

 

Религиозная точка зрения, как мы видели, принципиально отличается от научно-психологической. Та и другая признают сублимирующую мощь "религиозного символа". Но для первой все подлинные религиозные переживания, след. и религиозные внушения, проистекают от трансцендентной реальности абсолютного Существа; для второй же эти переживания и внушения остаются имманентными событиями в душе (esse in anima), правда очень важными и определяющими все бытие человека. Может показаться, что такой научный релятивизм и психологизм, нежелающий ничего высказывать о трансцендентной реальности Божества, более мудр и осторожен, чем религиозная мистика и метафизика. Но на самом деле это не так. Научно-психологический метод Юнга вполне допустим, как метод исследования; но он становится неправдой, когда переходит в "сциентизм", в "научно-позитивное" миросозерцание. Психолог и психиатр имеет право не высказываться, берет ли он всерьез религиозный символ, царящий в душе; но человек во всей полноте не имеет права и не может этого не высказать. Человек не только "наука", он мыслит и переживает не только научными методами. Здесь вступает в свои права философия, которая заставляет его высказаться до конца *),

_______

*) "Мудрец отличен от глупца

Тем, что он мыслит до конца".

(Майков. Три смерти).

 

– 69 –

---

заставляет его решить, что он берет всерьез, и что – нет, ибо от этого всецело зависит мудрость жизни. Здесь вступает в свои права феноменологический анализ. Религиозные внушения только тогда суть религиозные, когда они берутся абсолютно всерьез; их сущность (Wesen) заключается в этой предельной серьезности, или "святости", которая есть исхождение от абсолютного трансцендентного Существа. Вне этого нет религиозного феномена. Внушение, полученное от "фантазмы", от имманентного символа, от "меня самого" – не есть религиозное внушение. Религия покоится на аксиоме зависимости от Абсолютного Существа, на усмотрение себя, как относительного, конечного и тварнаго существа (феноменологически анализ Декарта). Если нет этой зависимости – нет религии. Религиозные внушения суть внушения, получаемые от Бога *). Но могу ли я получать такие внушения? Существуют ли такие внушения? Вся полнота религиозного опыта и, прежде всего наличность идеи абсолютного Существа в душе (esseinanima) свидетельствует о возможности таких внушений. Если я сам мог сделать себе такое внушение, значит "я сам" есть абсолютное Существо (ход мысли Декарта). "Разгадать" религиозный феномен, как фантазму, как имманентный символ – значит уничтожить религию, как иллюзию. Но то, что признается иллюзорным, теряет внушающую силу, теряет способность сублимировать. Менее всего этого может желать Юнг. В этом и заключается внутреннее противоречие непродуманного до конца научного психологизма и имманентизма.

 

* _* *

 

Существует еще одна важнейшая особенность религиозных внушений в отличие от всех других. Наука изучила механизм внушения, но она не знает, что внушать; она даже не ставит этого вопроса, считает его само собою разумеющимся: надо внушать здоровье, спокойствие, уверенность. Но ведь этого мало: спрашивается, как жить, будучи здоровым, что делать, к чему стремиться? Да и нужно ли спокойствие? Наука и техника внушения не имеют здесь ответа. Напротив, религия знает, что внушать. Она учит о том, какие внушения ценны и неценны, какие суть плевелы и какие – пшеница. Это вопрос немаловажный: дело идет о выборе пути для всей жизни, как индивидуальной, так и соборной: это вопрос жизни и смерти. Решение всецело зависит от того, какую систему ценностей мы признаем своей абсолютной "святыней": "где сокровище ваше,

_______

*) Религиозные переживания всегда "интенциональны" и всегда осуществляют некоторый "транс", преодолевая солипсизм, как это понял Декарт.

 

– 70 –

---

там и сердце ваше". Но только религия открывает святыни и. ценности. Поэтому только религия может знать, что внушать. И совсем иное внушает Будда; совсем иное внушает Христос. Жизнь, культура, история, развитие индивидуальности – получают совершенно иное направление под влиянием этих внушений.

Из таинственной глубины сердца, из подсознания (иногда во сне) встают образы, звучать голоса, которые человек переживает, как "внушения свыше". Даже такой рациональный человек, как Сократ, знал эти внушения (даймонион). Все пророческие натуры действуют только под влиянием "внушений свыше", ничего не придумывают от себя и как бы отстраняют свою собственную сознательную волю, превращаясь в "посредника", в медиум Божества. Для религиозного человека всякое божественное "слово", звучащее в душе и окруженное нимбом святости, есть слово Логоса, зерно, брошенное Сеятелем в глубину сердца, иначе говоря, – гетеровнушение. И он хочет получить такое внушение даже тогда, когда сам молится: "внуши, Боже, молитву мою" – говорит Псалом. Высшее достижение мистической молитвы состоит не в том, чтобы Бог нас услышал, а в том, чтобы мы услышали Бога *).

 

* _* *

 

Этика сублимации придает чрезвычайное значение подсознанию: она только и возможна на основе открытия подсознания. "Магия" воображения и "магия" внушения – вот ее средства. Против такой этики может быть выдвинуто одно сильное возражение: она отодвигает на второй план, больше того, делает как бы совсем ненужной сознательную свободную волю. Человек становится пассивным медиумом, принимающим в свое подсознание образы, интуиции и внушения. Вспомним категорическое суждение Куэ: при столкновении воли и воображения побеждает всегда воображение без всяких исключений. Оно как будто обрекает волю на полное поражение.

Однако дело обстоит прямо противоположным образом: через понимание неизбежности своего поражения воля одерживает самую блестящую свою победу. В самом деле, Куэ говорит: воля всегда побеждена, и вместе с тем своей свободной волей определяет, что внушать и как внушать своим пациентам.

Вся теория внушения есть стремление подчинить непроизвольно-бессознательные внушения, которые мы пассивно и часто нецелесообразно получаем,– внушениям произвольно-сознательным. Suggestion reflechie есть свободно избранное внушение. Воля и свобода не уничтожаются здесь, как кажется на

_______

*) "Rede, Неrr, dein Diener hort". См. Heiler. Das Gebet. 1921. Стр. 227.231.

 

– 71 –

---

первый взгляд, а напротив одерживают победу, но только не прямым усилием, а при помощи обходного движения, дающего возможность обойти loi de l'éffort converti. Здесь действует общий принцип техники: повелевать природа, повинуясь ей. Внушение повелевает подсознанию, повинуясь ему, подчиняясь его любви к образам и его нелюбви к императивам.

Воля и свобода и сознательное решение снова восстанавливаются в правах: человек не есть только подсознательный медиум и не есть только медиумическое воображение, творчество в божественном умоисступлении (μανία Платона).

Но, могут нам далее возразить, здесь свободен только внушающий, но не внушаемый. Внушаемый все же, как будто, остается пассивным и безвольным медиумом. Такое возражение могло, однако исходит только от старой теории "гипноза". Открытие, что всякое внушение есть самовнушение, представляет собою великое восстановление суверенного положения "самости", суверенных прав свободы. Всякое внушение, таким образом, опирается на последние глубины самости; а последняя глубина самости есть Ungrund, или свобода. Так восстанавливается в своем значении другая сторона личности: не подсознание, а сознательная свобода.

Ни в какой медиумической пассивности свобода не погибает, ибо это я сам ставлю себя в положение пассивно воспринимающего и я сам себе, в конце концов, внушаю. Внушение должно быть осознано, как самовнушение, только тогда может быть, и поставлен вопрос о преодолении случайных и нецелесообразных самовнушений – самовнушениями сознательно избранными и целесообразными. Здесь мы получаем великое освобождение, расширение свободы до пределов, ранее ей недоступных, расширение свободного творчества, перестающего теперь быть только стихийным, только "умоисступленным", или, вернее, не перестающего быть таковым, но и в стихийности своей принимающего форму, исходящую от свободы, свободно избранную.

 

* _* *

 

Пассивный медиумизм внушения, таким образом, не есть противоположность свободного творчества, а, напротив, есть момент свободного творчества. Внушение есть творчество своего рода: оно содержит в себе инициативный акт внушения и оно есть преобразование души, "психагогия". С другой стороны, творчество есть всегда внушение своего рода: оно воспринимает образы, вынашивает их в подсознании и рождает новые образы.

Возникает любопытный вопрос об отношении творчества

 

– 72 –

---

и внушения. Их связь поражает: во всяком творчества есть пассивно медиумический, женственно-воспринимающий момент, – и вместе с тем, момент активно-сознательный, мужественно-зачинающий. Но совершенно тоже имеет место и во внушении: и там есть инициативный акт и пассивное принятие. Притча о сеятеле есть притча, о внушение и одновременно притча о творчества. Трехчленный ритм (семя, подпочва, растение, брошенный образ, подсознание, творческий акт) есть ритм одинаковый и для внушения и для творчества. Круговорот взаимодействия подсознания и сознания выражает собою сущность всякого творчества и вместе с тем всякого внушения. То, что связывает их воедино, есть воображение. Всякое творчество есть воображение, т. е. воплощение образа, воплощение идеи. Но совершенно также и всякое внушение есть воображение, воплощение идеи. Всякое воображение, нечто внушает и всякое внушение – воображает.

Все же противоположение внушения и творчества сохраняет свой смысл, хотя иногда, кажется, что они совершенно совпадают. Различие выступает в следующих вопросах: существует ли нечто нетворческое во внушение, и существует ли нечто, не внушенное в творчестве.

Существуют, конечно, вкушения творческие и нетворческие. Существуют, как будто, в социальном феномене внушения и личности творческая и нетворческая, по Тарду – инициаторы и подражатели. Последнее различие, однако, нельзя класть в основу: абсолютных инициаторов не существует – человек всегда получает внушение, продолжает творчество, начатое творцом, подобно Прометею, похищает не им созданный огонь с неба. Не существует людей только делающих внушения и не получающих внушения. Человек не творец, а лишь сотрудник. Семян Логоса он не делает. Нужен сеятель, который ему бросает нечто в сердце. Нужен сотворенный мир, космос который дает ему поток образов. Нужны сотворенные люди, которые сыплют горсть образов в его сердце. Только тогда начинается творческий процесс их переработки во взаимодействии сознания и подсознания. В таком положении находится каждый человек, самый творческий, даже гений. Последний прежде всего принимает и усвояет внушения всей полноты образов своей эпохи, своего мира. Он гений не в том, что не принимает никаких внушений, он принимает и множество, но он творческий гений в том, что он выбирает и преобразует полученные внушения. Свобода здесь сохранена полностью, ибо всегда есть выбор между ценными и неценными внушениями, между плевелами и пшеницей; между культивированием или разрушением.

 

– 73 –

---

Отсюда ясно, что различие творческих и нетворческих внушений лежит в содержании внушений, в их ценности или не ценности, в их благодатности или неблагодарности. И только в этом содержании обосновано и различие творческих и нетворческих личностей: не всякий "инициатор и не всякий внушающий есть творец, а только тот, который делает творческое внушение. В основу различия надо класть ценность бросаемых в подсознание семян и их плодов. Ценны те семена внушений, которые поддерживают жизнь и дают нарастание жизни. Творчество и есть нарастание жизни, появление новых, раньше не бывших форм жизни, и притом более интенсивных и более ценных форм. Творчество есть воображение и воплощение ценностей. Но истинных ценностей, как они существуют сами по себе, в идеальном мире, мы не создаем. Мы их лишь "открываем", лишь получаем как божественный дар, как благодать. В этом смысле поэзия (то есть, все творчество) никогда не есть абсолютная инициатива, а лишь благой дар, полученный свыше. Абсолютный инициатор и творец (и в этом смысла поэт) есть только Бог. Пророку сказано: "Исполнись волею Моей". Поэт творит, когда "Божественный глагол до слуха чуткого коснется". Тоже остается верным и для техника (Прометея): и он не имеет собственного огня и не зажигает его впервые.

Таким образом, внушающее воображение будет творческим тогда, когда открывает, воплощает и вводит в мир новые положительные ценности; оно не будет творческим, когда только разрушает воплощенные ценности, или когда только воспроизводить, повторяет и сохраняет старые установленные общепринятые ценности, сохраняет быт; сохраняет жизнь на прежнем уровне без нарастания ее полноты. Только в этом смысл, только в зависимости от содержания внушающего воображения можно противопоставлять творческую инициативу и пассивную зависимость. Не нужно думать, что пассивные натуры только получают внушения, а активные только внушают другим. Гений всего более внушаем. Подражательные и рабские натуры, с другой стороны, с величайшей силой внушают свое подражание и свои рабские и трусливые чувства другим.

В чем же состоит творческое первенство гения. Она состоит в том, что он открывает и вводит в мир новые положительные ценности, раньше остававшиеся скрытыми. Сфера творческого гения есть сфера открытия и откровения, будут ли то откровения искусства, открытия науки или религиозные откровения, дающие узрения новых святынь. Но гений человеческого творчества ничего не выдумывает, он угадывает

 

– 74 –

---

и прозревает ("отверзлись вещие зеницы"). Творчество на своих вершинах как будто совпадает со своею противоположностью, с пассивной зависимостью: оно становится одержимостью, наитием, чистым медиумизмом, посредником для содействия высших сил, для принятия "внушений свыше". Так мы снова приходим к религии, как к высшему и суверенному источнику внушения. Поэт, т.е. человек, как творец – творит и не творит, ему все "дается свыше" и, с другой стороны, он все создает сам – он абсолютно свободен и абсолютно зависим в своем творчестве.

Такова фундаментальная антиномия, заключенная в свободном творчестве и в творческом внушении. В ней мы легко узнаем антиномию свободы и благодати. Высшее творчество есть творчество благодатное. Но если высшее и лучшее в творчестве дано, а не создано, дано даром, а не в награду за подвиги и труды, то, что же создано. Где же заслуга, где же свобода поэта. Неужели гений осеняет голову безумца, гуляки праздного", неужели "средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он"...

Но тогда, значит, не он создает, не он творит, не он гений, не его заслуга. Эта антиномия составляет тему Пушкинского Моцарта и Сальери, и она есть, в конце концов, одно из выражений антиномии свободы и благодати.

Она решается (если это можно назвать решением) в усмотрение тождества противоположностей: истинно-свободное творчество есть то, которое действует по "внушению свыше". (Я научу вас Истине, и Истина сделает вас свободными). Наиболее активен тот, кто наиболее внушаем, но для высших, от Бога исходящих внушений. В полном смысле Творцом является только Бог. Человек есть лишь творец по образу и подобию. Человек лишь продолжает творение, лишь "сотрудничает", и притом по образцам, которые ему даны, которые ему открылись.

Мы получаем следующий надежный критерий истинно-творческого во внушении: творческим будет то, что является подлинным "внушением свыше". Творческой личностью будет та, которая способна такие внушения, получать, которая стоит всего ближе к творчеству Творца, которая творит по образу Его совершенства. В истинном творчестве должно быть некоторое гетеровнушение, но полученное от Бога, а не от людей; такие "богонаученные" (теодидакты, как говорит Св. Макарий) и суть истинно свободные творцы. А нетворческим во всяком внушающем воображение будет то, что выдумано людьми, то, что выдумано от себя, в чем нет никаких прозрений и откровений.

 

Б. Вышеславцев.

 

 

– 75 –

---

 

 

Издание:

Вышеславцев Б. /П./ Внушение и религия // Путь. № 21, 1930, с. 63-75.

 

Текст в данном оформлении с сайта www.xpa-spb.ru.

 

 

Последнее обновление файла: 01.05.2019.