ПРАВОСЛАВНОЕ УЧЕНИЕ
О СПАСЕНИИ

ОПЫТ РАСКРЫТИЯ НРАВСТВЕННО-СУБЪЕКТИВНОЙ СТОРОНЫ СПАСЕНИЯ
НА ОСНОВАНИИ СВ. ПИСАНИЯ И ТВОРЕНИЙ СВЯТООТЕЧЕСКИХ.

Архимандрита Сергия

Аз есмь лоза, вы же рождие. (Ин. 15, 5)

ИЗДАНИЕ ВТОРОЕ.

КАЗАНЬ
Типо-литография Императорского Университета.
1898.

Издательский отдел Московского Патриархата
Иосифо-Волоцкий монастырь
Издательство "Просветитель"
Москва 1991

Необходимость доброделания. Себялюбие, как основа правового жизнепонимания. Следы этого понимания в Св. Писании и Св. Предании. Невозможность с правовой точки зрения объяснить отношения Бога к человеку. Милость, как основной закон этих отношений. Заслуга de congruo. Извращение нравственной жизни при правовом понимании. Обличение наемничества св. отцами Церкви. Чем объяснить следы правового жизнепонимания в Св. Писании и Предании.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Вечная жизнь

Вечная жизнь, как Богопознание, как Богообщение. Святость как содержание вечного блаженства. Самоценность добра и его естественность для человека. Отсутствие чуждых нравственности начал в христианском учении о высшем благе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Возмездие

Отношение настоящей жизни к будущей. Причина кажущейся потусторонности последней. Происхождение понятия возмездия. Учение о возмездии, как естественном следствии в Св. Писании; – в Св. Предании: у свв. Иринея Лионского, Григория Нисского, Макария Египетского, Ефрема Сирина, Василия Великого, Кирилла Иерусалимского, Иоанна Златоуста, Ипполита Римского. Понятие о Правде Божией.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Спасение

Отличие православного учения о спасении от правового. Учение о спасении в Ветхом Завете. В Новом Завете. Понятие о спасении в Св. Предании. Спасение, как дело нравственное, а не механическое. Прощение грехов. Несостоятельность протестантской пронунциации. Невменение, как домирное предположение всего домостроительства. Нравственный перелом, как внутренняя сущность оправдания. Учение о том в Св. Писании. У оо. Церкви: Кирилла Иерусалимского, Василия Великого, Григория Нисского, Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Кирилла Александрийского, Ефрема Сирина, Иустина Мученика. Мысли преосв. Феофана. Облачение во Христа. Свободный акт решения, как основной в таинстве, вопреки западному превращению. Вывод о характере полученной праведности. Возможность утраты. Зачаточный характер праведности крещения. Задача последующей жизни человека.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Вера

Отличие православной и правовой точки зрения на вопрос об условиях спасения. Неопределенность в ответе на этот вопрос в Св. Писании и Предании. Способ разъяснения этой неопределенности. Вера, как единое условие спасения. Происхождение веры и ее действительность в душе человека. Ошибка протестантов. Значение веры в самом свободно-благодатном акте возрождения человека. Определение верой дальнейшей жизни человека. Вера, как начало жизни. В чем именно состоит спасительность веры? Вера и дела. Заключение: спасение по милости через веру.

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Выдержки из "Богословского вестника", июль 1895 г.

Отзывы архим. Антония (Храповицкого) и проф. Соколова В.А. о сочинении архим. Сергия (Страгородского)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВОПРОС О ЛИЧНОМ СПАСЕНИИ [1]

Ваше Bыcoкoпpeпoдoбиe и Мм. гг.!

Вашему просвещенному вниманию я предлагаю свою посильную попытку раскрыть на основании Св. Писания и творений святоотеческих православное учение о личном спасении, т. е. о том, в каком смысле и каким путем человек, каждая данная личность получает причастие истинной, вечной жизни.

Не трудно определить побуждения, заставившие меня остановиться именно на этом отделе вероучения. Вопрос о жизни, о цели существования, – о том, как человеку жить, чтобы жить истинною жизнью, – поистине является альфой и омегой всякой философии и всякого религиозного учения. Как бы ни были отвлеченны, туманны, под час странны и даже нелепы логические построения того или другого мыслителя, но раз он действительно мыслитель, а не промышленник мысли, раз он хочет истины, хочет слова, исходящего из уст Божиих, а не хлеба, – последний конец и вместе точка отправления его философской работы все-таки будет он сам, его собственное положение в мире и такое или иное определение его жизненной задачи. Философия без выводов для жизни не есть философия, а пустая игра в философские слова.

Точно также и в религии. Знание о Боге только тогда будет иметь смысл для человека, когда Бог будет для него "Единым святым", носителем его идеалов, законодателем его жизни. И бесы веруют, говорит св. ап. Иаков, но они только трепещут. Для них лучше было бы совсем не знать о Боге, и они, конечно, предпочли бы состояние неведения своему теперешнему состоянию. Человек, который живет только минутой, который законом своего существования полагает лишь свою волю, свое хотение, – такой человек, конечно, иногда не будет много спорить о том, какую веру он исповедует. Для него все веры одинаково отвлеченны и бессодержательны, и, следовательно, одинаково безразличны. Истины веры могут интересовать его разве, как предмет спора, в котором он может обнаружить свои познания, свое остроумие, – будут интересовать его, может быть, в качестве его природного, национального достояния, – одним словом, могут быть интересны своей внешней стороной и по случайным причинам. Но истинности, но объективности и, поэтому, обязательности для себя этого вероучения такой человек понять и признать не может. Он видит только философские положения и выводы, видит только догмат и не замечает того жизненного уклада, который составляет на деле, в реальности содержание всех этих отвлеченных для него и невразумительных тонкостей догматики. "Кто говорить, что любит Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец и нет в нем истины" (1 Ио. IV, 20). 3нание Бога тогда действительно, когда оно сопровождается соответствующею жизнию, – когда человек по этому знанию себя устрояет.

Но жизнь является судьей человека не только в этом общем смысле, т.е. не в том только, верует или не верует он в то, что проповедует. Жизнь служит лучшим средством и для определения и выяснения подлинного мировоззрения человека или той или другой философской системы, равно как и для оценки этого мировоззрения. В вопросе о Боге, о мире и об общих отношениях между ними можно иногда ограничиться одной формой, только внешними соотношениями понятий, не задаваясь вопросом о том, что эта форма или эта оболочка в себе заключает, не доводя отвлеченных выводов до осязаемой, жизненной ясности. Вопросы эти, отвлеченные по самому существу своему, могут иногда и не требовать (по крайней мере, может показаться, что они не требуют) себе такого соответствия в наличной действительности, – это соответствие предполагается где-то вверху, вдали от этой жизни и от окружающей обстановки. Но лишь только человек опустится с высоты отвлечения вниз на землю к действительной жизни, лишь только он оставит бытие в его целом и займется, в частности, своей собственной личностью, постарается из общей основы вывести свои личные отношения к этому целому и к другим подобным же личностям, – тогда у него сразу же отнимается всякая возможность ограничиться одной формой, одним отвлечением. Как бы ни была стройна его система, как бы ни были хорошо приноровлены друг к другу разные его определения и выводы, – ни он сам, ни кто-нибудь другой в вопросе о жизни этой стройностью не удовлетворится. Необходимо будет показать, что в действительности-то соответствует этим стройным понятиям и выводам. Здесь и может обнаружиться призрачность, выдуманность многих теорий и систем. Все старательно и эффектно отделанное построение какого-нибудь мыслителя может разлететься в прах от одного этого прикосновения с жизнью, именно от одной невозможности подтвердить ссылкой на опыт свои умозрения. – Если же мировоззрение истинно, тогда, при сопоставлении с жизнию отвлеченные и малопонятные формулы и термины становятся ясными, понятными, почти осязаемыми, – тогда и действительная жизнь представятся уже не странным отрицанием философии, не грубой насмешкой над ее идеализмом, а наоборот ее разъяснением, комментарием, – прямым выводом из нее.

Вопрос о личном спасении и представляет в системе нашего вероучения именно такой пункт, в котором это последнее становится лицом к лицу с действительностью, с реальным бытием и хочет в жизни, в практике показать, в чем собственно заключается та истина, которую оно проповедует. – В этом пункте каждое вероисповедание может найти себе и беспристрастную оценку. – Раз здесь предполагается определение жизненной цели человека, вполне согласное с доводами разума и требованиями нравственного сознания, – раз все отвлеченные формулы и термины находят себе полное соответствие в данных опыта, не оставляя ничего темного, ничего необъясненного, – раз и остальные части системы, части отвлеченные, прямо предполагаются и в свою очередь объясняются данным определением жизни и ни в чем ему не противоречат, – это значить, что данное вероисповедание представляет из себя не свод человеческих измышлений, а прямой снимок с реального бытия, что оно не искажает факта жизни, а подлинно его воспроизводит, – что, следовательно, оно есть истина. А, с другой стороны, раз найдены в действительной жизни факты, соответствующие положениям и выводам, – раз представилась, таким образом, возможность опытно постигнуть, в чем жизнь по христианству, тогда освобождается, от малопонятности, отвлеченности, формальности и вся система христианского вероучения. Кто любит брата своего, тот познал Бога и видел Его, говорит Апостол (I Ио. IV, 7. 8). Иcпытaвший фактически суть христианской жизни, поймет и в чем состоит жизнь Божия, потому что последняя не метафизическое только основание, но и прямой прототип и источник жизни человека. В том (Слове Божием) была жизнь и жизнь была свет человекам, (Ио. I, 4), предносилась человеческому сознанию и в качестве идеала.

Следовательно, тот, кто хочет узнать истинное существо католичества, протестантства или православия, тот должен обратиться не к теоретическому их учению, а к их понятию о жизни, к их учению, именно, о личном спасении, в котором (учении) это понятие наиболее ясно выражено, – тот должен опросить каждое из вероисповеданий, в чем оно полагает смысл жизни человека, его высшее благо. Догмат о filioque, несомненно, касается краеугольного камня нашей веры, –но выразил ли он, этот догмат все католичество и можно ли думать, что с устранением его западное христианство пойдет на примирение с нами? Устранен будет только один из многочисленных пунктов разногласия, только одним из многочисленных поводов к пререканиям будет меньше, а разделение не ослабеет нисколько. Ведь, не от filioque католичество, а наоборот. Догмат о папстве, конечно, составляет основную пружину, так сказать, душу католичества, но опять таки не от папства произошло извращенное католическое жизнепонимание, а от этого последнего папство, иначе не объяснить, почему и каким образом папа нашел и находит себе в западном мире столько покорных, фанатически преданных ему слуг и стольких безгласных последователей, – одними подделками и уловками, одним иезуитизмом и властолюбием Рима этого явления объяснить нельзя. Точно также не вследствие отвержения таинств и церковного предания и не вследствие преувеличенного понятия о падшей природе человека, – протестанты пришли к своему призрачному, фиктивному спасению а, наоборот, исказивши самое понятие о жизни, они должны были последовательно исказить и все церковное устройство и учение. Предположим, что все ошибки в учении и устройстве будут исправлены, – искаженное понятие о жизни докажет, что эти исправления только на словах, – чрез несколько времени протестанты должны будут создать на место устраненных новые искажения, новые ошибки.

Точно также и православие узнается не из его теоретического учения. Отвлеченные положения и формулы по самой своей отвлеченности одинаково неудобопонятны, неудобопредставимы для человека, будут ли они католическими или православными. Разве прямая логическая нелепость обнаружит несостоятельность инославной системы. Как выражение именно объективно-данной истины, православие всего более и глубже познается тем, где оно всего непосредственнее соприкасается с этой объективной истиной, с областью действительного бытия: в своем описании действительной жизни человека, в своем определены жизнецели и основанном на этом последнем учении о личном спасении. Только окончательно усвоивши себе православное учение о жизни, можно вполне (не логикой только) убедиться в непреложной, безусловной истинности православия, – можно понять, наглядно уразуметь эту истинность. После же этого получат свой глубокий, полножизненный смысл и все те теоретические положения, все те догматы, которые раньше казались лишь безразличными метафизическими тонкостями. Все это будет одно и тоже, единое по духу и идее, учение об истинной жизни, – только на этот раз жизнь рассматривается не для человека, а в своей объективной данности, сама в себе.

В этих азбучных истинах пришлось убедиться на деле и мне при написали моего сочинения. К вопросу о личном спасении я приступил на первых порах с интересом чисто теоретическим. Мне хотелось выяснить себе вопрос этот просто, как темный, запутанный пункт вероучения, трудно поддающийся определению. Как точнее выразить наше учение о спасении? Что православному нельзя говорить так, как говорят католики, –это известно, – что ему еще менее можно говорить так, как говорят протестанты, это тоже выше всякого сомнения, – но как он должен говорить?

Чтобы дать себе отчет в этом, я стал читать творения св. отцев Церкви. Читал я их не только потому, что понимал их, так сказать, канонический авторитет, не только в качестве обязательного для всякого христианина церковного предания. Моя мысль была несколько иная: я искал в творениях св. отцев описания и разъяснения жизни по Христу, или истинной, должной жизни, т.е. того именно явления в объективном мире, которое хотят дедуктивно вывести и определить отвлеченные формулы догматики. Я хотел уяснить себе взгляды отцев на жизнь человека, чтобы из этого объективного основания потом проверить и теоретическое учение и дать ему более соответствующее объяснение.

Такой прием исследования в православии необходим. Мы знаем, что Иисус Христос принес нам не одно учение, и что дело апостолов и церкви состояло не в том только, чтобы выслушать беседы Иисуса Христа и потом передать их в буквальной точности из рода в род: для такой цели лучшее средство – не устное предание, а кaкие-нибудь скрижали. Мы знаем, что Иисус Христос принес нам прежде и главнее всего новую жизнь и научил ей апостолов, и что дело церковного предания не учение только передавать, но передать из рода в род именно эту зачавшуюся с Христом жизнь, передать именно то, что не передается никаким словом, никаким писменем, а лишь непосредственным общением личностей. Теоретическое учение только обобщает и возводит в систему это учение о жизни. Поэтому, апостолы и выбирали своими преемниками и заместителями людей, именно наиболее преуспевших, наиболее сознательно и прочно усвоивших себе возвещенную им жизнь Христову. Поэтому, и отцами церкви признаются не те из церковных писателей, которые были наиболее учены, наиболее начитаны в церковной литературе, – отцами церкви признаются писатели святые, т.е. воплотившие в себе ту жизнь Христовы, хранить и распространять которую церковь получила себе в удел. Если же так, то составить себе правильное понятие о православии можно не разбором его основоположительного, отвлеченного учения, – а именно наблюдением над этой реальной жизнью по Христу, которая хранится в православной Церкви. А так как признанными носителями, воплотителями этой жизни, этого жизненного предания были св. отцы, в писаниях своих подробно толкующие эту жизнь, – то естественно к ним для наблюдений и обратиться. Я так и сделал.

Чем больше я читал св. отцев, тем для меня становилось все яснее и яснее, что я вращаюсь в совершенно особом мире, в кругу понятий, далеко не похожем на наш. Я стал понимать, что разность православия и инославия заключается не в каких-нибудь частных недомолвках и неточностях, а прямо в самом корне, в принципе, что православие и инославие противоположны между собой так же, как противоположны себялюбие, жизнь по стихиям мира, ветхий человек и самоотверженная любовь, жизнь по Христу, человек обновленный. Предо мной встали два совершенно отличных, не сводимых одно на другое мировоззрения: правовое и нравственное, христианское. Первое я назвал правовым, потому что лучшим выражением этого мировоззрения служит западный правовой строй, в котором личность и ее нравственное достоинство пропадают, и остаются только отдельные правовые единицы и отношения между ними. Бог понимается главным образом первопричиной и Владыкой мира, замкнутым в своей абсолютности, – отношения Его к человеку подобны отношениям царя к подчиненному и совсем не похожи на нравственный союз. Точно также и человек представляется в его отдельности, он живет для себя и только одной внешней стороной своего бытия соприкасается с жизнью общего, – только пользуется этим общим; даже и Бог с точки зрения человека является только средством к достижению благополучия. Началом жизни, следовательно, признается себялюбие, а общим признаком бытия – взаимная отчужденность всего живущего. Между темь, по мысли св. отцев, бытие и жизнь в собственном смысле принадлежать только Богу, который и носит название "Сый", – все же остальное, все тварное существует и живет исключительно своим причастием этой истинной жизни Божией, этой вожделенной Красоте, по словам св. Василия Великого. Бог, следовательно, связан с своим творением не одним абсолютным "да будет", Бог в прямом смысле служит средоточием жизни, без которого тварь так же немыслима в своем настоящем существовании, как и необъяснима в своем происхождении. Переводя это метафизическое положение на язык нравственной жизни, получим правило: никто не может и не должен жить для себя, – смысл жизни каждого частного бытия – в Боге, что практически значит, в исполнении Его воли. "Я пришел не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца". Основным началом жизни каждого признается, таким образом, уже не себялюбие, а "любовь истины" (2 Сол. II, 10). Верный этому закону, человек в своих отношениях к Богу, миру и к людям руководится уже не себялюбивой жаждой бытия (выводом отсюда была бы борьба за существование), а бескорыстным алканием и жaждaниeм правды, как высшего закона, которому он и приносит в жертву свое бытие. В правовом жизнепонимании искали счастья, здесь ищут истины. Там нравственное добро, святость, считалось средством к достижению блаженства, здесь истинное бытие и приписывается только одному нравственному добру, воплощенному в Боге, – и блаженство человека, следовательно, считается тожественно с святостью.

После этого понятно, что произойдет, если мы рамки жизнепонимания правового приложим к нравственному, христианскому. Конечно, буквальных совпадений можно будет подыскать очень много, – можно будет под каждую правовую рубрику подогнать, втиснуть то или другое положение православное. Но ведь нужно помнить, что правовые рамки гораздо формальнее, внешнее нравственных, что они не могут выразить всей глубины, жизненности жизнепонимания нравственного. Громадное множество понятий окажется совсем не обобщенным, оставленным без внимания, – будет разделено многое, что нужно непременно представлять единым, и, наоборот, сбито в одну рубрику то, что требует строгих разграничений. Православное учение представлено будет, следовательно, во всяком случае односторонне, чтобы не сказать, неправильно.

Этим и определилось содержание и характер моего труда: я должен был начать с критики правового жизнепонимания, чтобы уже потом в главах: о вечной жизни, о возмездии, о спасении и о вере раскрыть положительное учение православное. Общий мой вывод таков: истинная жизнь человека – в общении с Богом. Быть причастником этой вечной жизни можно только чрез уподобление Богу (отсюда необходимость добрых дел, т.е. духовно-нравственного возрастания), но это уподобление возможно только тогда, когда Бог придет к человеку, а человек узнает и примет Бога. Необходима, следовательно, благодатная помощь Божия и вера во Христа и Бога, которая делает возможным совершение спасения. "Се стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой, и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною. Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил, и сел со Отцем Моим на престоле Его" (Апок. III, 20-21). К этому направлено все промышление Божие, все домостроительство нашего спасения, в этом цель и смысл и служения Иисуса Христа.

В основу моего исследования, как выразился один из моих почтенных рецензентов, положена идея тождества блаженства и добродетели, нравственного совершенства и спасения. Насколько удачно и последовательно применил я эту идею к тому отделу вероучения, который я хотел раскрыть, – это судить не мне, – но я утешаю себя мыслию, что в богословском сочинении я напомнил эту идею, или точнее говоря, напомнил необходимость иметь ее в виду при догматическом исследовании православного учения.

[1] Речь пред защитой магистерской диссертации на тему: "Православное учение о спасении".

Введение

Вопрос о личном спасении человека, – эта важнейшая истина христианского учения, ("praecipuus locus doctrinae christianae" [1]), конечно, уже давно решен в церкви православной. Господь Иисус Христос принес это учение во всей его небесной чистоте и удобопонятности для всякого религиозно-нравственного сознания, и не только принес, но и Сам прошел указанным Им путем. Целые полки мучеников и исповедников, подвижников и святителей, целые периоды высшего развития церковной жизни, – все это образцы деятельного последования Христу, все это живые воплощения Христова учения. Наконец целая святоотеческая литература не имеет ли своей единственной целью раскрыть и уяснить истину спасения именно для частного сознания? Притом, все это не соображения только разума, а прямые снимки с жизни, плоды личного опыта самих святых писателей. Вопрос этот, следовательно, более, чем решен церковным сознанием, да без этого не мыслима была бы и церковная жизнь.

Не то нужно сказать о его научной разработке. Здесь до сих пор еще не выработаны твердые основания. Причина этого в том, что на западе заботились не столько о верности святоотеческому и общецерковному преданию, сколько о верности принятому по каким-нибудь основаниям началу, о логической состоятельности своих мудрований; наша же богословская наука, всегда находясь под сильным влиянием запада, боялась самостоятельных изысканий в завещанном ей наследии греческой, святоотеческой церкви. Поэтому тот обильный материал, который дается Св. Писанием и Преданием по данному вопросу, остается еще не обобщенным и не исследованным, как должно.

Вопрос о личном спасении не может быть лишь теоретической задачей: это вопрос самоопределения. Сказать себе серьезно, что нужно делать, чтобы спастись, значить произнести суд над всем своим душевным содержанием, – разрушить понятия, очень дорогие, может быть, наследственные, и выводы, достигнутые с пожертвованиями, с трудом. Этого не может сделать человек естественный, тем более полагающейся на силу только собственного ума. И вот, вместо чистой истины, человек в своих рассуждениях предлагает нам только более или менее удачную сделку истины с его взглядами и желаниями. Таково происхождение всякого богословского заблуждения и всякой ереси. В основе своей все они имеют, именно это несовершенство нравственное, неспособность или нежелание отрешиться от себя для восприятия истины. Исходя из своего несовершенного религиозного опыта и свой столь же несовершенный разум беря руководителем, человек и доходит до искажения Божественной истины.

Как имеющее в своей основе нравственное несовершенство, всякое такое заблуждение требует и врачевания прежде всего нравственного, т.е. подлежит пастырскому воздействию. Но не может молчать и богословская наука, особенно, когда заблуждение успело уже развиться в систему, когда оно даже грозит православию, или хочет стоять рядом с ним в качестве равноправного. Только пусть наука не забывает приемов пастырского воздействия, пусть она не пытается разбить своего противника одними силлогизмами: этот путь испытанный в своей непригодности. Наука должна беспристрастно разложить каждую ложную теорию на ее составные элементы, показать то "человеческое", которое своим применением искажает истину, и потом положительно раскрыть эту истину.

Такую задачу мы и осмеливаемся взять на себя в данном вопросе. Мы делаем попытку выяснить ту основную ложь западного христианства, которая с необходимостью влечет его к искажению христианской истины, к нелепостям, к противоречиям себе и религиозному опыту, – а, с другой стороны, мы пытаемся, на основании собранных нами данных святоотеческой литературы и Св. Писания, выяснить и утвердить в научном сознании ту идею, которая, как мы убеждены, господствует в православном церковном учении о спасении и верность которой предохранит богослова от всех помянутых заблуждений.

Тот пункт, где наиболее характерно обнаруживаются особенности православного учения, есть вопрос об отношении доброделания в земной жизни и блаженства за гробом. От такого или иного решения этого частного вопроса зависит дальнейший ход рассуждений. Этот вопрос мы и ставим во главу своих исследований, чтобы вывести православное учение о существе спасения, а отсюда в свою очередь и об условиях его достижения.

Часть I.

Учение Христа Спасителя есть учение об отвержении себя и возлюблении Бога и ближнего, – уничтожение греховной самости, себялюбия, самосожаления есть главная задача всякого христианина. Поэтому и в основном вопросе нравственности, в вопросе о взаимном отношении добродетели и счастия, доброделания и вечной жизни Христову учению свойственно такое же бескорыстие и та же высшая свобода от всякой посторонней примеси, от всего, что может нарушать чистоту нравственных побуждений. В сознании Церкви православной, действительно, понятия добра и блаженства всегда имели внутреннюю сообразность и родство; здешнее, земное есть корень, зерно, из которого естественно развивается небесное, отсюда – необходимость первого для достижения второго. – Но чтобы быть на уровне этого церковного учения, чтобы понять внутреннюю сообразность доброделания и вечной жизни для этого необходимо подняться на ту ступень духовно-нравственного развития, когда добродетель перестает быть внешним законом и подвигом, а делается высшим благом человека. Такой человек, ощущая в себе их качественное тождество, легко поймет и их необходимую связь. Но таких людей мало. Обычно же человек еще должен принудить себя к добродетели; он не только не находить в ней своего высшего блага, но и страшится ее; свое высшее благо он более склонен полагать в самоуслаждении (как его ни понимать). С точки зрения этого обычного человека (каковы все люди), блаженство никак не может быть выведено из добродетели и наоборот, – для него это два явления совершенно иных порядков. Поэтому, и отношение между добродетелью и вечной жизнью такой человек легче всего и понятнее всего думает выразить подобием труда и награды, подвига и венца, тем более, что для него добродетельная жизнь и есть именно подвиг и, притом, очень трудный. Сам по себе неошибочный, этот способ выражения настолько привычен человеку и настолько удобен для него и настолько ясно выражает необходимость доброделания, что неудивительно, если он получил самое широкое применение и в Слове Божием, и в учении церкви. Но, повторяем, при этом не забывалось, что это только весьма подходящее подобие, что этим существо спасения отнюдь не выражается. Между тем, жизнь Церкви так сложилась, что вполне законное и вполне понятное применение к духовному развитию членов Церкви послужило источником того коренного заблуждения, которое теперь отличает христианство западное; на этой почве развилась правовая (юридическая) постановка учения о спасении.

Христианство с самых первых своих исторических шагов столкнулось с Римом и должно было считаться с римским духом и римским способом или складом мышления, древний же Рим, по справедливости, считается носителем и выразителем права, закона. Право (jus) было основной стихией, в которой вращались все его понятия и представления: jus было основой его личной жизни, оно же определяло и все его семейные, общественные и государственные отношения. Религия не составляла исключения, – она была тоже одним из применений права. Становясь христианином, римлянин и христианство старался понять именно с этой стороны, – он и в нем искал, прежде всего, состоятельности правовой. Указанная неуловимость и в то же время неразрывность соотношения между качеством здешней и будущей жизни, как нельзя более, благоприятствовали такому пониманию; привычность же самой правовой точки зрения делала, в глазах римлянина, излишними какие-нибудь дальнейшие изыскания о свойствах этого соотношения. Увидав что оно довольно легко укладывается в рамки правовых отношений, римлянин был вполне удовлетворен и о дальнейших каких-нибудь основаниях не спрашивал. Так получила себе начало юридическая теория, которая состоит в том, что помянутая аналогия труда и награды признается (сознательно или бессознательно, открыто или под строкой) подлинным выражением самого существа спасения и потому ставится в качестве основного начала богословской системы и религиозной жизни, между тем как учение церкви о тождестве добродетели и блаженства оставляется без внимания.

Конечно, этот способ внешнего понимания спасения на первых порах, не мог быть опасным для церкви: все неточности его с избытком докрывались верою и пламенною ревностно христиан; даже более. Возможность объяснить христианство с точки зрения правовой была в некотором отношении полезна для него: она давала вере как бы научную форму, как бы утверждала ее. Но это было во время расцвета церковной жизни. Не то стало потом, когда мирской дух проник в церковь, когда многие христиане стали думать не о том, как бы им совершеннее исполнить волю Божию, а, наоборот, о том, как бы исполнить эту волю поудобнее, с меньшими утратами для этого мира. Тогда возможность правовой постановки учения о спасении обнаружила свои губительные последствия.

Правовой союз возникает тогда, когда одному человеку или семейству оказывается не под силу бороться с окружающим его миром. Чтобы обеспечить себе известную долю благополучия, человек и входит в уговор с другим человеком, находящимся в таком же положении. Они принимают на себя взаимные обязательства и работают на общую пользу. Но это общение совсем не общение любви, не нравственный союз; эти люди служат другим только потому, что иначе им не получить того, чего они желают себе. Цель их жизни не общество, а свое собственное "я". Правовой строй, т.о., имеет своей задачей сопоставить несколько себялюбий, так чтобы они не мешали друг другу и чтобы каждое из них получало следуемую ему долю. Как такой, правовой строй может представить выгоды только себялюбию. – Первая его выгода в том, что он вместо живого союза предлагает холодный, внешний. Для государства или моих сограждан не особенно важно, каково мое внутреннее настроение, для них существенно лишь мое внешнее поведение, потому что только это последнее касается их благополучия, выражает мое отношение к ним. Это, конечно, унижает личность, превращая ее в бездушный винт общественной машины, но это же дает человеку такую свободу, или лучше сказать, такой произвол в душевной жизни, какого он не может получить ни при каком другом строе, в особенности в нравственном. Нравственный союз требует соответствия нравственного, проникает со своими требованиями и указаниями в самое святилище человеческой совести. Правовой же строй туда не проникает никогда, довольствуясь соблюдением внешних условленных рамок и оставляя человека полным господином внутри себя. –

Этот произвол увеличивается сознанием полной независимости или необязанности никому своим благополучием. В самом деле, если другие служат человеку чем-нибудь, то он знает, что они служат не из расположения к нему, а из необходимости или из желания блага, прежде всего, себе. За эту службу они получают столько же и с его стороны: отношения уравнены, ему, следовательно, не приходится никого считать своим благодетелем. Правда, это обрекает человека на страшное одиночество, но себялюбие и есть одиночество по существу. Сознание независимости, этот смутный призрак самобытности, ценнее для греховного "я", как такого. –

Вместе с этим получают высшее значение в глазах человека и все те услуги, даже самые незначительные, которые он оказывает своим союзникам. Услуги эти делаются, в сущности, помимо желания, не из любви к союзнику, а просто из желания получить равное вознаграждение. Поэтому, человек и требует себе этого вознаграждения, требует, как должного, и будет считать себя в праве мстить, если это вознаграждение не последует. Чувства признательности в собственном смысле нельзя найти в душе себялюбца. –

Поэтому, и уверенность, на которой зиждутся все союзы, не имеет тех свойств, как в союзе нравственном. В последнем это – радостное и вместе смиренное упование, – в первом же это скорее уверенность в том, что союзник не может обмануть, так как есть известное ручательство, в силу которого он в некотором роде принуждается исполнить обязательство. Там уверенность покоится на свободном желании личности, и отсюда – постоянная благодарность к ней, – здесь же на чем-то третьем, что принуждает личность, и отсюда благодарности нет, а есть одно себялюбивое чувство безопасности. Человек теряет "ту свободу чада Божия", которая составляет высшее достояние его, – но для себялюбия эта свобода слишком тяжела, чтобы он не променял ее на рабство, лишь бы оно оставило его при его желаниях.

Не трудно видеть, что может произойти, если человек (который, заметим, уже утратил жар первой ревности о Христе и теперь с трудом колеблется между любовью к Богу и себялюбием) если он и свои отношения к Богу будет рассматривать с точки зрения правовой.

Главная опасность этой точки зрения в том, что при ней человек может считать себя как бы в праве не принадлежать Богу всем своим сердцем и помышлением: в правовом союзе такой близости не предполагается и не требуется; там нужно соблюдать только внешние условия союза. Человек может и не любить добра, может оставаться все прежним себялюбцем, он должен только исполнять заповеди, чтобы получить награду. Это, как нельзя более, благоприятствует тому наемническому, рабскому настроению, которое делает добро только из-за награды, без внутреннего влечения и уважения к нему. Правда, это состояние подневольного доброделания необходимо переживается всяким подвижником добродетели и не один раз в его земной жизни, но это состояние никогда не должно возводиться в правило, это только предварительная ступень, цель же нравственного развития в доброделании совершенном, произвольном. Правовая точка зрения тем и грешит, что она это предварительное, подготовительное состояние освящает в качестве законченного и совершенного. А раз освящено наемническое отношение к воле Божией, этим раскрыта дверь и для всех тех выводов, которые с необходимостью из этого отношения следуют.

В правовом союзе человек стоит пред лицом Божиим совсем не в положении безответного, всем Ему обязанного грешника: он наклонен представлять себя более или менее независимым, обещанную награду он ожидает получить не по милости Божией, а как должное за его труды. Предмет упования здесь, строго говоря, не милость Божия, а собственные силы человека, ручательством же, тем третьим, которое обязывает союзника, не делая его в тоже время благодетелем, служат для человека его собственные дела. Дела, т.о., превращаются в нечто само по себе ценное, заслуживающее награды, – вывод, как нельзя более, подходящий для себялюбивой утратившей первоначальную чистоту природы, которая, скрепя сердце, принуждает себя к исполнению заповедей и потому ценит свое невольное добро наивысшею ценою. Притом, достоинство заслуги приписывается не добродетелям или постоянным расположениям души, а отдельным внешним поступкам, которые, в свою очередь, наемническое настроение постаралось по возможности сократить и сделать наиболее формальными, по естественному в наемнике желанию достигнуть своей платы с возможно меньшей затратой сил. Жизнь человека из свободно-нравственного возрастания превратилась в бездушное исполнение частных предписаний.

Механизм развившийся в западной церкви, не преминул отразиться и на богословской науке, которая под влиянием эпохи вполне подчинилась ему и в свою очередь способствовала дальнейшему его развитию и, так сказать, оформлению. Схоластика, с ее поклонением Аристотелю, заботилась больше о формальной стройности своих систем и мало (чтобы не сказать, совсем не) справлялась с духовным опытом, с жизнью. Неудивительно, если она (схоластика) приняла правовую точку зрения. Мог ли схоластик задуматься об истинности ее, когда под каждым ее пунктом он видел выдержки из разных знаменитостей, – выдержки прибавим, взятые вне связи речи? И вот таким, так сказать, типографическим способом доказательства схоластика оправдала все крайние выводы правового мировоззрения. Вполне естественное учение о взаимопомощи членов церкви превратилось под пером и в уме схоластика в совершенно механический зачет поступков одного человека (святого) другому. Неопределенное положение душ умерших и в покаянии, но не принесших плодов достойных покаяния, не утвержденных в добре, превратилось в чистилище, где человек платит Богу своими мучениями за совершенные на земле преступления, и еще не оплаченные. Пастырское руководство при исповеди приняло нелепую форму уплаты за грехи и индульгенций – отпущения грехов без нравственного напряжения, без покаяния. Таинства превратились в магические действия opus operatum, в котором скорее нужно телесное участие, чем душевное и т.д. Греховная боязнь нравственной работы, воспользовавшись удачным предлогом, придумала много нужных себе учений и так засорила западное христианство всем посторонним, что в нем трудно было и узнать Христову истину. Недаром, когда немецкие реформаторы пришли к мысли, что одна вера спасает человека, то это столь обычное в христианстве и постоянно бывшее на устах святых отцев выражение показалось столь необычным и страшным, что одни сочли его за ересь и разрушение всякой нравственности, а другие приняли его почти за какое-то новое откровение и в конец извратили его смысл. – Такие плоды принесла западу его юридическая точка зрения на спасение. Главная же опасность ее в том, повторяем, что она давала возможность человеку, при нежелании, ограничиться одною внешностью; нравственная работа как бы позабывалась. Отсюда добрый католик был внутри часто очень плохим христианином и, несмотря на это думал, что он спасается, и в этом самообмане погибал.

Душа человеческая, в лучшей части своей, всегда жаждущая истинной жизни и спасения, только по недоразумению может довольствоваться описанным учением, она непременно ощутит его ложность. Это ощущение живой души выразилось, хотя и неудачно, в бесчисленных сектах, во многих попытках поправить католичество, какие мы видим во все продолжение западной церковной истории, и наконец разразилось тем страшным переворотом, который называется реформацией, и который до сих пор стоит пред католичеством в качестве живого обличения его неправды, в свою очередь ожидающего себе обличителей.

Реформация выступила с беспощадным обличением всех подделок католических в жизни и учении, бездушного формализма, царившего в нем, и потребовала для человека жизни и истины. Протестанты и писали и говорили, что источник католического мудрования не Евангелие, не учение Христа, а соображения разума, который стоит на своей точке зрения и судит об этих вещах исключительно нечеловечески [2]. Не проникая во внутреннее делание спасающихся, разум останавливается на внешней стороне и на ней одной основывает свои умозаключения. Неудивительно, если таким путем он приходит к положениям, нелепым с точки зрения духовного опыта и пред судом человеческой совести [3]; а потом, чувствуя ложь и в то же время не видя иного пути, кроме существующего, он принужден уже против своей воли прибегать к разным искусственным построениям, чтобы ими как-нибудь заглушить мучительный голос своей совести. (Оттого и происходят посторонние дела, посторонние предметы почитания, выдуманные людьми в минуту (ощущения) опасности (духовной) против страха совести [4]). Чтобы избежать этой печальной и страшной участи, необходимо порвать всякую связь с принятыми, но немирящимися с Христовой истиной, философскими воззрениями и обратиться к самой Христовой истине и исследовать ее, прислушиваясь к внутреннему голосу своей совести, стараясь уловить, что говорить не уму только, но и всей душе Слово Божие и церковное предание [5], и заботиться не только о верности логике, а о верности истине, по существу живой и действенной, а не формальной. Протестантство, действительно и провозгласило этот единственно истинный и безопасный прием богословствования – наведение. Проверку истинности своей доктрины они думали видеть не в согласии с метафизикой Аристотеля (для которого Лютер не мог подыскать достаточно сильного ругательства) [6] и с схоластическими аксиомами, а в том, что в ней находят покой и утешение добрые совести "piae et pavidae conscientiae" [7].

Настало, по-видимому, время коренного обновления в западном христианстве. Действительно, протестантство начало с яростью опровергать главный догмат правового воззрения – учение о делах, как заслугах пред Богом. Учение это потому уже одному несостоятельно, что оно коренным образом противоречит самому основанию христианской веры – спасению единым Иисусом Христом. "Кто будет исповедывать, что он посредством дел заслуживал благодать, – тот пренебрегает заслугой Христа и благодатью и пути к Богу ищет помимо Христа, человеческими силами" [8]. Да если бы и не было этого противоречия, взятия сами по себе дела человека, по самому существу, не могут быть заслугой пред Богом: дела добрые человек творит только при помощи благодати Божией [9], все же, что он делает сам, неизбежно носит на себе печать греха [10]. Поэтому, все, кто величаются заслугами своих дел, или надеются на сверхдолжные дела, величаются суетой и надеются на идолослужение, подлежащее осуждению" [11], читаем мы в Шотландском исповедании. – Так решительно и беспощадно обличены были и все те выводы, которые с необходимостью из католического учения следовали: чистилище, индульгенции и пр.

Но... протестантство было чадом своего времени и школы. Первые реформаторы выучились говорить и мыслить на том же Аристотеле и Цицероне, как и их католические противники. Поэтому, возмущаясь тем вопиющим искажением Христовой истины, которое они видели в католичестве, они думали объяснить его только причинами случайными злостностью иерархии и т.п. и не подозревали, что вместо этих выводов, необходимо явятся другие, столь же ложные, потому что ложь не в выводах, а в самой основе, в самой точке зрения на предмет. Вместо того, чтобы отвергнуть эту основную ложь, протестанты оказались в силах отвергнуть только некоторые отпрыски ее и, таким образом, только заменили одни искажения другими.

Оттого, реформация, в смысле восстановления Христовой истины, и кончилась полным неуспехом.

Протестанты, как мы видели, обратились к самой жизни и старались ею проверять свои выводы, – но на жизнь они смотрели с правовой точки зрения. Они хотели своим учением принести мир совести, но мир этот они поняли вполне по правовому, в смысле чувства безопасности, безнаказанности за совершенные грехи. Человек боится наказания, и вот ему указывается на смерть Иисуса Христа, как на такое великое, чрезмерное удовлетворение правде Божией, что эта правда уже никак не может, – не в праве требовать еще чего-нибудь от человека, каких-нибудь других удовлетворений. Человек, раз он верит в Евангелие, должен успокоиться на счет себя. – Мы видим, что протестанты поняли эту величайшую и утешительнейшую тайну нашего спасения не во всей ее глубине и жизненности. Конечно, человек по природе наемник, конечно он прежде всего боится за себя и ищет безопасности себе, – и, следовательно, тайну спасения усвояет прежде с этой стороны. Но церковь наша, всегда указывая грешнику на эту, именно, сторону (так как она всего понятнее, ближе к грешнику), не думает из-за нее позабывать и других более ободряющих сторон тайны спасения. Она видит во Христе не страдательное орудие умилостивления, а восстановителя нашего падшего естества первенца из умерших, которых Он вывел из смерти, называет Его "вторым Адамом", небесным Господом, "небесных" (1 Кор. XV, 20. 23. 45. 47. 48.), т. е. как бы предводителем человечества, но только "Христова" (ст. 23), облекшегося во Христа, идущего за своим Вождем в присущую Ему от вечности Отчую славу (Кол. III, 1-6). Протестанты же в этой величайшей тайне думали найти только то "третье" правового союза, которое лежит между членами его и которое одно из них заставляет, несмотря ни на что, сделать уступку в пользу другого.

Раз найдено это "третье" и притом не только достаточное, но и превосходящее всякую меру, тогда не нужно искать никакого другого удовлетворения. Если Христос заплатил за наши грехи даже более, чем они стоили, зачем еще думать, что нужно самому трудиться для этого удовлетворения? Усилия человеческие, не говоря уже об их несовершенстве пред Богом и пр., прямо – излишни и даже опасны: они умаляют значение заслуги Христовой. Что же такое, после этого, спасение? Оно не более, как отпущение грехов или избавление от наказаний за грехи [12] оправдание [13], за которым уже следуют приятие в благоволение Божие и пр. Оправдание же понимается "не в физическом смысла, а во внешнем и судебном" [14]. Оно значит не "делать из нечестивого праведного, а в судебном смысле (seusu forensi) провозглашать праведным" [15], праведным считать, объявлять (iustum aestimare, declarare) [16], и это ради заслуги Иисуса Христа [17], т.е. ради события постороннего, с моим внутренним бытием связи не имеющего. Оправдание, таким образом, акт совершенно внешний, "такой акт, который действует не в человеке, а вне и около человека" [18]. Поэтому, и следствием этого акта, может быть перемена только отношений между Богом и человеком, сам же человек не изменяется [19]. "Мы по-прежнему грешники, но Бог обращается с нами, в силу заслуг Иисуса Христа, как будто бы мы не согрешили, а напротив исполнили закона или как будто бы заслуга Христа была нашей" [20]. Другими словами, вместо прежней пелагианской правовой точки зрения, отвергнутой и осужденной, протестантство выдвинуло то же начало права, только взяв другую его сторону: отвергнувши заслугу человеческую, как недостаточную для умилостивления разгневанного Бога, или прямее говоря, для того, чтобы обязать Бога даровать мне живот вечный, протестанты все-таки смотрели на вечную жизнь, как на условленную плату, которую Бог "должен" выдать человеку, только обязующим "третьим" для протестантов служит не собственная заслуга человека, а заслуга Христа [21]. В католичестве мы видели забвение Христа в деле нашего спасения, здесь же забывается дело самого человека, "наша праведность" сократилась во вменение чужой праведности (imputatio alienae iustitiae) [22]. Такое представление обще протестантам всех времен [23] и если в новейших догматических системах протестантов мы встречаем попытки придать внешне-судебному событию жизненность, реальность, превратить догматические положения в психологические явления, то эти попытки или явно не мирятся с основным протестантским началом, по сознанию самих же протестантов [24], представляя из себя лишь неизбежные уступки протестантства религиозному опыту, или же они переменяют только имена, не меняя существа дела [25].

Нельзя сказать, чтобы учение протестантов не имело за себя никаких указаний и духовного опыта. Несомненно то, что только с развитием в добре, человек может понять всю глубину своей греховности и нравственной немощи. Отсюда, чем выше человек нравственно, тем сильнее в нем сознание своего недостоинства и тем обильнее его покаянные слезы. Таков, например, преп. Ефрем Сирин, творения которого – почти непрерывный плач, хотя носят на себе неизгладимые следы небесной радости, присущей всякому истинному праведнику. Не то же ли говорит и то всеобъемлющее явление, что, когда кончилась эпоха мучеников, христианская ревность нашла себе выражение не в ином чем, а именно в монашестве, в чине кающихся? Протестанты, повторяем не ошиблись, указывая на это несомненное явление и стараясь сделать из него выводы и для христианского учения. Но подобно тому, как грубый католицизм, исходя тоже из потребности религиозного сознания в своих построениях пришел к наемничеству и пелагианству, – подобно этому и протестантство, видя несостоятельность спасения заслугой человека и в то же время не находя иного способа понимания, кроме правового, создало себе, в существе дела, лишь духовное обольщение, фикцию спасения, не имеющую истинного содержания.

Правда, протестанты, при всем своем желании быть верными своему учению, не могли не признать необходимости некоторых условий и со стороны человека. Но таким условием признана была, в качестве последнего "возможного минимума" вера во Христа без дел. Уступая требованиям жизни и совести протестанты делают попытку придать этой вере возможно больше жизненности, действенности. Они говорят, что оправдывает только вера живая [26], т.е. деятельная, которая необходимо сопровождается делами [27] и ни в каком случае не мыслима в человеке, преданном греху [28]; и что, следовательно, оправдание необходимо будет сопровождаться нравственным перерождением человека [29]. "Не может быть, чтобы эта вера святая оставалась в человеке праздной" [30]. Но как происходит это перерождение и в каком смысле вера может быть названа "корнем добрых дел" [31]? Отнюдь не в том, что она служит побуждением, воодушевляющим началом, одним словом, отнюдь не в смысле какой-нибудь нравственной работы со стороны самого спасающегося. Эта работа с оправдывающей верой не имеет ничего общего [32] и потому к оправданию не относится. Вера бывает корнем добрых дел в том смысле, что ею мы "воспринимаем Христа, Который обещал нам не только освобождение от смерти и примирение с Богом, но вместе и благодать Духа Святого, которою мы возрождаемся в o6новление жизни" [33]. Но это уже не оправдание, а следствие его. Bocпpиять Христа может только тот, кто уже оправдан, т.е. провозглашен праведным, примиренным с Богом [34]. Имеет ли, следовательно, указанная жизненная сторона спасения какое-нибудь существенное значение в оправдании, значение деятельного условия? Нет. Чтобы быть оправдывающей, вера должна оставаться "исключительно воспринимающей, должна только и единственно полагаться на жертву независимую от нашей личности (Sabjectivitat), но всецело удовлетворяющую Бога" [35]. Вера "оправдывается не тем, что она есть наше дело" (что предполагало бы нравственное напряжение и как раз бы выразилось тем душевным переворотом, который описывает Scheele [36], а ради Христа – правды нашей, которого она воспринимает [37], а это понимается так, что она воспринимает обещанное милосердие [38]. Вера спасает, таким образом, внешне, ради правды и святости Христовой, которую она усвояет человеку [39], ради заслуги Христовой, которая человеку вменяется [40]. Другими словами, вера служить основанием явлению только внешне-cудебному, а не нравственному [41].

Какое же значение имеют после этого в оправдании дела человека, т. е. его нравственная работа и развитие в добре? Нельзя не видеть, что добрые дела, если и предполагаются при оправдании, то исключительно, как явление сосуществующее или последующее, а не производящее, не участвующее в самом деле спасения. Эта мысль с полной ясностью выражается в символических книгах. Напр., Аусбургское Исповедание, признавая, что "вера (оправдывающая) должна рождать добрые плоды", спешит оговорится, что отпущение грехов усвояется верою [42]. Или в Aпoлoгии: "Получить прощение грехов, значит быть оправданным... Одной верой во Христа, не через любовь ни за любовь или дела мы получаем отпущение грехов, хотя любовь и следует за верой". Итак, одной верой оправдываемся, понимая слово "оправдывать" в смысле "из неправого правым делать или возрождать" [43]. Таким образом, оправдывает вера в отличие от добрых дел, притом, понимаемых не в смысле внешних поступков, а в смысле даже целого душевного расположения или настроения. Это расположение не участвует в оправдании, не содействует ему, даже более его и быть в человеке не может прежде, чем он оправдан. "Это весьма неразумно пишут противники, будто бы люди, повинные вечному гневу, заслуживают отпущение грехов чрез дело любви, – когда невозможно и любить Бога, если прежде не получено будет верою отпущение грехов. Не может сердце, истинно чувствующее, что Бог гневается, любить Бога, прежде чем Он будет умилостивлен. Пока Он устрашает и представляется подвергающим нас вечной смерти, не может природа человеческая победить себя любить гневающегося, осуждающего и наказывающего" [44]. Что же, в таком случае, остается от оправдывающей веры если "поспешествующая ей любовь" должна быть отличаема от нее и не должна разделять с нею оправдания? Протестанты, вопреки всем своим рассуждениям о вере живой, должны признаться, что по их учению, оправдывает собственно отвлеченное явление восприятия, взятое само по себе, а не в своем воздействии на душу человека не потому, что вера эта жива. "Когда люди веруют, что они воспринимаются в благодать и им отпускаются грехи ради Христа, который своею смертью удовлетворил за наши грехи, – эту веру Бог вменяет в правду пред Собою" [45]... Или, еще определеннее в Aпoлoгии: "Не следует так думать, что под залог этой любви, или ради этой любви мы получаем отпущение грехов и npимирение; равно как не получаем отпущение грехов ради двух последующих дел; но единой верой в собственном смысле (proprie dicta) получается отпущение грехов, так как o6етование не может быть усвоено иначе, как только верою. А вера в собственном смысле есть та, которая соглашается с обетованием" [46]. Таким образом, оправдывает человека вера, если и богатая возможностью дел, то во всяком случае во время оправдания еще только отвлеченная умственная и оправдывает именно своей умственной стороной; как (средство и орудие) которым мы усвояем себе удовлетворение И. Христа [47]. Таким образом, для человеческого участия нет места в протестантском оправдании.

Этим протестантство прямо противоречило требованиям нравственной природы человека, от которой оно исходило. Душа человеческая ищет добра ради добра, хочет жизни ради жизни; она хочет не числиться только в царствии Божием, но действительно жить в нем, и переживать свободно и сознательно Бoгooбщeниe. Поэтому, душа человеческая никогда не могла согласиться с протестантским призрачным оправданием. Уничтожить эту призрачность можно было только признав дела человека не следствием, а именно ycловием оправдания. Но для протестантов это значило перейти опять в католичество с его человеческой заслугой, так как с правовой точки зрения ycловие можно понимать только в смысле законного основания, заслуги. Невозможность на строго правовой почве сохранить середину между католичеством и протестантством с очевидностью доказала примирительная попытка Меланхтона. В Апологии он говорит: "мы учим, что добрые дела имеют силу заслуг, но заслуживают они не отпущение грехов, не благодать или оправдание (этого достигаем верою), но другие награды телесные и духовные во время и после этой жизни... Делами мы не заслуживаем оправдания... делами мы не заслуживаем вечной жизни; ибо вера достигает всего этого, так как вера нас оправдывает и умилостивляет Бога" [48]. "Ибо", говорить он в другом месте; "праведность евангельская, которая вращается около обетования благодати, даром получает оправдание и oживoтвopeниe; но исполнение закона, которое следует за верой, вращается около закона, в котором не даром, а за наши дела воздается и долженствует награда; но заслуживающие эту последнюю, оправданы прежде, чем они исполняют закон; они раньше переселены в царство Сына Божия и сделались сонаследниками Христу" [49]. Нравственное развитиe человека в добре, т.о., в глазах Меланхтона имеет значение заслуги, но только не для оправдания и вечного спасения, а для получения различных наград на земле и на небе.

Однако этим дело не поправлялось, а еще более затруднялось. Отрицая достоинство заслуги зa делами до оправдания, Меланхтон, в сущности, признал дела по оправдании не только заслугами, но и сверхдолжными, которые и награждаются особой наградой помимо царства небесного, даруемого всем и туне. Но от того, что эти сверхдолжные заслуги совершались после оправдания, опасность их для достоинства заслуги Христовой не уменьшалась. Если Христос принес удовлетворение чрезмерное, то для чего заслуга со стороны человека? А если необходима заслуга со стороны человека хотя бы только для увеличения венца, стало быть заслуга Христа недостаточна. Главное же, теорией Меланхтона наемничество, в котором повинно было католичество и против которого ратовало протестантство, не только не уничтожалось, но еще более усиливалось и получало еще более низменный вид. Уже не ради вечного спасения и вечной жизни, а ради или земного благополучия или награды. не в пример прочим человек делает добро. А с другой cтороны, необходимость доброделания для спасения, о которой настоятельно говорит человеку его совесть, именно как о необходимости, о долге, а не о пользе, попыткой Меланхтона отнюдь не объяснялась и не доказывалась. В самом деле, если вечная жизнь в общении с Богом дарована человеку и дарована туне, стоют ли чего-нибудь, в cpaвнении с этим высочайшим благом, все остальные награды и блага? Будет ли человек о них думать, и даже сочтет ли себя в праве думать и желать их? Не говорим уже о том, что добрые дела, как следствие оправдания, как произведения Св. Духа, обитающего в оправданном [50], и не зависят, в сущности, от человека, от его свободного выбора и желания. Выходило, как будто бы, что человек, если он не желает себе каких-нибудь особенных наград на земле или на небе, может не заботиться о своем нравственном преуспеянии, может просто предоставить его благодати Св. Духа: спасение для него и без того обеспечено. Но это прямо шло в разрез с показаниями опыта, так как совесть говорит, что заботиться о преуспеянии в добре должно и что без этого спастись нельзя. Попытка Меланхтона, повторяем, только доказала, что средины при правовом понимании нет, что при нем возможны только крайности: или заслуга Христа, или заслуга наша, которые взаимно исключаются.

Как ничего не объясняющая в религиозной жизни и, с другой стороны, опасная для догмата о спасении единым Христом, попытка Меланхтона потому и не нашла себе сочувствия в протестантском миpе [51]. Последующие протестанты отвергли всякое paзличие в степенях святости и блаженства и с особенною силою утверждали, что святость (не говоря уже о том, что она невозможна без оправдания) не имеет значения не только для оправдания, но и для вечного спасения вообще [52].

Т.о., протестанты, не смотря на свое искреннее желание быть верными опыту и дать утешение (совести) верующих душ, не могли сделать ничего, оставаясь на правовой почве. Избегая крайности католицизма, они впали в другую крайность: совершенно зачеркнули внутреннюю сторону оправдания. Правда, протестанты всех времен постоянно говорят, что они требуют добрых дел [53], что они признают их необходимыми для того, чтобы вера была живою верою, которая одна оправдывает [54], – что обвинение, будто они проповедуют учение опасное для нравственности, основано или на "непонимании или же на злостном искажении протестантского учения" [55]. Но все это только прорывающейся голос совести, только уступка требованиям природы человеческой, – уступка, неоправданная в учении. Не смотря на все эти заявления, необходимость доброделания остается необоснованной, поскольку побуждения к нему положены не в спасении, а вне его: в чувстве долга, благодарности Богу и т.п. [56]. Но ведь разум, если он будет стоять лишь на правовой точке зрения, всегда имеет право спросить: если мои дела решительно не имеют значения для Бога, в смысле какой-нибудь ценности, то могут ли они считаться воздаянием благодарности Богу и есть ли какой смысл в подобном исполнении никому не нужного долга? А так как на этот вопрос может быть только отрицательный ответ, то сама собою падает необходимость сознательного и намеренного доброделания. Жизнь оправданного теряет нравственный характер и совесть успокоения не получает.

[1] Apologia Ausb. Conf. II (2). В своих цитатах лютеранских символических книг мы пользуемся изданием Hase: "Libri sumbolici ecclesiae evangelicae". Lipsiae. 1846. Стр. 60.

[2] Tota doctrina adversariorum partim est a ratione humana sumptas, partim est doctrina legis, non Euangelii. Apologia. III (166). Hase. 119. Cp. Zwinglii Artic. Y. Ed, Niemeyer "Collectio Confessionum in ecclesiis retormati publicatarum Lipsiae". 840. Стр. 5. Этим изданием пользуемся для всех символических книг реформатской церкви.

[3] Ароl. III (144). Hase 113: "Opera iucurunt hominibus in oculos. Haec naturaliter miratur humana, ratio, et quia tantum opera, cernit, fidem non intelligit, neque considerat, ideo somniat, haec opera, mereri remissionem peccatorum et justificare.

[4] Apol. III (167). Hase 120.

[5] Первые реформаторы, как известно, с большим вниманием прислушивались к голосу некоторых отцов церкви, в особенности Августина, слова которого не раз цитируются в самых символических книгах протестантов. Напр, Zwing. Expositio fidei XI, 103. Niem. 58.

[6] "Если бы Аристотель не имел плоти и крови, я бы нисколько не задумался счесть его за воплощенного диавола". Образчик Лютерова, красноречия по адресу Аристотеля. У Schenkel'я "Das Wesen des Protestantismus". 2-te Aufi. Schaffhausen. 1862 s. 34.

[7] Conf. Ansb. I, 20. Hase 17.

[8] Conf. Ansb. I, 20. Hase 16. Cp. Apol. III (196). Hase 127: Quid est hoc aliud, quam transferre gloriam Christi in opera. nostra., quod videlicet propter opera. nostra piaceamus, non propter Chrictum". Conf. Belgica. Art. XXII: "Necesse enim est ant omnia quae ad salutem postram requiruntur in Christo nоn esse: aut si sint in eo omnia. eum, qui fide Jesum Christum possidet, simul etiam perfectam habere salutem. Itaque horrenda est omnino in Deum blasphemia, asserere Christum minime sufficere, sed .aliis quoque rebus opus esse. Inde enim seqneretur, Christum ex parte tantum esse servatorem". Niem. 374.

[9] Form. Conc. I, 2. Hase 579: Hominis intellectus et ratio in rebus spiritualibus prorsus sint coeca. nihilque propriis viribus intelligere possint.. Ex nobismet ipsis, tanquam ex nobis, non sumus idonei, ut aliquid boni cogitemur; quod vero idonei sumus id ipsum a Deo est".

[10] Nulla opera edere possumus quae non sint carnis nostrae vitio polluta, ac proinde supplicio poenisque digna. Conf. Belg: XIIV. Niem. 376.

[11] Conf. Scot. I, Art. 15. Niem. 348.

[12] "Веруем, учим и исповедуем, что правда наша пред Богом есть именно это самое, что Господь нам отпускает грехи из одной благости". Form Conc. I, art. III (4). Hase. 584". Ср. Conf. Gall. art. XVII. Niem. 334: "Bеpyeм, что вся наша праведность заключается в отпущении наших грехов, которое есть, как свидетельствует Давид, и единственное наше блаженство". Ср. также Conf Belg. XXIII. Niem. 374.

[13] Напр., Apol. III (40). Hase. 90, говорит, "что оправдание означает не только одно начало обновления, но и то примирение, которое мы получаем в последствии".

[14] Instificare dicitur non sensu physico, sed forensi et indiciali, a reatu culpae et реnае absolvere et iustum aestimare, declarare". Ilollaz у Бретшнейдера. "Systematische Entwickelung aller in d. Dogmatik vorkommenden Begriffe. Leipzig. !841. S. 64t.

[15] Apol. III (131). Hase 109.

[16] Hollaz. Ibid:

[17] Form. Conc. I. Art. Ш (17). Hase 585: Слово "оправдание" в этом случае значит: провозглашать праведным, освобождать от грехов и вечных наказаний за грехи, ради праведности Христовой, которая вменяется Богом вере". Или выше: "Бог дарует и вменяет нам праведность послушания Христова, ради этой праведности мы и принимаемся Богом в благодать и считаемся праведными. Art. III (4) Hase 584.

[18] Instificare consistit in mutatione morali, quae constituit homine iustum actione iudiciali et eidem pura extrinseca. h. е. tali, quae nou in homine, sed circa hominem peragitur". Quenstedt у Бретшнейдера. Op cit. 641.

[19] Бретшнейдер. Ibid.

[20] Ibid. 642. Cp.Art..Smalcald. III. Art.XIII(I).Hase 336: "Хотя грех еще не уничтожен совершенно в плоти и еще не мертв, однако Бог не желает его нам вменять, ни помнить". Грехи наши, по выражению Cat. maj. II, art. III (55). Наsе 500, non nobis noceant in christianitate constitutis: ubi (что показывает тождество спасения оправдания) nihil aliud, quam assidua et indesinens est peccatorum remissio".

[21] Nos fatemur vitam aeternam mercedem esse, quia est res debita, propter promissionem, non propter nostra merita". Apol III (241). Hase 136.

[22] "Оправдывать" в этом месте (Рим. V, I) значит "освобождать виновного и провозглашать его праведным" в юридическом смысле (forensi conspectu), но ради чужой праведности, т.е. Христовой; эта чужая праведность сообщается нам чрез веру. Итак, как в этом месте праведность наша есть вменение чужой праведности, то о праведности здесь нужно говорить иначе, чем когда мы в философии или на суде ищем праведности действительной (proprii operis)". Apol. III (184-5). Hasel 25 – Catech. Palat. на вопрос Quomodo iustus es coram Deo? – Отвечает: "Без всякой моей заслуги, из одного милосердия Божия, мне вменяется и даруется (только бы мне воспринять эти благодеяния истинной душевной уверенностью) совершенное удовлетворение, праведность и святость Христовы; так как будто бы я никакого греха не совершил, и никакой язвы нет во мне; даже более: как будто бы послушание, которое за меня представляет Христос, представляю я сам". Pars II, art. LХ. Niem. 443. Ср. Couf. Helv. post. XV. Niem. 494: "Deus imputat institiam Christi pro nostra".

[23] Весьма ясно выражено это учение у Бидермана (Christliche Dogmatik. Zurich. 1869. S. 447), именно в качестве характерной особенности протестантства: "Между тем как, по католическому пониманию, iustificatio по своему содержанию состоит в infusio justitiae Христа, исходя из которого (Infusio), человек имеет сам увеличить свое спасение до степени праведности, достигнутой его собственными силами, – по протестантскому пониманию, оправдание состоит скорее в applicatio "satisfactionis" Христа. При этом applicatio является двухсторонним: отрицательно, оно есть отпущение грехов, remissio peccatorum, объективное Божественное уничтожение вечного наказания за грех (что субъективно воспринимается, как облегчение чувства виновности), а положительно, оно есть примирение с Богом, reconciliatio cum Deo, объективное принятие Богом человека в восстановленное правильное жизнеобщение с Собою (что субъективно дает себя знать в чувстве дарованного сыновства)".

[24] См., напр, отзыв Scheele о Hengstenberg'е, который "под конец дней своих отождествлял оправдывающую веру с деятельною жизнью по вере в Сына Божия". Scheele разделяет мнение "славнейших учителей своей церкви, которые единогласно объясняли это следствием старческой немощи Hendstenberg'а, которое омрачило раньше так ясно блестевший ореол этого мужа". Theologische Symbolic. Leipzig. 1886. Theil. II. 8. 59.

[25] Для примеси можем указать на Мартенсена На странице 369 своей Christliche Dogmatik. (Berlin. 1856) он так говорит об оправдании: "Оправдание заключает в себе, как положительный, так и отрицательный моменты, которые друг друга взаимно обусловливают"! Нельзя обладать новой жизнью иначе, как в доброй совести, очищенной от сознания вины и осуждения Божия: и наоборот, не может быть мыслимо отпущение грехов и очищение совести без фактического жизнеобщения со Христом, когда его совершенство и праведность делаются одушевляющим началом жизни индивидуума". Это совершенно то же самое, что и в символических книгах. И там тоже добрая совесть (respect., юридическая пронунциация) сопровождается вселением Христа в качестве одушевляющего принципа. И у Мартенсена это вселение служит не силой, действующей в оправдании, а только следствием его, – корень, источник оправдания опять таки в юридической пронунциации.

[26] Apol. (III 128-9). Hase 108-9: "Мы говорим не о праздном знании, какое есть даже у диавола, но о вере, которая противостоит страхам совести, ободряет и утешает устрашаемые сердца... Эта вера, так как она есть новая жизнь, необходимо рождает новые стремления и дела". Cр. Conf. Heiv. XV Niem. 485-6: "В этом случае мы говорим не о фиктивной вере, суетной и праздной, или мертвой, но о вере живой и животворящей, которая ради Христа (Который есть жизнь) и животворит воспринимаемого ею, – есть и называется живая и свою жизненность обнаруживает живыми делами".

[27] "Добрые дела за истинной верой (если только она не мертвая, но живая вера) непременнейше и без всякого сомнения последуют, как плоды доброго дерева. Form. Conс, IV (6). Hase 589.

[28] "Вера та, которая воспринимает в сердце устрашенном и бегущем греха отпущение грехов, не остается в тех, кто пребывает в страстях, и не существует смертному греху". Apol. III (23). Hose 86.

[29] "Главнейшей и особенно характерной чертой этой (оправдывающей) веры служит в нашей церкви, говорит Scheele (op. Cit. 61), то, что она есть "fiducia specialis", т.е. личная сердечная уверенность в Божественной благодати во Христе. Здесь, след., дело касается не только высочайших и глубочайших сторон человеческого духа, поскольку для себялюбивой и обращенной к земному человеческой природы нет ничего тяжелее решимости, с отрицанием себя и всего тварного, утвердиться (bauen) исключительно на обетованиях Божественной благодати; но с истинной верой нераздельно связано также и нравственное воздействие, некоторое преобразование самого внутреннейшего свойства: там, где любовь Христова, заступает место естественного себялюбивого настроения (Sinuesart), там вместе с тем, вырывается самая сердцевина греха так что о смертном грехе не может быть и речи, ибо тогда себялюбивая сущность снова бы пустила корни в душе, и оправдание или праведность от веры была бы уничтожена". Это именно хотят сказать и символические книги, когда они с особенной силой стараются доказать, что вера совсем не легкая вещь, что она требует высшего напряжения энергии и даже превышает силы человека. Напр, Apol III. (128-9). Hase 108-9: Talis fides neque facilis res est, ut somniant adversarii, neque humana potentia, sed divina potentia, qua vivificamur, qua diabolum et mortem vincimus.

[30] Conf. Belg. ert. XXIV. Niem. 375.

[31] Catech. Genev. I. Niem. 139: "Fidem esse radicem. ex qua nascantur omnia bona odera".

[32] "Оправдывающая вера, как такая, не должна, быть смешиваема ни с чем чуждым ей, ни с той, предшествующей оправданию, внутренней борьбой, при которой человек стоит еще в преддверии Богообщения и потому стремится проникнуть в его святилище, – ни с борьбой освящения, задача которой, среди разнообразных отношений земной жизни, дать форму и образ свыше насажденному зерну Божественной жизни, чтобы вывести на свет сокрытое сокровище сердца и развергнуть его пред глазами людей. Первое образует, бесспорно, предположение, а второе, как плод и действие, следует за актом оправдания". Ср. Conf. Scotic. I art. 12. Niem. 346: "Spiritum Sanctum, sine omni meriti nostri respectu sive sit ante, sive post regenerationem, nos sanctificasse et regenerasse".

[33] Catech. Genev. И, на вопрос: Anne sic a bonis oneribus separari haec iustitia potest, ut qui hanc habet illis careat? Niem. 139 Ср. Conf. Scotic. art. 13: "Лишь только Дух Господа Иисуса, которого избранные Божии воспоминают чрез истинную веру, овладевает чьим-нибудь сердцем, тотчас же того человека возрождает и обновляет". Niem. 346.

[34] С замечательной определенностью различает эти два понятия (оправдание и oбитание существенной правды Божией, или Бога в оправданном человеке) Formula Concordiae. "Вопрос об обитании существенной правды Божией в нас требует правильного разъяснения. Ибо хотя Бог Отец, Сын и Св. Дух, (который есть вечная и существенная праведность) и обитает чрез веру в избранных, которые Христом оправданы и примирены с Богом... однако это обитание Бога не есть та правда веры, о которой говорить Павел и называет ее правдой Божией, ради которой пред лицом Божиим мы провозглашаемся праведными. обитание Бога следует за предшествующей ему правдой веры, которая (правда) ничто иное есть, как отпущение грехов, принятие грешника в благодать, ради одного только послушания и совершеннейшей заслуги единого Христа". Pars. II. art. III (54). Hose 695.

[35] Scheele. Symbolic, s. 59.

[36] См. выше примечание 4 на стр. 17. /В книге очевидная опечатка, на странице 17 примечаний нет, скорее всего имеется ввиду прим. 1 на стр. 27. См. [24]/

[37] Так как вера воспринимает Христа – правду нашу и всецело отдается благодати Божией во Христе, поэтому вере предоставляется оправдание, именно ради Христа, а не потому, что она есть наше дело". Conf. Helv. XV Niem. 495.

[38] "Вера не тем оправдывает или спасает, что она есть дело ценное само по себе, но только тем, что она воспринимает обетованное милосердие". Apol. II (56). Hase 70 Ср. ib. II (86). Hase 76.

[39] Catech. Palatin. LXI: Cur sola zide te iustum esse affirmas? "He потому, что я угождаю Богу достоинством моей веры, но потому, что одна caтиcфaкция, праведность и святость Христовы суть моя правда пред Богом. А получить и усвоить ее себе я могу не иным путем, как верою". Niem. 443.

[40] Бредшнейдер, ор. cit. 652; "Оправдывает одна только вера а не добрые дела (pona opera), понимать ли их в смысле выбранных по своему желанию благочестивых упражнений, или в смысле собственно исполнения долга (Apol. VI; Ansq Conf. art. 4: Form. Cone. art. 3), потому что одна только вера усвояет себе заслугу Христа, которою оправдывается человек (Artic. Smalcald. pars II art. 1)".

[41] Напр., Scheele. Ор. cit. 62: "Вера воспринимает Христа, как того, посредством которого преодолены и гнев Божий, и личное внутреннее нecпoкoйcтвиe грешника".

[42] Ansh. Conf. 1, 6. Hase II.

[43] Apol. II (76-8). Hase 73-74.

[44] Apol II (36). Hase 66. Ср. Conf. Belv. XV: "Мы не делим благодеяния оправдания, часть благодати Божией или Христа, часть нам, любви или делам или заслуге нашей, но нераздельно отдаем его благодати Божией во Христе чрез веру. Да и не могут угодить Богу любовь и дела наши, если они совершаются неправедными: нужно сначала нам быть праведными, чтобы любить или делать". Niem. 465.

[45] Ansb. Conf. I, 4. Hase 10.

[46] Apol. II (112-3) Hase 81,

[47] Веруем, учим и исповедуем, что одна только вера есть то посредство или орудие, которым мы воспринимаем Христа Спасителя и с ним ту праведность Его, которая может предстать пред судом Божиим" Form. Conc. p.I art. III (5), Hase 584. Ср. Conf. Belg. art. XXII. Niem. 374:. fides tantum est velut instrumentum, quo Christum iustitiam nostram apdrehendimus".

[48] Apol. III. (73. 75). Hase 96

[49] Apol. (2456). Hase-137.

[50] По учению самой же Апологии, т. е. Меланхтона. См. выше.

[51] Исключение представляет только Confessio Helvetica posterior, art. XVI (Niem. 498-499); где излагается, в сущности, та же теория: "мы не думаем, что спасаемся чрез добрые дела и что они так необходимы для спасения, что без них никто никогда не спасался. Мы спасаемся благодатью и даром единого Христа, дела же рождаются от веры необходимо". Однако, "дела совершаемые нами чрез веру, угодны Богу. Так как угодны Ему, ради веры во Христа, те, кто делают добрые дела, которые сделаны свыше Духом Св. по благодати Божией. Бог творящим доброе воздает великую награду... Однако, мы относим ее не к заслуге получающего человека, а к благости, снисхождение и истинности Бога обещающего и дарующего, который, хотя и не должен был никому, однако обещал, что Он воздаст истинным Его поклонникам награду, и дает ее тем, кто Его почитает".

[52] Form Conc. I, art. IV (7). Hase 589: "Добрые дела penitus excludenda sint, но только когда дело идет об оправдании от веры, но когда de salute nostra seterna, disputatur".

[53] Apol. III (80) Hase 97: "Мы восхваляем и требуем добрых дел и указываем много оснований, почему они должны совершаться". Ср. Conf. Helv, post. XVI. Niem. 498: о добрых делах "об истинных, неложных, или философских добродетелях, об истинно добрых делах, о настоящих обязанностях человека христианина мы учим усердно и, насколько есть у нас старания и сил, всем внушаем, обличая беспечность и лицемерие тех, которые устами восхваляют и исповедуют евангелие, а жизнью гнусно позорят, – предлагая для этого ужасные угрозы Бога и Его великие о6етования и щедрые награды, для убеждения, для утешения и обличения".

[54] "Если, говорит Мартенсен (Dogmatik. 366-70), римская церковь утверждает, что это учение будто бы опасно для нравственности, то она позабывает то постоянное учение евангелической церкви, что оправдывающая вера не может быть мыслима в душе в мертвом или только покоящемся состоянии, но что вера, как живое плодоносное семя, заключает в себе могущественную производительную силу, которая необходимо породит из себя развитие святой жизни".

[55] "Если, по словам Бидepмaнa (Dogmatik. 451), католическая догматика возгоралась ревностью о необходимости добрых дел и налагала анафему на тех, которые отрицают дела, то это было простым непониманием или злостным искажением, протестантского учения, чем и до сих пор еще, однако, католическая полемика старается пустить пыль в глаза".

[56] "Дела должно совершать или ради повеления Божия. или для упражнения веры, или ради исповедания и воздаяния благодарности''. Ср Apol. III (68). Hase. 95. Ср. Basileen. prior, conf. Disp. XXIV: "Дела совершаются верными не для удовлетворения за грехи, по для одного того только, чтобы показать ими, что мы в некоторой степени благодарны Богу, Господу нашему, за великие благодеяния, оказанные нам во Христе". Niem. 100.

Введение.
Часть II

Как бы ни была, однако, неудачна попытка протестантства объяснить человеческое спасение, она все-таки с очевидною несомненностью показала слабые стороны католического учения о заслуге. Католичество, которое в своих лучших представителях видело эти стороны и прежде, должно было ведаться с выводами протестантства, тем более, что последнее грозило самому существованию первого. Что человеческая заслуга в ее прямом смысле и невозможна пред Богом, и противоречит спасению единым Христом, – с этим католичество не могло не согласиться. Но, с другой стороны, оно не могло пожертвовать ни опытом, ни преданием всех предшествующих столетий вселенской церковной жизни, – и опыт, и предание одними устами говорили, что доброделание необходимо не только в смысле следствия, но и в смысле условия спасения. Как же примирить эти два, по-видимому, противоречивых показания? Как понимать эту обусловленность спасения доброделанием, если последнее в тоже время не может быть заслугой пред Богом? – Вот вопрос, который должно было разрешить католичество. Вопрос этот направлялся к самому существу, требовал обсуждения самой основы, той точки зрения на спасение, которая приводит католичество к ложным выводам, точки зрения правовой. Спрашивалось, имеем ли мы право перестраивать христианство с этой точки зрения. И, без сомнения, католичество пришло бы к правильному решению (так как связи с церковным преданием порывать оно не желало), если бы оно, действительно, приняло вызов и беспристрастно обсудило себя. Но католичество только скользнуло по поставленному пред ним вопросу, не затрагивая его и даже не пытаясь ответить на него: оно позаботилось только о том, чтобы как-нибудь примирить противоречия своего учения с религиозным сознанием и церковным преданием, не касаясь самого этого учения. Поэтому и католическая попытка также неудачна, как и протестантская.

Если протестанты вполне справедливо обвиняли католиков в том, что они своей человеческой заслугой уничтожают заслугу И. Христа, то католики в свою очередь и так же справедливо указывают протестантам, что они своим призрачным оправданием противоречат святости Божией [1]. Оправдание, по учению католиков, не должно быть внешним, на содержании души не обоснованным, чисто судебным происшествием вменения человеку чужой праведности, – а должно быть внутренним изменением или обновлением человека [2]. В оправдании есть и внешняя, судебная сторона [3], однако это не единственное его содержание, и кто только в этом полагает его сущность, да будет анафема [4]; оправдание означает не только "объявлять праведным" или "признавать за того", но "делать праведным", означает искоренение несвятости и водворение в нас святости, истинное и внутреннее священие, соделование праведным" (Gerechtfertigung) [5].

С точки зрения правовой отношение между этими двумя сторонами оправдания [6] могло быть понимаемо только в смысле заслуги и награды, т.е. святость человека есть заслуга, а провозглашение оправданным и принятие в сыновство Богу есть награда за святость [7]. Теперь, если признать участие человеческой свободы в совершении этой святости, то отпущение грехов и всыновление окажутся наградой за заслуги человека, что прямо идет против Богооткровенного учения о Едином Спасителе Христе, как сознает и католичество [8]. Следовательно, католичеству было необходимо насколько возможно, с одной стороны, удержать за оправданием полножизненный смысл содевания, а не провозглашение только святым, и в то же время, с другой, необходимо было насколько возможно, ограничить участие человека в приобретении этой первоначальной святости; чтобы благодать оправдания была на самом деле незаслуженною. Католичество думает разрешить эту трудную задачу своим учением о так называемом влитии благодати, infusio gratiae.

Если для протестантов благодать оправдания была решением, совершаемым в Божественном сознании, (actus Dеi immanens [9]) и потому, для человека была действием совершенно отвлеченным формальным, – то для католиков благодать прежде всего есть сверхъестественный дар ("supernaturale donum" [10]), или "действие Божие в твари" [11], т.е. некоторое движение, происходящее в самой твари, свойство ее или состояние, поселяемое в ней Богом и переживаемое ею в тот или другой момент времени. Соответственно этому, в частности, и благодать освящения есть дар – внутренний и сверхъестественный дар Божий даруемый разумной твари за заслуги Христа [12]. Так. обр., оправдание превращается в сверхъестественное действие, совершаемое силою Божией в душе человека, – действие, которым в ней поселяется праведность, святость. А так как эта святость является в душе, как состояние новое, неиспытанное доселе и имеющее пока в ней основания (чтобы не было заслуги), является, так. обр., помимо наличного душевного содержания человека, то само собою понятно, что сверхъестественность этого действия невольно должна усилиться вопреки его произвольности и сознательности. Святость нисходит на душу, если и не совершенно неожиданно, то во всяком случае непроизвольно или помимовольно, не оставляет вывода из душевной жизни, привходит к ней со вне и помимо ее естественного развития. Эту полную (в описанном смысле) непроизвольность освящения и выражает католический термин gratiae infusio, влитие благодати. "Все оправдание, – говорить Фома Аквинат, – первоначально состоит в gratiae infusione" [13]. Вместо внешнего для души, судебного решения мы получаем здесь некоторое сверхъестественное превращение, происходящее в самой душе. "Освящение, – говорить Кlее, – есть истинное освящение, совершаемое не только посредством действительного (wirkliche) отнятия, отрицания греха, но и посредством положительного поселения новой жизни, посредством сообщения Божественного Духа. Оно есть отнятие каменного сердца и дарование сердца плотяного (Тез. XXXVI, 26), уничтожение греха (Пс. L, 3) и сознание нового духа (ст. 12), смерть греха и жизнь Христа (Рим. VI, I и ел.), отложение ветхого и облечение в нового человека (Еф. IV, 22), прекращение хождения по плоти и хождение по духу (Рим. VIII, Гал. V), хождение не во тьме, но во свете (Еф. V, 8 и сл.), погребение мертвых дел (Евр. VI, 1; Апок Ш, 1) и приношение добрых дел (Еф. II, 10)" [14].

Католичество, по-видимому, вполне основательно решило поставленную ему задачу: заслуга Христа сохранена и оправдание не обольщение, не мечта, но действительное внутреннее изменение. Но это лишь по-видимому. Не говоря уже о непроизвольности оправдания, которая, в существе дела, лишает его достоинства явления нравственного [15] и потому одному прямо противоречит в корне религиозному сознанию и учению всего Слова Божия и предания, – даже само по себе взятое, католическое оправдание является весьма необоснованным со своей же правовой точки зрения. В самом деле, если благодать оправдания есть действие Божие в человеке, от человека не зависящее, то как объяснить его появление в последнем? Почему Бог обновляет одного и лишает этой милости другого? Признать основанием для этого предшествующую жизнь человека католики, как мы видели, не хотели и не имели права, так как это, в переводе на правовой язык, было бы спасение собственной заслугой, а не заслугой Христа. Чтобы избежать этого, необходимо было признать всех людей без различия не заслужившими спасения и оправдание делом исключительно Божественном, как католики и делают. Но в таком случае почему же Бог обновляет тех, а не других? Перроне, как мы тоже видели, пытается вопреки ясному учению Тридентского собора признать таким основанием или заслугой "предшествующее оправданию в человеке", т. е. веру и т. п. Но сам же он должен сознаться, что благодать освящающая не подходить под понятие заслуги в собственном смысле [16], что никогда вера и т. п., сопровождающее ее, не могут по своей ценности соответствовать дару святости, подаваемому нам в оправдании. Не будет ли тогда вера только орудием восприятия заслуги Христа, и оправдание не будет ли внешним провозглашением, судебным признанием, как учили протестанты? К этому выводу с роковой необходимостью влекутся католики, и они должны с ним согласиться, если не хотят отречься от своей правовой точки зрения на дело спасения. Но католичество согласиться на этот вывод не могло: против этого были и Слово Божие, и предание церкви и голос совести, которые требовали участия человека в своем спасении, а не уведомления его о спасении, положение оказалось вполне безвыходным: или верность своему мудрование, или верность истине. Не желая бросить первое и не осмеливаясь открыто противоречить второй, католичество и принуждено прибегнуть к уловке: оно смешивает оправдание и освящение и исключительную внешность первого покрывает содержательностью второго. Прием вполне естественный при ложной основе и не новый: то же самое делало и протестантство стараясь придать своему призрачному оправданию какое-нибудь содержание. Подобно тому, как протестантство веру делает орудием восприятия силы Божией, которая уже само собою помимо человека освящает и обновляет его: подобно этому и католики придумали свою infusio gratiae, которая в сущности – то же самое протестантское освящение только приуроченное к самому оправданию и овеществленное до крайности: если там действует Бог за человека, то в католичестве действует дар Божий: как ничто отдельное от Бога и поселенное в человеке, – но, как там, так и здесь воля человека не действует. Но опять и на это Слово Божие, предание церкви и совесть возражают что нужно не бездеятельное согласие человека на спасение, но именно участие, и без этого последнего ничего быть не может.

Так необходимо с роковой неизбежностью правовое начало приходит к той медной стене, перейти которую оно не в состоянии. Если оправдание есть явление порядка правового, оно необходимо останется внешним для души, а это значит, – лишь мечтой, лишь призраком самообманом, – и допускает... изменение оправдываемого только в виде сверхъестественного подневольного превращения, в сущности лишенного нравственного характера и в тоже время совершенно необъяснимого, необоснованного с точки зрения самого правового начала.

Не объяснив, таким образом, первого начального момента католичество думает поправить себя в дальнейшем ходе оправдания. Положим, говорить он, первый акт оправдания совершается помимо человека, положим, получаемая человеком святость собственно не его, а Христова [17]; это отнюдь не уничтожает личного участия человека в деле спасения, наоборот, независимость этого первого акта от воли человеческой сохраняет человеческому участию тем большую действенность, тем большую ценность, – дает ему силу и значение условия, если не единственного, то почти равного с благодатью. Этого хотят достигнуть католики своей теорией увеличения святости, полученной в оправдании, посредством доброделания в последующей жизни.

В оправдании человеку незаслуженно и, поэтому, непроизвольно дается известная степень святости достаточная для получения права на загробное блаженство. Но Бог "не желал, чтобы Христовы заслуги приносили нам пользу без всякого содействия с нашей стороны" [18], и потому, по определению Божию, и человеческое делание должно иметь свое место и свое значение. Святость, как непроизвольная, для всех равна, но сохранить ее в себе и увеличить, чтобы за это получить тем большую награду, это уже дело человека (хотя, конечно, не без помощи Божией). Своим старанием, своими усилиями или добрыми делами человек может к усвоенной им Христовой заслуга прибавить еще собственную и, таким образом, увеличить самостоятельно свой венец. При этом правовая точка зрения сказалась грубо-механическим представлением дальнейшей нравственной деятельности человека. Самостоятельное участие человека понимается исключительно в смысле известных внешних поступков, служащих обнаружением внутренней святости, в "смысле конкретных формаций и проявлений веры, надежды и любви" [19], а не в смысле этих последних, взятых самих в себе. Бог ищет не святости, как общего устроения души а именно обнаружения этой святости во вне оправдывают человека именно дела [20].

Почему католичество настаивает именно на делах, на поступках и в каком смысле понимает оно это оправдание делами, для нас будет ясно, если мы вспомним, что, по католическому учению, оправдание значит не признание только праведником, а именно влитие праведности. Оправдание делами имеет след., тот смысл, что дела заслуживают новый дар сверхъестественный – (supernaturale donum) [21], т.е. Бог, видя доброделание человека, прибавляет в награду за него той святости и праведности, которую Он влил в человека при оправдании [22], и этим дает человеку возможность делать еще больше добрых дел, чтобы снова заслужить приращение святости и т. д. Достигнутая таким путем святость в свою очередь заслуживает блаженство за гробом. Праведные через их добрые дела, совершенные от благодати, истинно заслуживают пред Богом [23] и, поэтому, вечная жизнь является необходимым возмездием за старания. "Праведник", так описывает Перроне весь ход этого увеличения праведности: "освященный соприсутствующею ему внутренней благодатью, как свойством, не только есть наследник вечной жизни, на которую и право и залог он имеет в себе самом прочным образом; но и насажденный, как говорить Апостол, во Христе Иисусе и, так сказать, привитой, плодоприносит Богу святыми делами, которые суть плоды духа. Апостол перечисляет эти плоды, говоря: плод духовный есть любовь, радость, мир, терпение и т. д. (Гал. V, 22. 23). Ибо благодать, освящающая подобно семени или зародышу вечной жизни, который развивается в сердце праведника и вынаруживается в святых делах, посредством которых он и возрастает в достигнутом освящении, и обещанный ему венец правды все более увеличивается, покрывает его новыми украшениями и делает драгоценнее. В этих-то действиях, совершенных в состоянии праведности и состоит заслуживание (гаtiо merit), которое начинается от самого сообщения благодати, как актуальной, так и освящающей силою заслуг Христа, и прекращается только в вечной жизни" [24].

Итак, хотя человек освящается непроизвольно, но в последующей жизни от него самого зависит сохранить и увеличить полученную святость своими личными трудами. Таким приемом католичество хочет закрыть неразрешимую для него задачу.

Но здесь снова поднимается прежний вопрос о правоспособности человека заслужить пред Богом вечное блаженство. Merces, наградой, платой по пониманию самих же католических богословов [25], называется то, чем оплачивается чей-нибудь труд или дело, – как бы некоторая цена последнего. Отсюда, Как дать справедливую цену за полученную от кого-нибудь вещь есть дело справедливости, так и воздать награду за дело или труд есть дело справедливости. Отношение труда и награды, чтобы быть ему делом справедливости, требует прежде всего равенства, между тем как отношение человеческого доброделания и вечного блаженства этого равенства не представляет. Главное же в том, что как бы ни был человек усерден в доброделании, он всегда останется грешником пред Богом, ему необходимо сначала быть прощенным, а потом уже думать о награде; да и дела его всегда будут носить на себе следы его несовершенства и греховности. О заслуге, след., не может быть и речи. – Католичество думает устранить это недоумение своим учением о различии заслуг de condigno от заслуг de congruo. В первом случае заслуги в собственном смысле, а во втором только в переносном. Первые возможны при полном равенстве отношений. Между Богом же и человеком равенства отношений нет, поэтому между ними только quiadam modus iustitae (некий род справедливости) [26], поэтому и заслуга человеческая может быть только de congruo [27]; тем не менее она заслуга. Но против этого протестантство резко и вполне справедливо возразило, что это только уловка, придуманная для того чтобы скрыть свой пелагианизм; существо же дела остается совершенно одно и тоже, будет ли человеческое действие признаваться заслугой de condigno или de congruo и в том, и в другом случае награда одинаково необходимо следует за трудом, правовая значимость дела остается во всей ее силе [28]. След., вопрос о правоспособности человека на заслугу пред Богом отнюдь не устраняется.

Католики пытаются устранить это препятствие тем, что приписывают человеческому действию характер Божественный: дело человека после оправдания есть дело влитой в него праведности Христовой и, след., Божественно. При том, Божественность этого действия предохранена от всяких примесей, от всякого прикосновения человеческой нечистоты, так как воля признана только восприемником, а не действительным созидателем духовной святости. В таком случае дела человека могут получить значение заслуги, как дела Божественные, и могут быть заслугой, притом, не de congruo только, но и de condigno [29]. В такой постановке признание заслуги человека не противоречит и спасению единым Христом, поскольку оставляет силу и значение заслуги И. Христа в ее полной неприкосновенности. "Подобно тому, говорить Перроне, как ничего не убавляется от славы лозы, если ветви ее принесут большой плод; наоборот, чем более плодов приносят ветви, тем большей похвалы заслуживает лоза, потому что весь живительный сок и влага, которые только есть в ветвях, – из лозы; точно также и слава заслуг Христа от наших заслуг нисколько не уменьшается, так как последние происходят от первых (Христовых); наоборот, заслуги Христа чрез наши заслуги становятся более и более очевидными (commendantur)" [30].

Но здесь возникает опять вопрос: если дела человека в существе своем суть не его дела, то какая же может быть речь о заслуге человека и о его праве на награду? Чтобы уклониться от этого возражения католики допускают следующий условный прием: они признают волю второй причиной доброделания. "Человеческая заслуга говорит Кlее, если определить ее ближе, совсем не безусловно чистая заслуга, так как благодать Божия есть первая и главная причина добра, совершаемого в человеке и чрез него, – но и не отсутствует совершенно, потому что человек все-таки есть вторая причина совершаемого в нем и чрез него добра" [31]. Рассмотрим это положение. Воля может быть признана второю причиною делания в том смысле, что она воспринимает и содержит в себе влитую в нее праведность чрез себя ее действия [32]. Если совершается доброе дело, то это значить, что благодать обитающая в человеке, устремляется к совершению этого дела, а так как это устремление совершается в человеке, то, естественно, для его сознания представляется его собственным делом, и он как бы произвольно решает, действительно совершить известный добрый поступок. Все от благодати: ей принадлежит начало движения [33]; воля же является проводником того тока благодати, который, так сказать, движет руки человека к доброму делу, – не более, как в этом только смысле воля может быть названа помощницей и слугой благодати [34]. Эту мысль о призрачности деятельного участия воли в доброделании прекрасно выражает сам же Klee, – говоря: "(Человек) должен делать, что он может, а, что он может и как он может, – это делает Бог" [35]. Переведя это, само по себе, православное выражение на католический язык, получим, что человек должен делать то, что представляется ему возможным, и он будет делать это, сознавая себя причиной своих действий, на самом же деле, способность его к известному действию и самый способ обнаружения этой способности не его, – это принадлежит благодати, живущей и действующей в нем.

Таким образом очевидно, что признание воли второю причиною добрых дел отнюдь не разрешает поставленного вопроса, а только его отклоняет; что и после этого нельзя понять, на каком основании доброе дело познается заслугой человека, когда воля последнего служит только проводником постороннего для нее воздействия благодати. Правда, католики отвечают за это, что признание полного отсутствия заслуги со стороны человека опирается на том ложном предположении, будто человек совершенно лишен свободы по отношению к Божественной жизни и будто он в деле освящения и оправдания действует только страдательно; и что, "наоборот, с признанием той истины, что человек свободно идет на встречу возбуждению, направлению и всякому действию благодати, и затем после ее воздействия и вместе с ним самодеятельно участвует в совершении добра, – с признанием этой истины, последовательно должна быть установлена и заслуга человека, как возможная и допустимая, как действительно существующая" [36]. Но мы видели, насколько дела по католически оправданного человека справедливо называть "свободным участием". Таким именем может их называть только тот, кто позабудет иди постарается позабыть сказанное раньше о существе и следствиях католического оправдания. Влитая в человека праведность, это независимо от него самодвижущееся и самодействующее свойство или придаток его духа терпит рядом с собою свободу только в качестве описанной второй причины, допускает, следовательно только призрак свободы, вместе с чем возможность заслуги со стороны человека вовсе отрицается.

Католики, в конце концов, и сами должны были сознать несостоятельность своей правовой точки зрения и ее недостаточность для объяснения спасения человека. Вот, напр., как доказывают возможность заслуги оо. Тридентского собора: "Хотя сам Христос, как глава в члены или как лоза в ветви, постоянно разливает в самих оправданных добродетель (которая предшествует и сопутствует добрым делам праведников и заключает шествие дел и без которой ни в каком случае дела не могут быть благоприятными Богу и заслуживающими), тем не менее должно верить, что для самих оправданных от этого нет никакого ущерба; должно думать, что тем не менее этими делами, которые совершены в Боге, они удовлетворили Божественному закону за состояние этой жизни и истинно заслужили вечную жизнь, долженствующую последовать в свое время, если, однако, они отошли в соединены с благодатно" [37]. Другими словами: хотя дела человека не суть его дела и, след., не могут быть его заслугой, тем не менее должно верить... "должно думать", что они "истинно заслуживают". Почему же заслуживают? Этого не может объяснить собор и должен требовать только слепой веры, ни на чем не основанной, прикрываясь своим внешним правом. К тому же самому концу должны придти и, действительно, приходят все католические богословы. Вспомним приведенные нами выше [38] слова Перроне: "Бог не желал, чтобы Христовы заслуги приносили нам пользу без всякого содействия с нашей стороны"; или подробнее и яснее Klее: "Так как Бог благоволил признать добро, его благодатью начатое и при содействии человека совершенное, собственным делом человека, благоволил признать за ним характер заслуги, а увеличение действующей и посредствующей благодати и, в конце концов, вечную жизнь признать наградой, воздаянием, плодом и наследием, причем награда представляется делом правды и верности Божией; – то отнюдь не может быть отрицаема действительность человеческой заслуги. Таким образом ни Klee, ни Perrone, оставаясь верными своей точке зрения никак не могут оправдать необходимости человеческого участия в спасении: Христова заслуга, как величина как ценность, слишком достаточна для удовлетворения правды Божией, чтобы нужны были еще какие-нибудь человеческие заслуги, самая возможность которых, притом, подлежит еще сильному сомнению. Зачем же тогда требуются для спасения эти заслуги и почему они могут быть признаны заслугами? "Так благоволил Бог", принуждены отвечать католические ученые. Но почему же Он благоволил? Ведь, должен же быть какой-нибудь смысл в этом Божием определении? Не может же оно быть лишь пустым, беспричинным желанием, как бы капризом? Для католиков, впрочем, воля Божия и есть именно воля, приказ Владыки мира. Они, как истые приверженцы права, преклоняются только пред правом Бога повелевать вселенной и не думают находить себе утешения в том, что Бог хотя и "владеет царством человеческим", но не по произволу, – что Он хочет добра и святости, не потому, что хочет, а потому, что "Сам есть свят", потому, что святость есть непреложный закон мировой жизни, что она есть сама благо, "Ибо сила Твоя есть начало правды и то самое, что Ты господствуешь над всеми, располагает Тебя щадить всех (Прем. 12, 16).

Таким образом, католическая догматика, пытавшаяся построить учение о спасении на правовых началах, прибегавшая для этой цели ко всевозможным уловкам, в конце концов, приходить к сознанию невозможности сделать это, и на все возражения разума только слепо указывает на требование откровения, причем это требование она (догматика) спешит неправильно истолковать в своем правовом смысле: нельзя доказать, что дела суть заслуги, но Слово Божие говорит нам, что дела необходимы для спасения и спасают, – след. (заключают католики, делая логически скачок), дела, как бы то ни было, имеют значение заслуги.

Таков вывод, к которому с неумолимой необходимостью ведет западное христианство его основная ложь – правовое понимание спасения и всей вообще религиозной жизни.

Правовой строй знает только внешние отношения и не заботится о внутреннем содержании, скрывающемся за этими отношениями. Не спрашивая о внутреннем устроении вещи, он хочет узнать ее цену и, узнав, считает свое дело конченным. Если, по христианскому учению, человек спасается только через Иисуса Христа и только в том случае, когда творит дела, заповеданные Христом; то для ума схоластиков это значить, что Христос и человек представляют правде Божией каждый со своей стороны вполне достаточную цену за обещанную вечную жизнь. Но, если дело Христа и дело. человека суть понятия правового порядка, то они взаимно исключают друг друга: насколько возрастает цена заслуг человеческих, настолько является ненужной заслуга Христа; Христос пришел потому, что человек не мог сам спастись. А между тем Слово Божие и совесть требуют и того, и другого, и именно совместно, и именно в качестве непременных причин спасения человека. – Вот та основная ложь западного христианства, которая ведет его ко всевозможным уловкам: основная его посылка требует одних выводов, а жизнь и прямое учение Слова Божия, с которыми оно связей порывать не хочет, – других. В существе своем и католичество, и протестантство учат и говорят одно и тоже: и то, и другое больны одной и той же неисцельной болезнью, разница только в тех прикрытиях, которыми каждое из них старается себя успокоить. И те, и другие признают (протестанты открыто, а католики под строкой), что собственно говоря дела человека не нужны, не должны иметь оправдательной силы. И те, и другие, чтобы не идти прямо против истины и в то же время не отступить от своего умствования, должны признать делание человека непроизвольным (протестантское освящение и католическое превращение – infusio gratiae). Разница только в том, что протестанты, не забывая и не скрывая своей мысли, думают только как-нибудь загладить ее разногласие с жизнью указывают на ее безопасность: дела, говорят они, необходимо последуют, – нечего, след., беспокоиться об их отсутствии при оправдании. Католики же стараются затуманить самую мысль и, позабывая свои основные посылки, усиливаются только зажмуря глаза говорить, что дела все-таки необходимы, что они все-таки заслуживают спасение, не будучи в состоянии объяснить, как же эти дела заслуживают.

Из сказанного видно, каким путем нужно идти при научном исследовании православного учения о спасении. Взять сочинения или символические книги протестантов и католиков и стараться только уничтожить их крайности, было бы неправильно и бесполезно, такой путь, как видим, никогда не приведет нас к чему-нибудь ясному и определенному, устойчивому. Крайности на западе не случайны, они – естественный вывод из ложного основного начала. Необходимо, следовательно, прежде всего отвергнуть это основное начало (правовое жизнепонимание) и потом уже, независимо от него, приступить к изучению истины, черпая сведения не из готовых западных сочинений, а из Св. Писания и творений св. Отцов. Таким путем только мы и можем выяснить себе основное начало православного жизнепонимания. Выяснив же это начало, не трудно будет раскрыть и самое учение о спасении. Поэтому, в дальнейших главах мы прежде всего должны решить, как относятся Св. Писание и Предание к правовому жизнепониманию, признают ли они его? После ответа на этот основной вопрос раскроем учение о вечной; жизни, причем для нас станет ясным начало православного богословствования. Из этого учения с необходимостью последуют учение о смысле возмездия и, далее, о спасении и его условиях.

[1] "Если бы освящение состояло только во внешнем, юридическом вменении нам заслуг Христа и если бы и после него мы оставались еще во грехе, – наше оправдание, благодать Божия и искупление были бы только внешностью: тогда уничтожена была бы истинность Бога, так как Он видел бы нас святыми, чем мы бы не были, и не видел бы нас грешниками, которыми мы однако были бы". Н. Klее. Katholishe Dogmatik. Mainz. 1835. Th. III, 67.

[2] Perrone. Praelectiones theologicae Paris. 1842. 'Tom. I. 1391: "Оправдание, по католическому пониманию, состоит во внутреннем обновлении посредством благодати, которая ради заслуг Христа Спасителя нашего прилепляется душе (человека)".

[3] Так, по словам Фомы Аквината, iustiticatio impii est. с одной ст., и remissio peccatorum (см. сборник: Petri Lombardi, Sententiarum libr. IV... nес nоn. Thomae Aquinati summa Theologica. Paris. Tom. II, 950). Кроме этого есть и положительный момент в этом судебном акте, – оправдание есть translatio ab eo statu. in quo homo nascitur filius primi Adam, in statum gratiae et adoptionis filiorum Dei per secundum Adam Jesum Christum, salvatorem nostrum". Sacrosanctum, oecumenicum Concilium Tridentinum. Editio reformata. Tridenti. 1745. pag. 30 – 31.

[4] "Если кто скажет, что люди оправдываются без Христовой праведности, которую Он для нас заслужил, – или, что они бывают чрез нее праведны только формально, да будет анафема", гласить 10-й канон Тридентского собора. Tridenten. pag. 39.

[5] Klee. III, 63.

[6] Возможность такого различения в оправдании моментов субъективного и объективного не подлежит сомнению и с католической точки зрения. Вот как, напр., говорит его признанный учитель: "Праведность в человеке может совершаться в смысле движения, которое направляется от противного к противному, и в этом смысле оправдание вносит некоторую перемену из состояния неправедности в состояние праведности обетованной... И, так как движение получает свое название больше от термина "ad quem", чем "a quo", поэтому подобного рода изменение, которым кто-нибудь изменяется из состояния неправедности в состояние праведности чрез отпущение грехов, получает имя от термина "ad quem" и называется "iustificatio impii". Фома Аквин. Тоm. II. 944.

[7] Фома Аквинат (Тоm. II, 966) пытается признать участие человека в оправдании и в то же время избежать понятия заслуги. Он говорит: "Человек оправдывается чрез веру не так, чтобы он тем, что верует, заслуживал оправдание, но так, что в то время, как он оправдывается, он верует, потому что для оправдания требуется движение веры". Но Перроне (I, 1438) может служить ясным доказательством, как правовая точка зрения, строго проведенная, требует и здесь заслуги. У Перроне есть попытка отодвинуть благодать к получению первой благодати, а освящающую благодать признать наградой за заслугу, хотя и не dе condigno. Он говорит: "Разделение заслуг (на de condigno и dе congrue) основывается на учении отцов, преимущественно Августина, который учит, что нечестивые верою заслуживают отпущение грехов; ибо он говорить: "И самое отпущение грехов происходит не без некоторой заслуги, коль скоро оно основывается на вере (si fides hanc impetrat). Отнюдь, ведь, не отрицается заслуга за той верой, в силу которой тот человек сказал: Боже, милостив буди мне грешному, и пошел оправданный заслугой верующего смирения. Однако, это не заслуга в строгом смысле взятая или de condigno, как продолжает св. Учитель; "Неужели нет никаких заслуг и праведников? Очевидно есть, коль скоро они праведны. Но чтобы им сделаться праведными, для этого у них заслуг не было". Итак та заслуга, которая предшествует оправданию, есть заслуга de congruo "и называется так не в собственном смысле".

[8] Тридентский собор: "Ничто из того, что предшествует оправданию, вера ли или дела, ничто не заслуживает самой благодати оправдания; ибо если благодать, то не от дел: иначе, как говорит Апостол, благодать не есть благодать". (Tridentinum раg. 33). Ему следует Кlее (III, 62), когда незаслуженными считает только первую благодать, как первую, как начало и благодать оправдания, как фундамент всякой заслуги". Ср. Фома Аквин. Том. II. 965: "Прежде благодати в состоянии греха человек имеет препятствия к заслужению благодати, очевидно, в самом грехе; а после того как кто-нибудь уже имеет благодать, эта последняя, как уже имеющаяся, не может попасть под заслугу; потому что награда конец делам, благодать же начало в нас всякого доброго дела... Если же какой-нибудь дар кто-нибудь заслуживает силою благодати предваряющей, то это не будет первой благодатью. Отсюда ясно, что никто не может заслужить себе первой благодати".

[9] "Благодать, говорит Кlее (III, 47-48), дается не по заслуге, потому что 1) тогда уничтожалось бы понятие Божией благости и полное право Его в раздаянии последней, равно как и понятие благодати, так как, где есть заслуга в собственном, строгом смысле, там выступает в собственном и строгом смысле долговое или правовое отношение, требуется и дается не благодать, а право и собственность; 2) потому что благодать есть основание и условие всякой заслуги, – след., благодать не может попасть под заслугу (principium meriti non саdit sub meritium); 3) потому что Бог, по Писанию и опыту, дает благодать и недостойным; 4) потому что библейская аксиома, что Бог не взирает на лица, взятая в своей полноте и широте, совершенно не допускает такого изъятия". Вгеtschneidег. Ср. сit. 643.

[10] Тhonа Аquin. Тom. II, 961: "Никакая природа не может быть достаточной для такого акта, который бы заслуживал вечную жизнь, если не превзойдет некоторое supernаturale donum, которое называется благодатью",

[11] Кlее (III, 25): "Мы под благодатью Божией здесь разумеем силу и действие Божие в твари, направленное к сохранению или восстановлению и совершению ее отношения к Нему, как того, в чем – ее спасение, ее истина, свобода и блаженство".

[12] Perrone. I, 1241. Ср. 1. 1399 (gratia habitualis).

[13] Тhoma Аquinat. Том. II. 952 Ср. саn. XI Тридентского собора: "Если кто скажет, что люди оправдываются или одним вменением правды Христовой или одним отпущением грехов, без благодати и любви, которая изливается в сердца их Духом Св. и к ним прилепляется; или скажет, что благодать Божия есть только благоволение; – да будет анафема". Trident" раg. 39.

[14] Кlее. III, 66.

[15] Наглядным доказательством такого уничижения человеческой воли и вместе материализации всего процесса спасения могут служить слова Кlее (III, 56): "Воля гораздо более, чем сознание нуждается в обновляющем и укрепляющем прикосновении перста Божья, в ней должна переродиться самая сердцевина нашего бытия, должна основаться новая жизнь: воля извращеннее сознания, в ней грех; но не потому только, что она пала и притом так глубоко, но потому, что в ней наша собственная самость, и самость конечная, – воля должна быть воспринята благодатью, обращена и возведена к Богу".

[16] Gratiam sanctificantem non cadere sub meritum de condigno (Perrone, том. I, 1447), – потому, очевидно, что fides, как говорит Петр Ломбард, хотя и causa iustificationis, однако в то же время, и ipsa est gratia et beneficium, quo hominis praevenitur voluntas et praeparatur". См. упоминаемый выше "Сборник Petri Lombardi Sententiarum"... et caetеrа. Том. I, соl. 201.

[17] "Праведность, по словам Тридентского собора (Tridеnt. pad. 37), называется нашей только по месту ее, так сказать, приложения, потому что, вследствие ее прилепления к нам, оправдываемся мы; но она же есть и правда Божия, потому что она изливается на нас вследствие заслуги Христа".

[18] Регг. I, 1444.

[19] Кlее. Ш, 20: "Добрые дела суть конкретные формации и проявления веры, надежды и любви, обнаружение внутреннего habitus веры, надежды и любви в отдельных внутренних или внешних действиях и выражениях, или многообразные и различные высказывания, расчленения одного великого и пребывающего дела Божия, веры, надежды и любви, в нашем внутреннем или внешнем мире".

[20] Кlее. III, 23: "Дела суть условия полного присутствия, раскрытия и увеличения в нас праведности",

[21] "Isti boni motus (напр, diligere еtс.), говорит Петр Ломбард (Oр. cit. I, 205), vel affectur merita sunt ег dona Dei, quibus meremur et ipsorum augmentationem"... Что это не частное мнение Ломбарда, доказывают оо. Тридентскаго собора, которые в Саn. XXIV de iustif., предавши анафеме того, кто отрицает, что праведность увеличивается пред Богом в Саn, XXXII, прямо объясняют, каким образом происходит это увеличение, именно в указанном смысле: si quis dixerit, что добрые дела оправданного человека... non vere tеreri augmentum gratiae (не истинно заслуживают увеличения благодати), да будет анафема (Trident. pag. 41. 42). Ср. Perronе. I. 1437.

[22] "Оправданные таким образом (т. е. чрез Христа в таинстве крещения), по словам Тридентского собора (pag. 34), восходя от добродетели к добродетели, обновляются, как говорит Апостол, ото дня на день: т. е. умерщвляя члены своей плоти и представляя их в орудие правды на удовлетворение (in satisfactionem) чрез соблюдение заповедей Бога и церкви, полученной благодарю Христа, возрастают при содействии веры добрым делам, и оправдываются еще более".

[23] Реrrone. I, 1440. Ср. Trident;. pag. 37: "Добре подвизавшимся до конца и надеявшимся на Бога предложена будет вечная жизнь и в качестве благодати, милостиво обещанной сынам Божиим во Христе Иисусе, и в качестве награды, которая, по обетованию самого Бога, будет воздана их добрым делам и заслугам".

[24] Реггопе. I, 1434-5.

[25] Тhoma Aquin. II, 959.

[26] Тhoma Aquin. II. 959-60.

[27] Ibid. 966: "Наше дело имеет значение заслуги потому, что оно происходит из свободного произволения, поскольку мы делаем что-нибудь произвольно; и с этой стороны есть заслуга по соответствию (meritum congrui), потому что это соответствие, что между тем как человек пользуется во благо своей добродетелью, Бог в превосходной степени действует сообразно со своей превысшей добродетелью".

[28] Аро1. II (19). Наse 63: "А что (католики) изобретают различие между заслугой congrui и заслугой condino, то это они только обманывают, ne videantur aperte pelagianiVein. Ибо, если Бог с необходимостью дает благодать за заслугу congrui, то это уже не заслуга congrui, но заслуга condigno. Как будто бы они не видят, что говорят. После того дарования (habitus) любви, придумывают они, человек заслуживает de condigno. И однако они заставляют сомневаться, есть ли это дарование в наличности. Как же, после этого, они знают, заслуживают ли они de congruo или de condigno?

[29] Thoma Aquin. II, 963: "Если мы говорим об opere meritorio, как о происходящем от благодати Св. Духа, то и заслужение вечной жизни совершается ех condigno, потому что достоинство заслуги (valor meriti) определяется по добродетели Св. Духа, подвигающего нас к вечной жизни (об этом Иоан. 4, 14: Сделается в нем источником воды, текущей в вечную жизнь); цена же дела (pretium ореris) определяется но достоинству благодати, силою которой человек, сделавшись причастником Божественной природы, усыновляется Богу, так что ему, как сыну Божию, по самому закону усыновления, следует владеть наследством".

[30] Perrone I, 1444.

[31] Klee. Ш, 61.

[32] Мы не искажаем католического учения, представляя душевную жизнь человека в виде такого материального, физического явления. Механизм и чувственность – отличительные черты католического умопредставления.

[33] Trident, pag. 31 (grattam praeveniri).

[34] Catechismus ad parochos. Vieunae. 1827. pag. 456: (Homines) – adiutores et admiuistri Dei gratiae."

[35] Klee III, 8.

[36] Ibid. 60.

[37] Trident Pag, 37.

[38] Klee III, 58-60.

1.
Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

Мы веруем, что спасаемся единым Иисусом Христом, что только "чрез одного Христа мы можем быть приняты Богом" [1], – но мы также веруем (и в этом находим себе постоянное свидетельство в своей совести), что Бог удостаивает части каждого соответственно его добрым делам" [2], что "нет другого пути (получить отпущение грехов и надежду на наследство обещанных благ), кроме того, чтобы познавши нашего Христа и омывшись тем крещением во оставление грехов, о котором возвещал Исаия, вы жили потом без греха" [3]; что "после благодати Божией, надежду спасения нужно полагать только в собственных делах (oiceioiV catorJwmasi) [4]. "Царствие Божие нудится" и только "нуждницы", т. е. употребляющие усилие, труждающиеся "восхищают е" (Мф. XI, 12). I. Христос пришел не разорить закон, но исполнить (Мф. V, 17). Человек, оправданный и освященный, не по необходимости делает, а должен делать добро, потому что "всякий получит от Господа по мере добра, которое он сделал" (Еф. VI, 8). Добро, таким образом, не плод и не свидетельство спасения только, а один из прямых виновников последнего, которым "открывается человеку свободный вход в вечное царство Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа" (2 Петр. I,11).

Поэтому жизнь человека после крещения отнюдь не состояние бездеятельного блаженства и непроизвольного доброделания (как она должна представляться на западе), а наоборот, деятельное последование Христу (Кол. III, 1-14). Земная жизнь – сеяние, а загробная – жатва, и потому человек должен сеять добро, чтобы потом наследовать блаженство (Гал. VI, 7-10), он должен, как прилежный муравей, скоплять плоды для будущей жизни [5]), собирать себе то "неветшающеее богатство, собирать которое не только не порок, но и великая добродетель и награда" [6].

Итак, человек оправданный делает добро произвольно и постоянно сознает и убежден в том, что делает "ради чести в царстве небесном", чтобы ему "заслужить похвалу от Бога, как добрый раб, и удостоиться каких-нибудь почестей" [7]; так что, если бы не было этого убеждения, если бы человек не ожидал этой награды на небесах, тогда и добродетельная жизнь была бы бессмысленной и потому невозможной. "Кто захотел бы принимать на себя столь горькие труды, если бы не имел сладкой надежды во Христа?" [8]. "Стали ли бы мы соблюдать себя в такой чистоте, если бы мы не признавали, что Бог бодрствует над человеческим родом? Конечно, нет. Но так как мы веруем, что отдадим отчет во всей настоящей жизни Богу, сотворившему и нас, и мир: то мы избираем жизнь воздержную, человеколюбивую и уничиженную, – зная, что здесь не можем потерпеть, хотя бы нас лишили жизни, никакого зла, которое бы сравнялось с благами нам уготованными от Великого Судии за кроткую, человеколюбивую и скромную жизнь" [9]. Доброделание, таким образом, есть необходимое условие спасения.

Но здесь опять можно спросить, в каком смысл доброделание признается условием спасения: оно может быть только внешним основанием для получения спасения, но может быть и условием в собственном смысле, производителем спасения. Тот и другой ответ, будучи весьма близки один к другому по форме, со стороны своего содержания весьма, чтобы не сказать, в корне различаются один от другого: они могут служить выразителями двух совершенно противоположных, взаимно исключающихся жизнепониманий: мирского, языческого и христианского.

Себялюбец живет для себя, свое "я" поставляет средоточием мира, с точки зрения этого "я" оценивает все происходящее и в своей, и в общемировой жизни. Цель его – собственное благополучие, высшее благо – наслаждение, в виде ли чувственных удовольствий, или в какой-нибудь нирване и т. п. в этом роде.

Теперь, грех (существо которого и есть себялюбие), доставляя человеку наслаждение в этой жизни, вместе с тем приносит ему неизмеримо большее страдание в жизни загробной: Богом установленный миропорядок оказывается пагубным для себялюбия и с необходимостью ведет его к наказанию. Себялюбцу, как такому, конечно, нет дела до правды или неправды этого миропорядка, даже более, он всем своим существом готов возмутиться против последнего, – всем своим существом готов протестовать против этого ограничения своего "я" желание которого для него закон, – но он, как себялюбец же, не может не желать избежать той горькой участи, к которой приводит нераскаянное противоречие враждебному для него миропорядку. И вот самолюбец, начинает, как он говорит спасаться, т. е., с крайним сожалением отсекая свои излюбленные и все еще дорогие пожелания, начинает исполнять закон, положенный Богом, – исполнять именно потому, что противозаконие оказывается в своем последнем выводе крайне невыгодном для себялюбца, хотя не перестает для него быть желательным и приятным. Себялюбец в душе своей – враг Богу (Рим. VIII, 7) и хочет слушать своего отца – человекоубийцу (Иo. VIII, 44), он готов кусать милующую его Руку (вспомним Иудеев, "избивших пророков и камнями побивавших посланных к ним", вспомним распятого И. Христа), но он трепещет Бога, так как знает, что Он всемогущ, что все, и сам себялюбец, в руках Божиих, что от Бога, след., не уйдешь. Себялюбцу приходится подчиняться воле Божией для своей же собственной выгоды. Он и подчиняется, но – как раб, с внутренним отвращением, с ропотом, подгоняемый бичом, или как наемник, которому нужна выгода, награда.

Так настроенный, человек, конечно, не может и понять той "свободы чад Божиих", которую принес И. Христос, того "примирения" с Богом, которое возвестили нам Апостолы: "душевный человек не может "служить Богу духом и истиною (Ио. IV, 23), он судит обо всем по душевному (Кор. II, 14). Приходя ко Христу, он не столько хочет научиться от Него, как ему жить, чтобы жить истинною жизнью, сколько хочет узнать, какую пользу принесет ему последование Христу. Поэтому, слыша о спасении Христовом, он усвояет из этой благой вести преимущественно ее внешнюю сторону: избавление от бедствия, от конечной погибели и получение высшего блаженства и не замечает другой, более существенной стороны этого спасения, не замечает, – что бедствием здесь считается не страдание, не муки, а грех, – что высочайшее благо здесь полагается в той самой воле Божьей, против которой с такой ревностью возмущается его себялюбивая природа. Он думает только о том, что он будет наслаждаться, а, чем? – об этом он не спрашивает.

Но, если все дело только в блаженстве, как таком в выгоде человека, то естественно спросить, за что же человек эту выгоду получает? не будет ли несправедливым наделять его блаженством, когда он ничем не заслужил его? Христос учил, что спасаются только делающие добро. След., заключает человек, добро и есть та плата, та уступка Богу, за которую Он дарует человеку вечную жизнь. Почему же Богу угодно такое, а не иное поведение, себялюбец понять не может: сам, исполняя желания своего "я" только потому, что это ему приятно, желательно, он и закон Божий наклонен представлять себе таким же беспричинным желанием Владыки. Конечно, такую беспричинную волю человек любить не может, равно как и Самого Владыку: Последнего он только боится, а первую исполняет только против своего желания. Отсюда, его труды, понесенные им при исполнении воли Божией, не могут иметь силы и значения самоотверженной жертвы Богу, жертвы любящей и благодарящей. Для человека они тяга, подневольное ярмо. Поэтому, ими пожертвовать он не в состоянии и требует себе вознаграждения, как и всякий наемник. Дела в глазах человека получают значение заслуги.

Таким образом, правовое представление о спасении, как нельзя более, понятно и удобно именно для себялюбивого настроения. Мы видели слабые стороны этого представления, – видели, как им открывается свободный вход всяким сделкам и прямым искажениям Христовой истины в западном христианстве. Теперь мы должны раскрыть, как к этому представление" относятся священные источники нашей веры: Св Писание и Предание.

Если мы приступим к этим источникам с предвзятой мыслью и если будем вырывать из них лишь отдельные слова и речения, не справляясь с основной мыслию их, то мы; пожалуй, можем найти не мало оснований для правового представления в самом Св. Писании или Предании.

Прежде всего, как понимается спасение? "Чего большего ищешь ты, спрашивает Св. Григорий Богослов, кроме спасения? Будущей славы и святости? Для меня весьма важно спастись и избавиться от тамошних мучений. Ты идешь путем непробитым и недоступным, а я – путем протоптанным, который спас многих"[10]. В этих словах спасение понимается, как видим, исключительно с его внешней, формальной стороны, погибель человека берется в прямом и общем смысле, без определения, в чем, именно она заключается: человеку грозит беда, и он от нее избавляется. Тот же смысл можно находить и в тех местах Св. Писания, где жизни вечной противопоставляется суд, погибель, мучения (напр. Ио. III, 15; V, 24; Mф. XXV, 46 и пр.)

Если же сущность спасения – в благополучии человека, в его наслаждении, то за что человека награждать? "Без подвига никто не увенчивается" [11], говорит Св. Ефрем Сирин. Ужели кажется тебе справедливым, чтобы земные и проходящие вещи и тленная слава требовали усилий и трудов, а для приобретения надежды нестареющиеся и нескончаемые веки веков царствовать со Христом, не надлежало даже этого краткого времени пребывания твоего на земле употребить на труды и подвиги, чтобы впоследствии целые веки царствовать" [12]. "Обрати внимание, говорит другой св. отец, на самый закон правды и войди в самого себя. Имеешь ты у себя различных служителей, и одни хороши, а другие плохи; хороших ты уважаешь, а дурных бьешь. И если ты судья, то добрых хвалишь, а беззаконных наказываешь. Ужели же у тебя человека смертного, соблюдается справедливость, а у Бога, беспреемственного всех Царя, нет праведного возмездия? Отрицать сие нечестиво" [13].

Что же служит тем основанием, по которому человеку присуждается великая награда на небесах? Награда дается только за подвиг; след., и небесная награда достигается подвигом, "праведными делами" [14]. Дела, таким образом, дают право на вечное блаженство, оказываются, как бы ценою, платою за него со стороны человека. Это уподобление весьма обычно в Св. Писании и Предании.

Так, Господь И. Христос весьма часто, убеждая своих слушателей к той или другой христианской добродетели к христианскому поведению вообще, указывал им главным образом на то, что за такое поведение и только за него, воздается награда на небесах. "Смотрите, говорил Он, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего небесного. Итак, когда творишь милостыню не труби перед собой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославили их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же... и т.д., и Отец твой, видящий тайное воздаст тебе явно" (Мф. VI, 1-6 и д.). Или, напр., известное изречение о единой чаше студеной воды поданной пророку, или ученику. "Кто принимает пророка, во имя пророка, получает награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей" (Мф. X, 41-42).

Св. Апостолы тоже часто прибегают к этой форме выражения, и тоже в тех случаях, когда нужно побудить кого-нибудь к доброделанию. Загробная награда сравнивается с наградой на ристалищах, с венцом победителей. "Разве не знаете, говорит, напр., св. апостол Павел, что бегущие на поприще бегут все, но один получает награду; и вы бегите так, чтобы получить. Все подвижники (т. е. борцы) воздерживаются от всего: они для получения венца тленного, а мы нетленного" (1 Кор. IX, 24-5; Гал. V, 7; Филипп. III, 14; 2 Тим. IV, 7-8; 1 Петр. V, 2-4 и др.). Удерживая христиан от каких-нибудь пороков, указывают на наказание, какое постигнет от Господа всех грешников: "Воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда... чтобы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво; потому что Господь Мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали" (I Фесс. IV, 3-6). Этими и подобными местами и пользуются, чтобы оправдать правовое понимание нравственной жизни. Впоследствии мы увидим, насколько это справедливо.

Точно то же и в святоотеческих творениях. Отцы Церкви, с тою же самою целью – обосновать доброделание побудить к нему, иногда прибегают к таким сравнениям, которые, по-видимому, прямо – за внешнее понимание жизни. Такова, напр., аналогия купли – продажи. "Должно, говорит св. Григорий Нисский, подкрепляясь верою в ожидаемое, добродетельным поведением наперед закупать (proemporeuetJai) будущую благодать" [15]. Дар свободы, присущий человеку, иногда думают объяснить тем, что в противном случае несправедливо было бы человека награждать. Если бы Бог все сделал даром природы, мы остались бы без наград и без венцов (astejanoi cai cwriV brabeiwn); и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получить награды, ни одобрения: так и мы не получили бы ничего этого. Ибо совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а Давшего их. Так, вот почему Бог не представил всего природе [16]. Добродетель признается тем достаточным основанием, которое делает возмездие делом простой справедливости. "Душевное врачевание печется о душе, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвиг и за борьбу с дольним и, быв здесь искушена ими, как золото огнем, получила упование в награду за добродетель, а не только как дар Божий" [17]. "Если души, говорить св. Ефрем Сирин, окажутся во всем благоискусными, верными и достойными, претерпевшими до конца и сохранившими упование веры, то сподобившись избавления по благодати, по всей справедливости сделаются они наследницами царствия" [18]. Или Нил Синайский: "В день суда Бог каждому правдиво присудит воздаяние не по здешнему ошибочному предположению, но как требуют справедливость, по самой истине содеянного" [19].

Мало того: не только добродетель, как общее и постоянное расположение души, но и каждое доброе действие, добрый поступок, сам по себе, представляются как будто бы заслуживающими. Такую мысль могут дать, напр., слова св. Кирилла Иерусалимского: "Будь только благонадежен; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнет. Всякая молитва твоя, всякое псалмопение записано; записана всякая милостыня, записан всякий пост; записано и то, если брак сохранен был честно, записано и воздержание, соблюдаемое для Бога; первые же венцы в сей записи представлены девству и чистоте" [20]. Если продолжать исследовать творения св. отцов все в том же направлении, то можно, пожалуй, найти в них следы и католической сверхдолжной заслуги. Напр., в Лествице мы читаем: "Есть души, которые сделали больше, нежели сколько повелевают заповеди" [21]. Или св. Григорий Нисский, восхваляя Плациллу, говорит, что она своими подвигами (catarJwmasi) превзошла предписанное (purercetai cai taprostetagmena) [22]. Вообще же жизнь человеческая иногда представляется каким-то механическим сцеплением разных подвигов и заслуг, из которых каждая ждет себе награды и делается только для последней. "Жизнь каждого как бы взвешивается, говорит св. Кирилл Александрийский, возмездие непременно как бы уравновешено будет с нашею доброкачественностью" [23]. Предшествующие добрые дела уменьшают наказание за грехи, потому что праведный Судия изрекает приговор, соразмеряя последние с первыми", говорит бл. Феодорит [24].

Всего же более оснований для себя правовое жизнепонимание может подыскать в творениях св. И. Златоуста, которому более всех других, может быть, пришлось говорить против корыстолюбивой бессердечности к бедным и, след., доказывать прежде всего нерасчетливость такого поведения. Не мог он, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближнего, – говоря с наемником, он и язык должен был выбрать подходящий. Отсюда, – замечаемое в некоторых местах творений святителя стремление как бы высчитать, когда, за что и сколько именно получить человек. "Если ты, говорит святитель, сделаешь что-нибудь доброе (crhstou) и не получишь здесь за него воздаяния, не смущайся: награда с избытком ожидает тебя в будущем" [25]. "Когда видишь праведника наказуемым, считай его блаженным, и говори: этот праведник или грех на себе имеет, и получает за него возмездие, и отходит туда чистым, или наказывается сверх грехов, и ему высчитывается излишек, придаток к его праведности (prosJhch dicaiosunhV autw logizetai). Потому что там бывает расчет (logoV) и Бог говорит праведнику: ты должен мне столько-то, положим, он вверил ему десять оволов, и ставить ему в счет десять оволов. Если же он издержал шестьдесят оволов, Бог говорит ему: десять оволов засчитываю тебе за грех, а пятьдесят за праведность" [26].

Если мы теперь от оо. восточных обратимся к западным, то само собою понятно, что в их творениях мы найдем еще более следов правового жизнепонимания: этим отцам приходилось иметь дело с Римом непосредственно, не могли они, поэтому, оставить без внимания его способа мышления, тем более что греховность человека как бы оправдывала такое жизнепонимание. "С тех пор, говорит Тертуллиан, как зло вошло в мир и как благость Божия была оскорблена, правосудие Его стало управлять Его благостно. Оно предоставило благость достойным, отказало в ней недостойным, отняло ее у неблагодарных и отметило за нее врагам ее. Оно судит, осуждает, наказывает: суды Его, казни Его, внушаемый ими страх служить уздою своеволию, поощрением добродетели" [27]. Отсюда происходить обозначение человеческих дел "заслуги", общее всем западным отцам. Дела рассматриваются, главным образом, как некоторая ценность, дающая право на награду. Так св. Киприан пишет исповедникам: "Некоторые из вас упредили других совершением своего мученичества и имеют принять награду от Господа по своим заслугам; а некоторые еще томятся в заключении темничном, в рудниках и в узах и... медленностью страданий приобретают полнейшее право на заслуги, по которым надеются получить из небесных наград столько воздаяний, сколько теперь числятся дней в истязаниях" [28]. Тертуллиан же прямо представляет Господа, как бы должником за добрые дела человека. Бог, говорит он не желая гибели святых своих, объявил себя их заступником, а потому и приемлет их добрые дела и раскаяние; приемля же сие, Он вменяет Себе долгом за то их награждать" [29]. Отношения между Богом и человеком иногда строго приравниваются к отношениям между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимном удовлетворении, с отмщением за всякое нарушение. Для примера возьмем того же Тертуллиана. Вот, напр., что говорить он в своем сочинении о терпении: "Скорби телесные суть очистительная жертва, примиряющая с нами Бога чрез смирение, когда плоть, довольствуясь немногим количеством хлеба и воды, приносит в дар Господу свою бедность и воздержание, когда присовокупляет к этому частые посты, и когда проводит посты в пепле и вретище... Так некогда гордый царь Навуходоносор, раздражавший Господа, принес великолепную и полезную жертву терпения смиренным и строгим покаянием семилетнего изгнания, во время которого жил со зверями, удаленный от общества людей; и сею жестокою жертвою возвратил себе царство свое, а что еще важнее, сим очистительным удовлетворением приобрел снова милость Божию" [30].

Несмотря, однако на все эти многочисленные следы правового жизнепонимания в Св. Писании и творениях оо. Церкви признать это жизнепонимание действительным отеческим или библейским жизнепониманием нельзя, или можно в том лишь случае, если мы будем пользоваться Св. Писанием или Преданием только, как сборником бессвязных изречений, а не как единым словом Божием, не как выражением единого и цельного мировоззрения. Все эти следы необходимо сопоставить с длинным рядом мыслей, которые тоже были постоянно на устах священных писателей и оо. Церкви и которые тем не менее прямо отрицают правовое жизнепонимание.

Прежде всего, возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? На основании Св. Писания и Предания, говорим, что невозможны. – В самом деле, если известное отношение хотят представить отношением правовым, то должны от него требовать полного соответствия понятию правового отношения; если же такого соответствия нет, а отношение, между тем, не противоречит ни разуму, ни нравственному чувству, то это потому, след., что данное отношение принадлежит к порядку явлений, отличному от правового и требует себе особых законов, особого объяснения.

Теперь, правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия и выражается во взаимном самоограничении нескольких себялюбий, чтобы каждому из них в возможно большей мере благоденствовать. Приложима ли эта мерка к отношениям Бога к человеку? Думать так не только нечестиво, по и безумно. "Разве может человек, спрашивает Елифаз, доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли Ему выгода от того, что ты содержишь пути свои в непорочности?" (Иoв. ХХII, 2-3). "Бог, говорит бл. Августин, не нуждается и в самой человеческой праведности, и все то, в чем выражается истинное почитание Бога, полезно человеку, а не Богу. Не скажет, конечно, никто, что был полезен источнику, когда пил из него, или свету, когда видел его" [31]. "Человек, говорить Св. Григорий Нисский, это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс. CII, 14), сегодня существующее, а завтра нет, – верит, что достойно почтил Божеское естество. Это все равно, что зажегши тонкую нить из пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блеск солнечных лучей" [32]. "Кто есть человек? спрашивает св. Тихон Задонский: земля и гной. Кто есть Бог? Есть Творец всея твари, видимых и невидимых" [33]. Возможно ли между ними какое-нибудь сравнение? А если невозможно, то как понять близость Божию к человеку? Зачем Господь, вседовольный и всесовершенный, нисходит до союза с человеком, с этим червем, пеплом, с этим сонным видением и тенью" [34]. "Господи, восклицает Псалмопевец, что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению: дни его, как уклоняющаяся тень" (Пс. CXLIII, 3-4), "Что такое дела человеческие? спрашивает св. И. Златоуст: "Пепел и пыль, прах пред лицем ветра, дым и тень, лист и цвет, уносимые ветром, сон, мечта и баснь, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого" [35]. Зачем же нужны были Господу эти призрачные человеческие дела? Почему Он не только благоволил "привести человека из небытия в бытие, но и отпадшего восставил паки и царство даровал ему будущее" [36]. Правовое начало не объяснит нам этого "благоутробия милости" Божией, по которой Он "не потерпел зрети от дьявола мучима рода человеча" [37]. Там, где действует право и удовлетворение, нет места для такой беспричинной, бескорыстной благости.

Возьмем, однако, отношения между Богом и человеком, как данное опыта; не задумываясь об их первоначале. Допустим, что между Богом и человеком существует в настоящее время правовой союз: добродетель человека есть та цена, которую требует от него Господь за обещанные награды. Но и при этой уступке отношения между Богом и человеком не будут состоятельны с правовой точки зрения: прежде чем помышлять о какой-нибудь награде за свои дела, человек должен Богу за все полученные и получаемые благодеяния. "Если бы Бог, говорить преп. Макарий Египетский, вступил с нами в суд, то не нашлось бы ничего, по истинной правде человеку принадлежащего; потому что и имения и все мнимые блага земные, при которых человек может делать добро, и земля и все, что на ней, и тело самое, и самая душа принадлежит Ему. И не только все прочее, но и самое бытие человек имеет по милости. Поэтому какая же у него собственность, которою по праву мог бы он похвалиться и оправдаться?" [38]. Как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поскольку мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся: так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему, или что было бы вне круга его щедрости. Помысли, откуда в тебе бытие, дыхание, разумение? Откуда то высочайшее преимущество, что ты знаешь Бога, надеешься царствия небесного? [39]. "Что воздадим милосердному Богу за все сии блага и дары, за то, что снисшел Он с небес от Отца, или что ради нас воплотился в чреве, или что за нас был заушен? Чтобы воздать за одно заушение, то если бы мы тысячи лет жили на земле, ничем не могли бы вознаградить за сию Божию милость" [40]. "Дети, говорит св. Тихон Задонский, какое ни делают почтение и угождение отцу своему, должное ему, яко родителю, воспитателю и промышлителю, воздают, иначе бы неблагодарны были: тако христиане, как ни тщатся угождать небесному Отцу, должное воздают и тем заслужить ничего не могут; но что от Бога получают, туне получают. Богу бо за благодеяние Его к нам показанное и показуемое никак и ничем не можем воздать, но всегда пред Ним должниками остаемся" [41]. Наше доброделание, таким образом, если и признать за ним некоторую ценность, все-таки награды человеку заслужить не может, оно пойдет, так сказать, в уплату долга; так что, "если мы не делаем заповеданного нам, то не только лишаемся небесной награды, но не вправе называться даже и неключимыми рабами" [42]. "Не милость оказываешь (Богу подвизаясь в добре), говорить св. Кирилл Иерусалимский: "потому что сам получил ее прежде: напротив того, воздаешь за милость, возвращая долг Распятому за тебя на Голгофе" [43].

Но этого мало. Если измерять отношения между Богом и человеком правовой маркой и последовательно; до конца ее держаться, то нужно признать, что, как всякое дело доброе дает человеку хоть призрак права на награду, так, с другой стороны, всякий грех, всякое нарушение завета с Богом с необходимостью требуют удовлетворения, так сказать, платы за себя (как католики и учат действительно), и следов., отнимает и последний призрак права на какую-нибудь награду от Бога. "Тленный род человеческий достоин тысячи смертей, поскольку пребывает во грехах", говорит св. Василий Великий [44]. Грех – принадлежность не одних только несовершенных, он есть явление всеобщее, и каждый без всякого колебания может сказать о себе: "Как оправдается человек пред Богом. Вот Он и слугам своим не доверяет и в ангелах своих усматривает недостатки: тем более в обитающих в храминах из брения, которых основание прах, которые истребляются скорее моли (Иов. IX, 2; IV, 18-19). "В мужестве даже избранных людей можно, по словам св. Кирилла Александрийского, находить нечто достойное справедливого порицания, что усматривается ведением Законодателя, хотя и ускользает от нашего взора" [45]. "Пусть, говорить св. И. Златоуст, будет кто-нибудь праведник, но будь он хоть тысячу раз праведник (can muriaciV h dicaioV) и взойдя до самого верха, так, чтобы отрешиться от грехов, – не может он быть чистым от скверны; хотя бы он был тысячу раз праведник, – но он – человек" [46]. Где же здесь возможность требовать от Бога какой-нибудь награды, какого-нибудь удовлетворения, когда с нашей стороны происходит только нарушение завета с Богом, только увеличение и без того великого долга? "Знай, говорит св. Тихон Задонский, – что мы никакого добра у Бога не заслужили, но напротив того всякого наказания достойны, и какое бы наказание ни было, грехи наши большего еще достойны" [47] Если бы это состояние (т. е. состояние в аду после всеобщего суда) было уделом и для всех, то и в таком случае никто бы не имел права упрекать правосудие Бога – отмстителя", говорит вполне справедливо, с строго правовой точки зрения, бл. Августин [48].

Но, если и это все позабыть, позабыть и ничтожество, и греховность человека, то и тогда с точки зрения права объяснить спасения человека мы не можем: не выдерживается основное начало правового союза – равенство жертвы и воздаяния, труда и награды. Что такое земная жизнь в сравнении с загробным блаженством? Ничтожная капля в сравнении с целым океаном. Если, следов., дела человека имеют какую-нибудь ценность, то, во всяком случае, не для получения вечного блаженства. "Если Авраам, говорит св. Апостол Павел, оправдался делами, то он имеет похвалу, но не пред Богом" (Римл. IV, 2). С нашей земной точки зрения и для земных целей праведность человека имеет некоторую ценность и может в глазах людей заслуживать какую-нибудь награду, но пред Судом Божиим, где произносится приговор на последнюю участь человека, эта праведность ценности не имеет, не соответствует величию награды. Прежде всего, это потому, что "время покаяния коротко, царству же небесному нет конца" [49]. "Труд подвижничества, как сон, скоротечен, а упокоение, каким вознаграждается труд сей, бесконечно и неописано" [50]. "Кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. IV, 17-18). "Тысячи лет века сего тоже в сравнении с вечным и нетленным миром, как если бы кто взял одну песчинку из всего множества морских песков" [51]. Но время и вечность противоположны между собой не только по своей продолжаемости, количественно, – гораздо более они несравнимы между собой по своему содержанию, по своему качественному различию. Какие труды бы ни предпринял человек, какие страдания он бы ни претерпел, все это – ничто в сравнении с тем блаженством, которое он за это получает. "Смотри, говорить св. И. Златоуст, какое величие славы, которою пользуются следующие добродетели, – оно превышает все (wV nican authn panta), что бы ни совершил кто-нибудь; пусть он достигнет самой вершины, и тогда останется назади. Что может человек совершить такого, чтобы совершенно заслужить (epaxiwV aJlhsai) щедроты Владыки?" [52]. "Если бы, говорит преп. Макарий Египетский, каждый человек с того времени, как создан Адам и до окончания мира вел брань с сатаною и терпел скорби, то не сделал бы он ничего великого в сравнении с тою славою, какую наследствует, потому что бесконечные веки будет царствовать со Христом" [53].

Невозможность понимать спасение с точки зрения права открывается далее, из того недопустимого и немыслимого в правовом союзе явления, что один из членов союза (Бог) не только не нуждается в остальных членах и не стремится воспользоваться их трудами и силами для своей выгоды, но оказывается постоянным и необходимым помощником их во всем, чем эти последние хотят обязать Его же самого. Каждый член правового союза имеет целью своей свое благополучие и, как и естественно, желает его иметь за наименьшую цену со своей стороны. А Господь обладает блаженством помимо человека, и вот, несмотря на это, Он не только признает Себя должником всякому делающему доброе, но и стремится зачем-то увеличить Свой долг, Сам трудясь за людей и считая сделанное Им делом людей. "Добродетель, говорит бл.Августин, какова бы они ни была, хотя и называется нашею, подается нам Божественною благодатью" [54]. "Достоинства твои, говорит св. И.Златоуст, не от тебя, но от благодати Божией. Укажешь ли на веру, она от призвания; укажешь ли на отпущение грехов, на дарования, на способность учительства, на добродетели, все ты получил оттуда. Что же, скажи мне, ты имеешь такого, что бы ни получил, а достиг сам собою? Не можешь указать ни на что. Ты получил, а между тем превозносишься? При этом следовало бы смиряться; потому что данное принадлежит не тебе, но Давшему. Если ты получил, то получил от Него; если получил от Него, то получил не свое; если получил не свое, то почему превозносишься, как бы имея все от себя самого?" [55] "Како можем заслужить послушанием нашим вечный живот, когда и послушание истинное есть не наше собственное, но Божьей благодати дело, нам же приписуется, что мы благодати Божией не противимся, но действующей в нас содействуем?" [56] Какая может быть речь о заслуге со стороны человека, когда он не может сделать шагу в нравственном развитии без помощи Божией? "Если бы не покрывала меня милость Твоя, говорит преп. Ефрем Сирин: погиб бы я уже теперь, как прах пред лицем ветра, как не являвшийся никогда в жизни сей" [57] Без Бога, по словам св. Григория Богослова, все мы – смертные игралища суеты, живые мертвецы, смердящие грехами. "Ты не видывал, чтобы птица летала, где нет воздуха, чтобы дельфин плавал, где нет воды; так и человек без Христа не заносит вверх ноги" [58]. Человек, таким образом, в существе дела не только не обязывает Господа своими заслугами, но скорее Ему обязан ими. Как же понять после этого союз Бога с человеком, если стоять строго на правовой точке зрения? Я вступаю в союз совсем не из желания служить или помочь моему ближнему, а, наоборот, из желания воспользоваться силами моего ближнего для моего собственного благополучия. При этом цель моя, конечно, – получить, как можно более и отдать как можно менее. Буду ли, след., я принимать на себя какие-нибудь обязательства, если не надеюсь за них получить большее или в крайнем случае, равное вознаграждение? Между тем, Господь не только вступает в союз с человеком и принимает на Себя обязательства, Сам решительно не нуждаясь ни в этом союзе, ни в человеке вообще, не только воздает человеку награду бесконечно превосходящую труд последнего и забывает все его неправды, не требуя за них платы, – но еще Сам производит добро в человеке, чтобы за это добро Самому же быть человеку обязанным. "Бог, Который, по словам св. Иринея Лионского, не нуждается ни в чем, принимает наши добрые дела с той целью, чтобы даровать нам вознаграждение Своими благами, как говорит наш Господь: Приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания Мира. Ибо Я алкал, и вы дали Мне есть... и пр. Поелику вы сделали cиe одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне (Mф. XXV, 34 и сл.). Он не нуждается в этом, однако желает, чтобы мы делали это для нашей собственной пользы, чтобы не быть нам бесплодными" [59]. С правовой точки зрения это явление непонятно, даже прямо бессмысленно.

Очевидно, здесь действует не jus, – очевидно, этот союз Бога с человеком должен быть понимаем с иной точки зрения, а не правовой, которая его может только исказить, а не объяснить. Здесь действует не право, не желание "своих си", а милость, забвение себя и желание послужить другому, меньшему. "Какое расстояние; спрашивает св. И. Златоуст, воображаешь ты между Богом и человеком? Как между человеком и червем? Но и представив себе это различие таким, ты ничего не сказал, да и сказать ничего нельзя. Но захочешь ли ты искать себе от червя громкой славы. Нет. Если при всем славолюбии твоем., не захочешь этого, будет ли нуждаться в твоем прославлении Тот, Кто не имеет такого пристрастия и так высоко стоить над тобою? Впрочем, и не нуждаясь в славе, Он ради тебя говорит, что желает ее. И если не погнушался стать ради тебя рабом, то удивительно ли, что потому же побуждению, дает Свое согласие и на что-нибудь другое? Что бы ни способствовало к нашему спасению, Он ничего не считает недостойным Себя" [60].

Вот почему отцы Церкви, употреблявшие аналогию труда и награды, подвига и венца, никогда не забывали и не скрывали от своих слушателей, что это только аналогия, только приблизительное сравнение, существа нашего спасения отнюдь не выражающее, что спасение совершается не по внешнему закону равного вознаграждения. Вот, напр., несколько примеров из творений св. И. Златоуста, который, как мы выше замечали, чаще всех и подробнее всех останавливался на этой аналогии подвига и венца. Желая объяснить человеку его спасение, многие и в том числе сам св. отец, прибегают вслед за Ап. Павлом, к аналоги состязаний на ристалище: как здесь, так и там за победу воздается награда. Но сходство только видимое, различие же коренное. "(На олимпийских играх), говорит св. Златоуст, учитель борцов стоит, оставаясь только зрителем, не имея возможности делать что-нибудь другое, а только выжидая, на чьей стороне будет победа. Не так Владыка наш: Он и споборствует и руку свою простирает, и соприкасается и как бы Сам со всех сторон одолевая противника, предает его в наши руки, все делает и устрояет так, чтобы мы могли устоять в борьбе и одержать победу, а он мог возложить на главу нашу неувядаемый венец" [61]. Пользуются сравнением с битвой, но и это сравнение нужно понимать с большим ограничением. "Не прикрывайся тяжестью трудов и подвигов: не одною только надеждою будущих благ, но и другим способом Бог сделал для нас легкою добродетель: Он всегда нам содействует и помогает. Пожелай только оказать хотя малое усердие, и тогда все прочее последует само собою. Ибо Он для того требует от тебя хотя малых трудов, чтобы твоей была победа. Как царь повелевает сыну своему стоять в строю, пускать стрелы и быть на виду для того, чтобы ему приписать победу, а между тем сам управляет ходом сражения: так и Бог поступает в войне нашей против диавола. Он требует от тебя только того, чтобы ты объявил открытую вражду к диаволу, – и если ты это сделаешь, то всю войну Он Сам уже окончит" [62]. Можно сравнить отношения Бога и человека с отношениями заимодавца и должника, но "у людей принявшие заклад думают, что они оказывают милость нам, сохраняя, что получили: у Христа же наоборот: получивши от тебя залог, Он, по Его словам, не оказывает милости, а напротив получает, и за самую заботливость, какую Он оказывает твоему достоянию, не требует Он от тебя платы, но тебе же отплачивает" [63].

Таким образом все эти и подобные сравнения, представляя некоторое внешнее сходство с делом нашего спасения, не выражают такой существенной, основной его черты, без которой оно является в ложном свете: по ним должны бы мы служить Богу, тогда как Он "пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и дать душу Свою" за нас (Мф. XX, 28). По правовому пониманию выходит, что мы своими делами что-то оказываем Богу, что мы должны утолять Его гнев нашими скорбями, страданиями, должны платить за себя, что за будущее наслаждение, которое обещано нам Богом. Он отнимает у нас наши временные удовольствия, как бы не имея настолько великодушия, чтобы предоставить человеку блаженство всецелое. На самом же деле, Бог все готов сделать, чтобы спасти человека, чтобы ввести его в то блаженство, – Он не считает для Себя ничего столь великим и дорогим, чтобы не жертвовать им для спасения человека. Дела наши ничтожны и призрачны, и, если бы Бог был таким, как его представляет себе правовое жизнепонимание подобно ленивому рабу, зарывшему свой талант, если бы был Он жнущим, где не сеял, и собирающим где не расточал (Мф. XXV, 24), – то, конечно, Он ничего и не дал бы за эти наши дела (да и их у нас тогда не было бы), и мы так и не могли бы "избавится от нашего тела смерти" (Римл. VII, 24). Но "благодарение Богу", – Он не таков, чтобы бояться миловать и расточать Свои дары, – Он не высчитывает, сколько следует человеку, наоборот, Он "ожидает только повода от нас, чтобы показать великую Свою милость" [64]. "Человек, говорить преп. Ефрем Сирин, не иначе может получить награду за труды свои более должного, как по благости. (Но) чей труд равноценен царству? Кто (следовательно) может получить царство по правде, если не наследует его туне? Разве капля дается по правде, а прочее восполняет благость. Труд правды подает только случай подателю за малое наградит великим богатством" [65].

В виду таких несообразностей правового жизнепонимания оо. Церкви допускали его только в виде сравнения, они всегда сознавали, что в нашем спасении действует милость Божия, готовая всегда дать более даже, чем требуется, – а не сухой расчет, который думает только о том чтобы не передать лишнее, чтобы не причинить убытка себе, Поэтому, признавая необходимыми дела для спасения, именно в качестве причины, оо. Церкви, тем не менее, спасение приписывали не делам, не заслуге, а исключительно милости Божией. Мы трудимся, делаем добро, но спасаемся не за труд, "награждаемся от Христа Господа в будущем веке по единой Его милости, а не по заслугам" [66]. "Вечный покой, говорит св. Василий Великий, предстоит тем, которые в здешней жизни законно подвизались, – (но) покой, не по заслуге дел воздаваемый, но по благодати великодаровитого Бога даруемой уповавшим на Него" [67]. Толкуя Римл. VI, 23, св. И. Златоуст говорит: "Апостол не сказал, что она (вечная жизнь) есть награда за ваши заслуги, но: "дарование Божие", – давая тем разуметь, что мы освободились не сами собою и получили не долг, не награду, не воздаяние за труды, напротив все cиe есть дело благодати. И из сего видно преимущество благодати: она не только освободила нас и улучшила наш жребий, но даже все сие совершила без наших усилий и трудов" [68]. "Все доброе и спасительное, совершено не по долгу, а по одной благодати и благодати (cariti panta cai agaJothti), а нами не подано никакой причины к оказанию нам добра" [69]. Наше личное участие в своем спасении как бы пропадает пред величием того, что делает для нас и в нас Господь, – так что вполне точно выражает православное учение о спасении человека св. Афанасий Александрийский, говоря, что все спасение наше приписывать должно милости Божией [70].

Только такое учение и мирится с тем понятием о Боге, которое открыл нам Сам же Бог; только при таком представлении о спасении мы поймем, что Бог есть Бог любви, есть, действительно, Отец наш небесный, Который безразлично готов всех миловать, лишь бы только они обратились за этой милостью. "Просите, говорит Господь, и дастся вам, ищите и обрящете; толцыте и отверзется вам и пр. Аще убо вы лукавы суще, умеете даяние благо даяти чадом вашим: кольми паче Отец ваш небесный даст блага просящим у Него" (Мф. VII, 7-11). Вы слышали что сказано: возлюбиши ближнего твоего и возненавиди врага твоего (вот основное положение юридического, правового жизнепонимания: воздавать, что каждому следует). А я говорю любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас (настроение прямо противоположное законническому. Зачем же оно нужно?): да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных не спрашивая, насколько они заслужили эти милости, и, не боясь наградить недостойного. (Mф V, 43-45). Соответствует ли такому представлению о Боге правовое понятие о Нем? Можно ли сказать, что Господь "благ есть на безблагодатныя и злыя" (Лук. VI, 35), если Он воздает только равное, если Он милует только достойных. Чем отличается такое воздаяние от обычной людской справедливости? "Если вы, говорить Господь, будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники"? (Mф. V, 36-47). То же самое можно сказать и о правовом представлении о Боге. Если Он милует только достойных, то разве это любовь? Не сделал ли бы того же и каждый из нас, проникнутых себялюбием? В чем тогда превосходство Божественной милости пред нашей? "Аще", исповедуем мы Богу в ежедневных вечерних молитвах, – "праведника спасеши, ничтоже велие; и аще чистого помилуеши, ничтоже дивно: достойны бо суть милости Твоея". Но "в том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он прежде возлюбил нас" (I Ио. IV, 10); но "Бог Свою любовь доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками" (Римл. V, 8), "Но на мне (молимся мы), грешнем удиви милость твою, о сем яви человеколюбие Твое, да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанной благости и милосердия" [71]. Если Господь учит нас прощать ближнему его согрешения против нас, то это потому, что Он запретил нам требовать какого-нибудь удовлетворения за обиды, нанесенные нам, хотя закон правды это не только разрешает, но и требует, то запретил потому, что Сам Он не требует Себе удовлетворения от нас, что Сам прощает нам туне. Только закон представлял Господа блюстителем правды, с пришествием же Христа закон признанный несовершенным (Рим. III, 21 и др.), прекратил свое существование, и мы увидали своего Небесного Отца так, как явил Его нам Его Единородный Сын.

Не имея возможности провести до конца понятие заслуги и в то же время не желая или боясь оставить его совсем на западе придумали различие заслуг в собственном и не собственном смысле (de congruo), причем заслуги человека отнесены ко второму разряду. Бог, говорят они, конечно, не может по всей правде признать дела человеческие так, как они есть, заслугами, достойными награды, обязывающими Его воздать человеку должное (по причинам, помянутым выше); но, как бы закрывая глаза на это, Он объявляет человеку, что будет признавать его дела заслугами и воздавать за них, как будто бы они стоили награды. Воздаяние, таким образом, совершается все-таки по правде, хотя и условной.

Но не похоже ли это на следующее: существует какой-нибудь закон, исполнение которого по чему-либо тягостно или вредно для известного человека. И вот из сострадания к нему, мы советуем ему обойти закон, не нарушая его по букве. Закон обходится, а мы делаем вид, что убеждены в его полном исполнении. Примеров таких обходов можно много найти в нравоучении тех самых иезуитов, которые, может быть всех усерднее проповедовали правовое жизнепонимание. Но не возмущается ли наше нравственное чувство, когда эту жалкую игру, это лицемерное соблюдение буквы при действительном нарушении смысла закона, приписывается Богу? Закон правды, если его понимать как воздаяние за труд равного наслаждения, – ведь, он все-таки будет нарушен, – ведь все-таки человек на деле-то вечной жизни не заслуживаете, и вот, несмотря на это, Господь будет говорить, что человек по заслуге получает вечную жизнь. Конечно это будет милость, – конечно, это будет лучше, утешительнее для нас, чем при отталкивающей сухости строгого закона, но представление о Бог получится далеко не нравственное, недостойное Единого Святого.

Представляя в таком неправильном свете отношения Бога к человеку, правовое жизнепонимание извращает и нравственную жизнь человека.

Сущность христианской жизни полагается в любви, которая "есть исполнение закона". (Римл. ХIII, 10). "Иисус сказал (законнику): возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею мыслию твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях весь закон и пророки утверждаются" (Мф. ХХII, 37-40). "Если кто хочет идти за мною, говорит Господь, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за мною" (Мф. XVI, 24). Отвечает ли этим требованиям правовое жизнепонимание? Можно ли сказать, что человек любит Бога больше всего, можно ли сказать, что он совершенно отвергся себя, – когда человек исполняет волю Божью только в надежде за это получить высшую награду. Ведь, целью, которая освящает для человека доброделание в данном случае служит ничто иное, как благополучие, – средоточием жизни человека продолжает оставаться его собственное "я", а не Бог. Делая известную уступку в пользу закона Божия, человек в душе-то остается все прежним себялюбцем, желающим только своей выгоды. Правда, изречение о крестоношении относится к скорбям здешней жизни. Но справедливо ли этими скорбями ограничивать силу слов Спасителя? Не нужно забывать, что Господь никогда не учил нас внешнему благоповедению, как конечной цели, а имел в виду настроение. Если напр., Он заповедал остерегаться клятвы, подставлять другую щеку ударившему и пр., то это совсем не значит, что христианину предписываются именно эти действия (сектанты не имеют права так ограничивать смысл этих слов). Для христианина обязательно то настроение, которое при известных условиях может выразиться в указанных действиях; эти последние служат только, так сказать, наглядным примером к учению, а не его содержанием. Точно то же и о крестоношении. Господу, конечно, не нужны наши страдания, а нужно то настроение, которое делает для нас не только безразличным, но и радостным страдать за Христа, – нужно то самоненавидение, которое является выражением любви к Богу. Даждь ми, сыне, твое сердце, говорит Премудрый (Притч. 23, 26). Между тем, делание из-за награды сердца – то именно и не дает, сердце – то именно принадлежит по-прежнему человеку, а не Богу. "Если делаете добро тем, которые вам делают добро; какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же" (Лук. VI, 33-34). Опять Господь не о должниках наших печется, а хочет этим примером научить нас самоотвержению ради нашего Небесного Отца. "И будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым" (ст. 35). Если же мы любим Христа и следуем за Ним только потому, что "ели хлеб и насытились" (Ио. VI, 26), – если мы делаем добро только потому, что от Бога ожидаем большего вознаграждения, то чем наше доброделание отличается от языческого? Ведь, и язычники, ожидая награды, могут делать добрые дела, – совершают даже такие подвиги, пред которыми нельзя не остановиться в изумлении? Таковы, напр., факиры, буддийские подвижники, некоторые дервиши и т.п. Все они, всякий по своему, ожидают себе награды или выгоды за гробом и ради нее удручают свое тело, переносят обиды, отказываются от удобств и почестей мирской жизни и пр. Все отличие нашего доброделания от языческого будет состоять в том, что мы ожидаем себе награды от истинного Бога, тогда как буддисты, факиры и пр. гоняются за призраками; но в существе своем, с точки зрения настроения, мы от них нисколько не будем отличаться; мы будем такими же, как они, себялюбцами [72]. Нет, истинный последователь Христа "называет субботу отрадою" (Ис. 58 13), а не бременем и не средством для выгоды, "рожденный от Бога не делает греха" не из-за страха наказания и не по желанию награды, а потому, "что семя Божие пребывает в нем" (Ио. III, 9). Доброделание его, таким образом, должно находить себе корень внутри души, должно проистекать не из саможаления, по самому существу враждебного Христову учению, а из любви к добру и Богу.

Вот, почему оо. Церкви со всею решительностью обличают доброделание из-за награды или из-за страха, это "кормчество", по выражению св. Григория Богослова [73]. "По моему мнению, – говорит Климент Александрийский, – мы должны прибегать к слову спасения не из страха наказания, ни из-за обещания награды, но ради самого добра. Делающие так стоят на правой стороне святилища, – те же, которые думают, что они, давая тленное, получат в обмен принадлежащее бессмертие, названы в притче о двух братьях наемниками" [74]. "Если бы мы могли представить, – говорит он же, – что кто-нибудь предложил гностику, желает ли он выбрать познание Бога или вечную жизнь, и если бы эти две вещи, которые совершенно тожественны, были разделены, то гностик без малейшего колебания избрал бы познание Бога, признавая, что обладание верой, которая от любви восходит к познанию, желательно само по себе" [75], независимо от того, приятно ли или неприятно, выгодно или нет для человека. "Если ты раб, – говорит св. Григорий Богослов, – бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду: получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, – стыдись Бога, как Отца; делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить, – угодить Отцу само по себе награда" [76]. "Совершенство, – по словам другого Григория (Нисского), – не рабски (douloprepwV), не по страху наказания удаляться от порочной жизни и не по надежде наград делать добро, с какими-то условиями и договорами торгуя добродетельною жизнью; но теряя из виду все, даже, что по обетованию соблюдается надежде, – одно только представлять себе страшным – лишиться Божьей дружбы, и одно только признавать драгоценным и вожделенным – соделаться Божьим другом; это, по моему мнению, и есть совершенство в жизни" [77].

Но самого главного, так сказать, непримиримого обличителя наемническое доброделание находит себе в лице св. И. Златоустого, на которого иногда можно указать, как на, его защитника. Он прямо открывает настоящий источник этого доброделания в себялюбии в отсутствии любви к Богу и Христу. "Что ты говоришь, малодушный, жалкий человек? – восклицает Святитель: – тебе предлежит нечто сделать угодное Богу, и ты стоишь в раздумье о награде? Если бы тебе, сделавши это, предлежало впасть в геенну, и тогда следовало ли бы откладывать? Напротив, не с большим ли усердием надлежало бы приниматься за доброе дело? Ты делаешь приятное Богу, и ищешь еще другой награды? Истинно не знаешь ты, какое великое благо угодить Богу; потому что, если бы ты знал это, то никакой другой награды не сравнял бы (с этим благом). Разве не знаешь, что награда тебе будет больше, когда ты станешь делать должное, не надеясь на награду?" [78], "Мы, – говорит Святитель в другом своем творении, – находимся в столь жалком расположении духа, что если бы не было страха геенны, может быть, и не думали бы сделать что-либо доброе. Потому и достойны мы геенны, если не за другие вины, то за то именно, что страшимся ее более, нежели Христа. Не таковы, но совершенно противоположны были чувствования блаженного Павла. Мы потому и осуждаемся в геенну, что наши расположения иные. Если бы мы любили Христа, как любить должно, то знали бы, что оскорбить любимого тяжелее геенны. Но мы не любим, потому и не знаем великости сего наказанья... Хотя всегда мы живем во грехах и пороках; но как скоро сделаем малое добро, только бы стоило то какой-нибудь награды, по примеру злонравных рабов, до последней малости высчитываем и вывешиваем, какая нам следует за то плата. Но ты большую получишь награду, если делаешь не в надежде награды. Говорить о наградах и наперед их исчислять означает больше наемника, чем верного слугу. Надобно делать все для Христа, а не для награды. Для того и угрожает Он геенною, для того и обещает царствие, чтобы мы Его возлюбили. Итак, возлюбим Христа, сколько любить должно: вот высокая награда, вот царство и удовольствие" [79]

Некоторые пытаются, вопреки голосу оо. Церкви, оправдать доброделание из-за награды тем соображением, что оно, хотя, может быть, и не совсем нравственно, но полезно. Нужно, – говорят – смотреть, какая мзда имеется в данном случае; христиане же имеют в виду мзду, превосходящую все; притом, ожидание этой мзды заставляет христиан прилепляться к Богу, быть нравственными и пр. Но этим соображением можно доказать разве разумность, расчетливость такого доброделания, но не чистоту его побуждений. Кроме того, и качество такого доброделания, его глубина и прочность весьма сомнительны. "Коню, – говорить св. И. Златоуст, – особенно надобно удивляться тогда, когда он может без узды идти ровно; если же он прямо идет потому, что удерживается вожжами и уздою, то в этом нет ничего удивительного: тогда эту стройность приписать должно не благородству животного, но силе узды. Это же должно сказать и о душе: неудивительно, если она ведет себя скромно, когда гнетет ее страх; нет, тогда покажи мне душевное любомудрие и совершенное благонравие, когда пройдут искушения и снимется узда страха" [80]. И это вполне понятно. Если человек делает добро только из-за награды или по страху наказания, то все его нравственное развитие может быть подвергнуто весьма сильному сомнению. Положим, он теперь делает добро; но, ведь, душа его в этом добре не участвует и им не дорожит; ведь, смысл жизни для него в самоуслаждении. Стоит только предположить, что обстоятельства изменились, что для человека стало выгоднее делать зло, а не добро, и тогда вся его добродетель, как растение без корня, пропадет мгновенно, тогда и окажется, что сердце человека совсем не с Богом, хотя языком своим он и чтил Его. "Да не приступает никто из вас, – говорил не принявшим еще крещения св. И. Златоуст: – к добродетели, как наемник, как неблагодарный, как к чему-то тяжкому и невыносимому; напротив, будем приступать к ней с усердием и радостью. Если бы не была обещана награда, то неужели и тогда не следовало бы быть добродетельным? Но будем добродетельными по крайней мере, из-за награды. Не стыдно ли, не крайне ли бессовестно говорить: если не дашь мне награды, то я и не буду целомудренным. Можно сказать на это вот что: хотя бы ты и сохранял целомудрие, ты никогда не будешь целомудренным, если делаешь это из-за награды; ибо ты нисколько не ценишь добродетели, если не любишь ее за нее саму" [81]. Подобно фарисею и вообще всякому законнику, такой человек будет исправным, даже безукоризненным, но сердце его все-таки будет греховным, чуждым Богу, именно потому, что добродетель, Богоугождение для него являются лишь средством к снисканию его личного благополучия, а отнюдь не целью сами по себе, которая бы осмысливала всю его жизнь. "Добродетель, – говорит св. Григорий Богослов, – должна быть бескорыстна, если хочет быть добродетелью; у которой в виду одно добро" [82], т.е. добродетелью в собственном смысле. "Истинно возлюбившие Бога, – говорит преп. Макарий Египетский, – решились служить Ему не ради царствия, как бы для купли и корысти, и не по причине наказания, уготованного грешникам, но как приверженные к единому Богу и вместе Создателю своему, по естественному порядку сознающие, что рабы обязаны благоугождать Владыке и Творцу" [83].

Прекрасно описывает это подневольное доброделание св. Тихон Задонский. "Многие христиане, – говорит он, – пришедше в чувство грехов своих, которыми величество Божие прогневали, жалеют и сокрушаются не ради иной какой причины, как только ради того, яко им следует мука, грешникам уготованная. Сия печаль происходит от самолюбия, как cиe всяк может видеть; яко жалеют о следующей погибели своей, а не о Бозе, грехами их разгневанном и оскорбленном. Таковые, когда бы не надеялись за грехи последующие казни, и ежели бы возможно было во веки в мире жить и всегда грешит, никогда бы грешить не переставали. Ибо престают они от грехов не ради Бога, но ради страха своей погибели. И тако неправость сердца, самолюбие и лукавство сердца познается. Все бо мы ради Бога творить, от злых уклонятися и добрая творить должны. Яко же бо Бог все в нашу пользу творит, тако мы все во славу Его творить должны. Cиe есть правость сердечная. Не есть убо истинное и правое жаление – жалеть и сокрушаться ради страха геенского; но требуется от христианина лучшее и совершеннейшее. Может и сия печаль началом быть истинной печали по Бозе, яко таковым страхом может человек возбудиться и познать свое заблуждение, и тако придти к печали по Бозе якоже таковых примеров довольно читаем в истории церковной, но назвать того истинною печалию по Бозе невозможно... Истинное жаление и печаль по Бозе в том состоит, чтобы христианину сокрушаться и жалеть не ради лишения вечного живота и последующие во аде казни, но ради того, что он Бога, Создателя, Искупителя и Промыслителя своего, Которого должен паче всего почитать, любить и слушать, – не почитал, не любил и не слушал. Сия есть истинная печаль по Бозе. О сем печалиться должно христианину, что он не отдавал Богу должного. Таковую печаль имеющий, хотя бы вечного живота и геенны не было, будет печалиться, плакать и стыдиться; и сам себя окаевать... Таковая печаль от любви происходит, и есть истинная, христианская, праведная по Бозе печаль" [84].

Таким образом, сама сущность христианства оказывается искаженной при правовом жизнепонимании: теряется возвышенность и духовность представления о Боге, человек же оставляется при его прежнем, дохристианском себялюбивом расположении.

Но, если так, если это жизнепонимание по самому существу своему противоположно христианскому и если оно единодушно отвергалось Словом Божьим и отцами Церкви, – то как понять приведенные выше изречения, в которых это жизнепонимание как будто бы признается? Прежде всего, в весьма многих случаях Слово Божие и отцы Церкви, указывая человеку на вечное блаженство праведников и вечные мучения грешников хотят выразить лишь ту мысль, что святость есть истина, а грех – ложь, и потому первая имеет в себе залог торжества, вечна, а второй необходимо должен привести к погибели, к посрамлению". Никто своим беззаконием не укрепит своей жизни" (Иез. 7, 13). Другими словами, это – убеждение в том, что наш святый Бог есть Единый Истинный Бог, и Его закон есть единое истинное устроение жизни, есть единый истинный закон бытия. Если за гробом нет ничего, иди если за гробом и праведников и грешников ожидает одинаковая участь, тогда добро и зло одинаковы по достоинству, оба они одинаково условны, временны. Добро не имеет никакого преимущества пред грехом, оно даже является более слабым, чем грех, потому что в этой жизни грех нередко торжествует. Но это приводит уже к мысли, что и Бог, повелевающий делать добро и Сам святый, не есть на самом деле Господь всего, учение Его, следовательно, не есть безусловная истина и т. д., и т. д. Поэтому-то мы и должны держать всегда в уме "чаяние жизни будущего века", чтобы наша жизнь по вере имела смысл. Если не будет того дня, когда можно будет "видеть различие между праведным и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему" (Мал. 3, 18), в таком случае правы те, которые говорят: "тщетно служение Богу и что пользы, что мы соблюдали постановления Его?... потому что в этом мире лучше устраивают себя делающие беззакония" (ст. 14-15). "Каждый истинно разумный, носящий на себе образ Божий и сочувствующий высокому и небесному, не захотел бы ни жить, ни воскреснуть вместе с прочими, имеющими жить людьми, если бы не надеялся заслужить похвалу от Бога, как добрый раб, и удостоиться каких-нибудь почестей", говорит вполне справедливо св. Григорий Нисский (т. VII. 447). Это не наемническое нежелание делать добро иначе, как только за соответствующую плату, а прямое требование здравого смысла, потому что в противном случае, добродетель не имеет для себя никакого достаточного основания, добродетельный человек не может дать отчета в своем уповании. Наоборот, веруя, что Господь есть, и что Он есть Бог истины и святости, и что, следовательно, Он не допустит, чтобы зло на веки торжествовало, – праведник и "не стыдится" своего упования, он "держит свое лицо, как кремень" и "знает, что не останется в стыде", потому что "близок оправдывающий его" (Ис. 50, 7-8), потому что "спасение Божие пребудет вечно и правда Его не престанет" (51, 6).

В таком смысле должны быть понимаемы и те очень многие места в Св. Писании, где праведники недоумевают, что "яко путь нечестивых спеется", или что праведники унижены, что закон Божий в поругании. Мы будем очень далеки от духа Слова Божия, если поймем все такие недоумения в смысле самолюбивого недовольства, ропота на Бога; в смысле требования себе платы за исполнения закона. Недоумения эти происходили оттого, что уничижение праведников и вообще истинной веры, благочестие представлялось как бы несогласных с истиною Божьей. Если зло торжествует и не видно конца его торжеству, то не оно ли и есть истинный закон бытия? Неужели же не Бог управляет миром, неужели следовать закону Божию есть не больше, как заблуждение? Возможность так подумать (не для них, а для не ведущих Бога) и мучила совесть ветхозаветных праведников: торжество зла давало повод врагам глумиться над законом Божьим. "Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяния и смотреть на притеснения Ты не можешь. Для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивый поглощает того, кто праведнее его" (Авв. 1, 13). Свои личные страдания здесь совсем не на первом месте, неправильность, неестественность порядка вещей мучит праведника. Поэтому, если дело в одних личных страданиях, если праведнику доказано, что его Бог есть истинный Бог и непременно господствует над злом, тогда о своих страданиях праведник может и не вспомнить и о своей личной судьбе может и не позаботиться: пусть он сам страдает и даже будет страдать вечно, он все-таки знает, что верит в истину и что истина победит. Весьма ясно раскрыта эта мысль в книге Иова. Иов терпеливо переносит свои несчастья и не отпадает от Бога не потому, что он думает о награде, а просто потому, что верует в Бога. Поэтому на искусительный совет жены Иов даже и не упоминает о будущем воздаянии, а просто еще раз исповедует свою веру в Бога: "если мы от Него получили доброе, что из того, если теперь получим злое", что бы ни было с нами, полезно ли было бы для нас исполнять закон Божий или бесполезно; от этого ничего не переменяется, истина остается истиной, Бог, по-прежнему, есть Бог. Слушая не совсем искренние рассуждения своих друзей, Иов мучился и роптал, но опять таки потому, что, при сознании своей невинности, не мог он своих несчастий считать наказанием; если же они не наказание, то где же их смысл и справедлив ли Господь? Рассуждения друзей, таким образом, приводили человека или к лицемерию (в душе чувствуя, что страдания не заслуженны, все-таки говорить, что они заслужены, защищать правду Божию лицемерием, за что Иов и обличает своих друзей) или же искреннего заставить усомниться в Боге. Поэтому-то Иов и просит, чтобы ему дано было видеть Господа, дано было предстать пред суд Божий. Когда же Господь является и открывает Иову и друзьям Свое величие, Иов повергается в прахе и пепле, но вполне успокоенный: теперь его очи видели Господа, о Котором он слышал только слухом уха, его вера нашла себе неопровержимое доказательство, истина торжествует. Об избавлении от страданий он даже и не упоминает: его Бог, на самом деле, есть Бог, есть истина, для него это главное.

Таким образом, торжество добра необходимо предполагается его истиной; вечное блаженство праведников есть свидетельство об истинности Христова учения. Если добро и зло имеют одинаковые права на существование, или не имеют его, одинаково вечны, тогда нет оснований выбирать первое, закон бытия, в таком случае, "да ямы и пиемы". Это одно из весьма важных оснований, почему необходимо при учении о добродетели указывать на следующее за нею вечное блаженство.

Но нам скажут, что в Св. Писании и творениях отцов Церкви встречаются не только указания на будущее торжество добра, как на залог его истинности, но и прямые попытки побудить человека к доброделанию обещанием награды, попытки, по-видимому, говорящие в пользу опровергаемого нами правового жизнепонимания.

Ввиду всего вышесказанного, мы можем решительно ответить, что для таких попыток нужно искать причину не в учении, а вне его, их нужно понимать, как неизбежны уступки обычному человеческому настроению.

Истинные христиане, в которых "пребывало помазание Божье", конечно, по слову апостола, "не имели нужды, чтобы кто учил их" (I Ио. II, 27); горя любовью ко Христу, они, конечно, не тяготились исполнением Его воли. Проповедникам истины приходилось обращаться главным образом к грешникам, к обленившимся нравственно. Как же они (проповедники) могли не применяться к уровню своих слушателей? Мог ли себялюбец понять, что прогневлять Бога тяжело и стыдно, когда вся его забота направлена только на его собственное благополучие? Необходимо, след., было ему, прежде всего, указать, что и для его благополучия пребывать во грехах пагубно, что прогневать Бога не только прискорбно и стыдно, но и страшно. Нужно было человеку сначала "возбудиться" и познать свое "заблуждение", чтобы потом уже приступить "с открытым лицом" (2 Кор. III, 14-16) к познанию истины. "Когда, читаем мы у св. Григория Нисского, иные, как говорит Апостол, в нечаяние вложшеся предадут себе (Евр. IV, 19) жизни греховной, став подлинно какими-то мертвыми и недействующими для жизни добродетельной, ни мало не чувствуют они, что делают. Если же коснется их какое-нибудь врачующее слово как бы горячими какими и опаляющими составами – разумею строгие угрозы будущим судом, – и страхом ожидаемого до глубины проникнет сердце, и в нем, оцепеневшем от страстей сластолюбия (корень себялюбия), как бы растирая и согревая, подобно какому-то горячительному и острому веществу, – страх геенны, огнь неугасимый, червь не умирающий, скрежет зубов, не престающий плач, тьму кромешную и все сему подобное, заставить почувствовать ту жизнь, какую проводит; то соделает его достойным ублажения, произведя в душе болезненное чувство" [85].

С другой стороны, себялюбивому человеку нельзя разъяснить и прелести добродетельной жизни, пока он себялюбив; необходимо сначала показать ему, что добродетель ведет к блаженству, что труды в здешней жизни будут сторицею вознаграждены в жизни вечной. Отсюда-то происходит стремление привлечь к доброделанию указанием на его полезность, – стремление, какое мы встречаем в Св. Писании и Предании. "Сурова добродетель, – говорит св. И. Златоуст, отвечая прямо на наш вопрос, – но будем представлять ее облеченною в величие будущих обетований. Люди с душой возвышенной находят ее прекрасной и без того, саму по себе, и потому стремятся к ней, – живут добродетельно не из-за наград, а для угождения Богу, и высоко ценят целомудрие не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более немощен – тот пусть представляет себе и награды" [86].

Таким образом, только для немощных, несовершенных нужно напоминать о награде за добродетель, совершенные же знают ценность добродетели и потому будут добродетельными и без наград. Становясь на указанную точку зрения немногих, оо. Церкви никогда не забывали ее несовершенства, и, допуская ее в жизни, никогда не освящали ее, никогда не забывали указывать своим пасомым, что это только подготовительная степень, и только в этом смысле допустима в христианстве. "Первый шаг ко спасению, говорит Климент Александрийский, есть наставление, сопровождаемое страхом, вследствие которого мы отстаем от того, что худо; второй шаг есть надежда, в силу которой мы желаем лучшего; но любовь, как прилично завершает, воспитывая соответственно познанию" [87]. "Это уже вторая степень похвальной жизни – делать что-либо из награды и воздаяния; и третья избегать зла по страху наказания" [88]. "Из награды делающие, что должно, по словам преп. Исидора Пелусиота, ниже благоискусных в добре по любви к нему, но лучше делающих это по страху, а не по любви, и лучше в большей мере, нежели в какой сами уступают над собою победу упражняющимся в добродетели по любви к оной" [89]. Поэтому, даже в своих обращениях к самым начинающим и притом в аскетических упражнениях, которые особенно суровы и, след., по Златоусту, наиболее нуждаются в подкреплении воли обещаниями, даже в этих случаях отцы-подвижники напоминали истину о бескорыстной добродетели. "Если возможно для тебя говорит преп. Исаак Сирин, таким ограничительным выражением указывая на трудность иметь возвышенное настроение, – делай добро и не ради будущего воздаяния" [90].

След., попытки обосновать добродетель на побуждениях, чуждых чистой нравственности, на выгоде или пользе, имеет в Св. Писании и Предании происхождение совершенно случайное, они обусловлены степенью развития читателей и слушателей, а совсем не существом того учения, которое там проповедуется. Как такое случайное, оно не может поколебать нашего вывода о правовом жизнепонимании: это последнее, повторяем, непримиримо противоречит христианскому жизнепониманию, как оно выражено в Св. Писании и творениях отцов Церкви.

[1] Кирилл Алекс, т. III, 294. Творения. Перевод при Моск. Дух. Академии. Во всех цитатах русская буква "т" означает том по русскому переводу; латинская t – том греческой серии Patrologiae Migne.

[2] Т. I, 227.

[3] Св. Иустин Мученик. Разговор с Трифоном. 44. См. Сочинения древних христианских апологетов. Издание Свящ. П. Преображенского. М. 1867. Стр. 214.

[4] Златоуста. In Io Hom. XXI, 3 (Migne S. G. t. LIX, col. 132).

[5] Кирилл Иepyc. Catech. IX, 13. Migne S. G. t. XXX II, col. 652: "(подобно муравью) собирай и ты себе плоды добрых дел на будущие веки".

[6] Кассиан. Писания. М. 1877. Стр. 210.

[7] Григорий Нисс. т. VII, 447.

[8] Кирилл Алекс, т. I, 261

[9] Афинагор. Апология. 12, Изд. Преображенского Ст. 82.

[10] т. III, 156. Слово 32.

[11] Творения. М. 1848-51. т. 1, 97. Слово подвижническое.

[12] т. III, 323. Слово подвижническое.

[13] Кирилл Иepyc. Творения. М. 1855. Стр. 327. Огл. слово XVIII, 4

[14] Св. Ипполит. Против Платона, 3. См. английский перевод его творений в Clark's Ante-Nicene library. Vol. IX, p. 50 Просим извинения за пестроту в цитатах: мы принуждены были довольствоваться всяким изданием св. отеческих творений, какое только попадало нам в руки. Притом, некоторых оо. Церкви мы цитируем то по Migne, то просто по русскому переводу. Это происходит оттого, что творения эти прочитаны нами два раза: в первый раз, находясь в Петербургской Академии, мы имели под руками подлинник, чего во второй раз иметь не могли. См. напр., предыдущую цитату из св. Кирилла Иерусал.

[15] De hominis opif. с. XXII (Migne. t. XLIV, col. 209) т. I, 170.

[16] Св. Златоуст. De statuis. Hom. XIII, 3 (Migne t. XLIX, col. 140).

[17] Григорий Бог. т. I, 27.

[18] Т. II, 529 (изд. 1858 г.).

[19] Т. II, 98. Изд. 1858 г. Слово о нестяжании (к Магне) гл. I.

[20] Catech. XV, 23 (Migne. XXXIII, 901).

[21] Лествица. Изд. М. 1873 г. Стр, 222.

[22] De Placilla (Migne. t. XLVI, col. 889 – 92).

[23] T. III, 196-7.

[24] T. VI, 756. Творения М. 1855-1859.

[25] In Math. Hom. XXXIV, 3 (Migne. t. LVII, col. 402).

[26] De Lazaro. VII, 9 Migne. t. XLVIII, col. 1044.

[27] Творения. Перевод Карнеева. СПБ. 1847-50, т. IV, 13.

[28] Творения. Киев. 1879, т. I, 351.

[29] т. II 82.

[30] т. II, 74.

[31] Бл. Августин, т. IV, 307. творения. Киев,. 1880.

[32] Advers. Maced. X (Migne t. XLV, col. 131:). т. VII, 35.

[33] т. V. 307. Письма посланные XIX. Творения, М. 1875.

[34] Ефрем Сир. т. IV, 224. Слово на почивших во Христе.

[35] Беседа IX, 5 на Посл. к Евреям, Стр.172.

[36] Литургия Св. И. Златоуста.

[37] Чин крещения.

[38] De libert. mentis. VIII (Migne t. XXXIV, col. 941). Русский перевод. М. 1852. Стр. 597.

[39] Григорий Бог. т. II, 25. Сл. 14.

[40] Ефрем Сир. т. I, 280. Слово умилительное 1-е Ср. Бл. Августина т. Ш, 386: "Мы решительно не в состоянии возблагодарить Его должным образом и за те благодеяния, что существуем, что живем, что видим небо, что имеем ум и разум, при помощи которых обретаем Его Самого, сотворившего все это. Но какое сердце, какой язык в состоянии достаточно возблагодарить Его за то, что Он не вовсе оставил нас, отягченных и обремененных грехами, отвратившихся от Его света и омрачившихся любовью ко мраку, т.е. к непотребствам, а послал к нам Свое Слово, которое есть Его Сын единородный, чтобы мы научились от Него, родившегося плотью и пострадавшего за нас, как высоко ценит Бог человека, – чтобы этою единственною жертвою мы очистились от всех грехов и чтобы, получивши в свои сердца излияние любви от Духа Св., не смотря на все трудности, достигли вечного упокоения и неизреченной сладости лицезрения Его". "Этим-то говорит св. Григорий Нисский (de beatud. or. VII. Migne. t. XLIV, col. 1280)' т. II, 454), столь великим Существом (tw toiootf cai tosoutf pragmati), что невозможно ни видеть Его, ни слышать, ни мыслью постигнуть, присвояется, в ничто между существами вменяемый, человек, – этот пепел, это сено, это суета, он восприемлется в сына (eiV uiou taxin) Богом всяческих. Что можно найти достойного к благодарению за эту милость? Где такое слово, такая мысль, такое движение мысли, чтобы ими воспрославить такое обилие милости? Человек выходит из пределов своего естества, делается из смертного бессмертным, из скорогибнущего – неизменно пребывающим, из однодневного – вечным, одним словом, из человека Богом".

[41] т. IV, 9 Сокровище духовное, п. 3.

[42] Ефрем Сир. I, 45. Слово в низложение гордыни.

[43] Огл. ХШ, 23. Стр. 211.

[44] т I, 223. По. XXXII, 5. Изд. 3-е. 1891 г.

[45] т. 1, 204.

[46] De Lazaro VI, 9 (Migne, t. ХLVIII, 1041). "К Антиохийскому народу" т. I, 185.

[47] т. II, 285. Об истинном христианстве;. § 220.

[48] т. VI, 298.

[49] Ефрем Сирин, т. 1, 64.

[50] Он же, т. I. 100. Сл. 5.

[51] Он же, т. III., 319-320. Сл, 75.

[52] In Genes. Horn. XXV. 7 (Migne. t. LIII, col. 229). "Беседы на Бытие", т. II, 53 – 54. СПБ. 1851-53.

[53] Беседа XV, 29. Стр. 167.

[54] Т.IV,144

[55] In I Corlnth. Ноm". ХII, 2 (Migne t. LXI. col. 98)

[56] т. IV, 144.

[57] т. IV, 1.

[58] р. IV. 255.

[59] Против ересей, кн. IV, 18,6. См. английский перевод в "Library" Clark’a vol, V, p.436.

[60] In Rom. Ноm. VIII, 7 (Migne, t. LX, 462-3). Pyccкий перев. Стр, 176.

[61] In Genes Hom. XLII, 1 (Migne t. LIV, 38G). Перевод, т. III, 5-6.

[62] In Math. Hom. XVI, 1 (Migne. t. LVII, 251). Перевод, М. 1886 г. т. 1, 329-330.

[63] De stat. Hom. II, о (Migne. t. XLIX, 41). К Антиох. t. I. 232.

[64] Златоуст In. Genes. Hom. XXV, 7 (Migne. t. LIII, 228). Т. II, 51-2.

[65] т. VI, 418. Адам и Енох.

[66] Тихон Задонский. Т. IV. 11. Сокровище духовное, п. 4.

[67] Т. 1. 403 Изд. 1845-54.

[68] In Rom. Ноm. XII. 2 (Migne. t. LX, col. 496). Перевод Стр. 259.

[69] Григорий Нисский. In Psalm. I. 8. (Migne. t.. XLIV, col. 468). T. II, 4I.

[70] Творения. M, 1851-54. T. IV, 57.

[71] Молитвы на сон грядущим.

[72] Поэтому-то, при правовом жизнепонимании, и нельзя понять, почему Слово Божие и вся отеческая литература с такой силой настаивает на том, что человек спасается только верой во Христа и только в церкви. Если, вместе с протестантами, скажем, что вне христианства человек не может быть добродетельным; то в ответ на это укажут на многочисленные следы добродетельной жизни и в язычестве (хотя, конечно, вполне цельного примера нет в язычестве); во всяком случае жизнь обычного христианина не настолько резко отличается от жизни порядочного язычника, чтобы очевидно было, почему первый более заслуживает спасения, чем второй. Почему же Господь приемлет первого, а второго нет? Мытарь был грешнее фарисея, разбойник совершил, может быть, много таких дел, от которых с ужасом отступили бы книжники. Почему же первые два Богу угодны, а фарисей и книжники нет. Остается только одно отличие: верующие признают Бога своим Владыкой, а неверующие и пр. не признают. Для законника это основание вполне достаточно: самое главное преступление в правовом союзе есть оскорбление величества. Но наше нравственное чувство не спокойно, когда то же самое мы прилагаем к Богу: от Него мы чаем высшей справедливости, которая ценит поступки человека по существу, а не по такому иди другому отношению к Судящему.

[73] Т. III, 292. Слово на Св. Крещение.

[74] Строматы. Кн. IV. 6., Clark'a "Library" Vol. XII p. 152.

[75] Строматы. IV, XXII. Ibid. p. 203.

[76] Т. III, 283. То же слово.

[77] De vita Moys (interpret) Migne. T. XLIV, 429. Перев. Т. 1, 378.

[78] К Антиох. T. III, 63. О сокрушении сл. II, 13. СПБ. 1848 г.

[79] In Rom. Hom. V, 7. (Migne. T LX, col. 431. Перевод. Стр. 95-98).

[80] К Антиох. Т. II. 327-28. О Покаянии. Бес. IV, 3.

[81] Беседа XIII, 4 на Послание к Евреям. Стр. 233.

[82] Т, IV, 36. Слово 42 прощальное.

[83] Бес. XX. Стр. 610.

[84] Т. III, 312, Об истинном христианстве, § 434.

[85] De beatud. orat. III. (Migne. t. XLIV, 1221). Т. II, 389.

[86] Iu Io. Hom. LXXVII. 4 (Migne. t. LIX, col. 418). T. II, 390.

[87] Строматы. IV, VII. Clark'a Library, vol. XII, p. 163.

[88] Григорий Бог. т. I, 120.

[89] Т. III 324. Творения. М. 1859-60

[90] Слова подвижнические. Стр. 351. Изд. 1854 г. Сл. 56.

2.
Вечная жизнь

Цель пришествия в мир Сына Божия, равно как и цель всего домостроительства нашего спасения состоит в том, чтобы всякий "верующий в Него не погиб, по имел жизнь вечную" (Ио. III, 15), чтобы возвратить нам ту вечную жизнь, которую мы потеряли. Проповедь об этой вечной жизни или о спасении от вечной погибели и составляет главный предмет и задачу всей апостольской и церковной проповеди. "Сия же вся писана быша, да веруете, яко Иисус есть Христос Сын Божий и да верующе живота имате во имя Его" (Ио. XX, 31). Эта вечная жизнь составляет конечную цель стремлений и всякого истинного христианина, всякого христианского подвижника, – составляет то высочайшее благо, которое дает смысл жизни по Христу и без которого эта последняя была бы бесцельной и непонятной (I Кор. XV, 30-32). "Высочайшее благо, говорит бл. Августин, есть вечная жизнь, а величайшее зло вечная смерть; поэтому, для приобретения первой и избежания последней нам следует жить праведно [1]. Чтобы, следовательно, выяснить себе христианское жизнепонимание, в отличие от правового-необходимо прежде всего определить, в чем состоит эта вечная жизнь, какие свойства делают ее высочайшим благом для христиан.

"Се есть живот вечный, да знают Тебе Единаго Истиннаго Бога и Его же послал еси – И. Христа" (Иo. XVII, 3), – вот в чем сущность и содержание вечной жизни. "Ничем иным, братия говорит св. Василий Великий, почитайте небесное царство, как истинным разумением Сущего, которое (разумение) в Св. Писании называется жизнью и блаженством" [2]. Главным началом существования души (за гробом) служить, по словам св. Григория Нисского, не усвоение чего-нибудь сухого и влажного (т. е. не пользование какими-нибудь чувственными льстящими самолюбию благами, которые непросвещенный ум связывает с представлением вечной жизни), но разумение Божественного естества" [3], "Царствие Божие, говорит св. Афанасий Александрийский, не иное что есть, как вкушение будущих благ, т.е. созерцание и ведение Бога, сколько доступно сие душе человеческой" [4]. Познание Бога и вечная жизнь, таким образом, суть вещи "совершенно тожественные" [5].

Какое же познание имеется здесь в виду? Конечно, не рассудочное познание, постигающее только отношения вещей, а не самые вещи. Познание Бога, чтобы отвечать своему понятию, должно быть переживанием в себе присутствия Божия, которое дает человеку непосредственно ощутить Божественную жизнь и, таким образом, приведет к опытному постижение Божественного Существа. "Бога никто никогда не видел", познать Его рассудочно никто не может. Есть другой и верный путь познания: "Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем; сокровенный от огнезрачных обретается в сердце. Земля не выносит стопы Его; а чистое сердце носит Его с себе" [6] "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем", поэтому, "всякий любящий рожден от Бога и знает Бога" (Иo. IV, 12. 16. 7). Человек тогда действительно, а не призрачно познает Бога, когда ощутит Его непосредственно, когда Бог для него будет не бесконечным лишь величием, будет не первопричиной всех причин. не первой посылкой миpoпoзнaния, а перейдет внутрь человека, станет началом, одушевляющим человека и построяющим его по себе. Такое познание, очевидно, вполне может быть названо жизнью, поскольку оно не работа только рассудка, а именно переживание, ощущение жизни Божественной в себе самом. Такое познание и разумеется в настоящем случае. "В человеческой телесной жизни, говорить св. Григорий Нисский, здоровье есть некое благо, но блаженство не то, чтобы знать только, что такое здоровье, но чтобы жить в здравии. Ибо, если кто, слагая похвалу здоровью, примет в себя доставляющую худые соки и вредную для здоровья пищу, то, угнетаемый недугами, какую пользу получить от похвалы здоровью? Посему, так будем разуметь и предложенное слово, а именно, что Господь не знать что-либо о Боге, но иметь в себе Бога называет блаженством, ибо "блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Но, кажется мне, Бог не предлагается пред лице очистившего сердце, как какое-нибудь зрелище; напротив, высота сего изречения, может быть представляет нам тоже, что открытие изложило Слово, сказав другим: царствие. Божие внутрь вас есть (Лук XVII, 12), чтобы научились мы из сего, что очистивший сердце свое от всякой твари и от страстного расположения, в собственной своей лепоте усматривает образ Божия естества" [7].

Таким образом, познание Бога есть зрение жизни Божией в себе в самом; из расположения собственной своей души праведник узнает, в чем состоит и какова по своему существу жизнь Божественная, – узнает, так сказать, из опыта. Другими словами, познание Бога, составляющее сущность вечного блаженства, обратной своей стороной имеет уподобление Богу, достижение возможно полного воспроизведение в себе образа Божия. "Кто, говорит св. Василий Великий, чрез подражание, сколько возможно cиe, изобразил в себе бесстрастие Божия естества, тот в душе своей восстановил образ Божий. А кто уподобился Богу показанным теперь способом, тот, без сомнения, приобрел и подобие Божией жизни, постоянно пребывая в вечном блаженстве. Поэтому, если бесстрастием снова восстановляем в себе образ Божий, а уподобление Богу дарует нам непрестающую жизнь; то, вознерадив о всем прочем, употребим попечение свое на то, чтобы душа наша никогда не была обладаема никакою страстью... и чтобы чрез то соделаться нам причастниками Божия блаженства" [8].

Но, как бы ни был человек близок к Богу по подобию своей природы, как бы полно ни воспроизводил в себе образ Божий, жизнь его, даже и бесконечная по времени и качеству, не будет, по учению Св. Писания и оо. Церкви, тем высшим всепокрывающим благом, к которому стремится человек. Как бытие конечное, несамобытное, которое (говоря словами преп. Макария Египетского) "не имеет в себе Божьего света", человек не может в себе самом, в самозаключенной жизни найти и вечного блаженства: как только подобие, отобраз, он всегда будет стремиться к своему Первообразу, и всегда будет чувствовать Его лишение; так что по мере того, как человек уподобится Богу, он все сильнее и сильнее будет чувствовать недостаточность своей жизни и, след., будет страдать. Наглядный пример этому представляет хотя бы тот же Шакья-Муни, которого современные мудрецы ставят в уровень с Иисусом Христом, если еще не выше. Если бы мы признали не только подобие, но и полное сходство и даже тожество нравственного устроения этих двух личностей, если бы мы позабыли, Кто был Господь Иисус, то и тогда не скрылось бы коренное, существеннейшее различие Будды и Христа. Христос "отдал жизнь Свою, чтобы опять принять ее" (Ио. X, 17), и это потому, что Он знал любовь Отца, был всегда едино с Ним. Между тем, Будда умирает среди общего неутешного плача всей твари, с полным сознанием бессмысленности существования, с надеждой найти покой только в небытии. "Бог – жизнь", говорить св. Василий Великий [9]. "Телу не возможно жить без дыхания: и душе невозможно существовать, не зная Творца [10].

С другой стороны, Богоподобие, составляющее сущность истинной жизни, и немыслимо для человека, если он останется только один, т. е., если он будет идти к Богоподобию путем только совершенствования, независимо от Бога. Уподобиться Богу человек может только тогда, когда Бог будет с ним в живом союзе, в самом теснейшем, приискреннем взаимообщении. "Для человека; говорить преп. Макарий Египетский, нужно, чтобы не только сам он был в Боге (т. е., не только внутренне переживал в себе Бога, не только был подобен Ему по расположениям своей души), но и чтобы Бог был в нем" [11], т.е., чтобы это переживание имело свою опору в общении с ним Бога. Бог, таким образом, должен являться для человека не только руководящим началом деятельности, не только первообразом для подражания, но и целью стремлений, должен являться живым существом для живого, личного общения. Поэтому и Господь Иисус Христос, изображая состояние человека совершенного, говорить: "Мы (т. е. Пресвятая Троица) приидем и обитель у него сотворим" (Иo. XIV, 23); Богоподобие не есть законченное состояние само по себе, законченным оно будет тогда, когда превратится в Богообщение. Поэтому и блаженство раба состоит не только в том, что "его над многими поставят" (в чем можно видеть указание на внутреннюю сторону его блаженства), но и в том, что он "внидет в радость Господа своего".

Поэтому, если слово Божие учит нас, что вечная жизнь есть Богопознание, что вечное блаженство состоит в Богоподобии, то мы должны помнить, что это внутреннее переживание в себе жизни Божией необходимо предполагает и внешнее, личное общение с Богом, или лучше сказать, неизбежно идет бок-о-бок с этим последним. (Сотворшие благая), по словам св. Григория Богослова, наследуют неизреченный свет и созерцание святой и царственной Троицы, которая будет тогда озарять яснее и чище и всецло соединится со всецелым умом, в чем едином (т. е., только в этом всецелом соединении души с царственной Троицей) и поставляю особенно царствие небесное" [12]. "Будем стремиться, говорить св. Григорий Нисский, чтобы постигнуть. Что же постигаемое? Какая почесть? Какой венец? – Что ни представишь себе из уповаемого тобою, все это, кажется мне, не иное что есть, как Сам Господь. Ибо Сам Он и подвигоположник подвизающихся, и венец побеждающих. Он разделяет жребий; – Он же и жребий благий. Он благая часть; – Он же и дарует благую часть" [13]. Как в здешней жизни мы Богом "живем и движемся, и есмы", так и за гробом Он же будет нашим блаженством и нашей жизнью. "Цель нашей жизни, говорить Феодор, епископ Едесский, есть блаженство или, что все равно, царство небесное или царство Божие, которое состоит не только в том, что мы будем зреть царственную, так сказать, Троицу, но и в том, что будем получать Божественное влияние и как бы принимать обожение и в сем влиянии находить пополнение и совершение всех недостатков и несовершенств. В сем-то и состоит пища умных сил (ангелов небожителей), т.е. в восполнении недостатков посредством Божественного оного влияния [14]. "И я, Иоанн, читаем мы в Апокалипсисе (XXI, 2-4), увидел святой город Иерусалим новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с небес, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом и Сам Бог с ними будет Богом их". Не будет там нужды ни в храме, ни в солнце, ни в луне, ни в светильнике, ни в чем, потому что все это заменит для праведников Сам Господь, Который Один будет содержанием их жизни (XXI, 22-23; ХХП, 5).

Но в чем состоит это Богообщение? В обычном представлении о нем оттеняется только блаженство этого Богообщения и забывается сторона более существенная, забывается, в чем же именно и почему блаженно оно. Св. Писание и Предание дают несколько ясных указаний относительно этого.

Бог предносится нравственному сознание христианина не только в качестве безусловного Владыки, имеющего силу и право распоряжаться своим творением, как Ему угодно, и предписывать все, что найдет нужным. Воля Божия прежде всего есть воля святая, которая сама хочет того и исполняет то, чего требует от людей. "Святи будите", говорить Господь, но не потому что такова Моя воля, а потому, что "Аз свят есмь", потому что святость сообразна существу Божию, потому что свят Бог, Которого вы считаете единым источником истины и жизни. Добродетель и воля Божия, следовательно, тожественны по существу. "Добродетель и не вне Божества" [15], говорить св. Григорий Нисский, – поэтому "идущий путем истинной добродетели не иного чего причастен, как Самого Бога; потому что Он есть всесовершенная добродетель" [16]. Поэтому, познавая Бога, человек научается жить нравственно, добродетельно; "познание Бога обновляет человека" [17]. А с другой стороны, "чистотою жизни можно уловить ведение" [18]. Познавая добродетель,. живя добродетельно, человек опытно познает Бога. "Что знаем о Боге? спрашивает св. Василий Великий: "Овцы гласа моего слушают. Вот как уразумевается Бог – чрез слышание заповедей и чрез исполнение слышанного. Вот ведение Бога – соблюдение заповедей Его" [19]. "Аще заповеди моя соблюдете, будете в любви Моей" (Иo. XV, 10). "Добродетелями, говорит св. Григорий Нисский, пpиoбpетаем мы ведение о благе превосходящем всякий ум как бы по некоторому образу делаем заключение о первообразной красоте" [20]. Понятия Богоподобия и добродетели, таким образом, в конце концов оказываются тожественными. "Решившись жить свято, мы, говорит св. Кирилл Александрийский, приобретем досточудный образ Его, соделавшись сообразными Тому, Который ради нас соделался подобен нам, Единородному, как Богу, первородному же по человечеству" [21]. Очистить себя от греховной скверны, достигнуть сердечной чистоты, поэтому, значит приготовить себя, сделаться способным к Богопозннию и Богоподобно. "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят". "Чем более, говорит св. Тихон Задонский, человек совлекаться будет ветхого человека с деяниями, его тем более облекаться в нового (Кол. III, 9. 10); чем больше будет облекаться в нового, тем чистейшая будет душа, тем большая в ней доброта и красота образа Божия явится; якоже чем чистейшая вода, тем яснее в ней изображается вид солнца; или чем чистейшее зеркало, тем живее в нем изображается подобие лица, смотрящего в него" [22]. "Чистый сердцем, по словам св. Григория Нисского, не увидит в себе ничего, кроме Бога", поэтому, "чуждаться, сколько возможно порока словом, делом и помышлением, очищая себя от скверны, – это есть подражание Божественному совершенству, окружающему небесного Бога" [23].

Следовательно, если спрашивать о существе вечной жизни, со стороны душевного состояния человека живущего ею, то сущность ее, источник присущего ей вечного блаженства будет заключаться в святости. Человек потому будет бесконечно блаженствовать, что он (человек) будет святым и в общении со всесвятым Богом. "Царство Божие, говорит св. Апостол Павел, не пища и питие, а праведность и мир и радость о Духе Святом" (Римл. ХIV, IV), т. е. (если отрешиться от частного повода, по которому сказаны эти слова), блаженство и радость Царствия Божия будут проистекать не из удовлетворенности на земле мыслимых, себялюбивых стремлений и запросов человека, – радость будет о Дух Святом, которая необходимо соединяется с праведностью и миром. Человек, поступая в царство Божие, поступает туда не для того, чтобы блаженствовать (если блаженство нужно и можно отделить от добродетели), а для того, чтобы быть святым. Блаженство и святость праведников, с христианской точки зрения, таким образом, – понятия неотделимые одно от другого. Для христианина блаженство только в святости, добродетели и ни в чем более. Раз дана святость, тогда теряют для него первостепенную важность все прочие блага, всякие награды, предлагаемые за святость. Совершенный человек "делает добро не из за пользы, которую бы он получил, но потому, что он считает справедливым делать добро"... он имеет "обычай делать добро ни для славы, ни, как говорят философы, для репутации, ни для награды от людей или от Бога, – но для того, чтобы проводить жизнь по образу и подобию Божию [24], которая для него является ценной сама по себе. "Потщимся, говорить св. Ефрем Сирин, пойти этим путем (т.е. тесным путем добродетели), потому что самый путь есть жизнь" [25], единственно возможное, единственно законное устроение человека. " В награду себе" (Псалмопевец в Пс. CXVIII, 40), по словам св. Афанасия Великого, просит жизни праведной и добродетельной, потому что не только сохранил заповеди, но и с любовью расположен к ним, и не ради чего, но ради их самих исполняет их" [26].

Праведность, таким образом, в глазах христианина не только не бремя, не только не требует себе вознаграждения; но "сама много больше всякой награды, потому что сама есть воздаяние, заключающее много наград" [27]; "Больший труд (для добродетели), по словам св. Григория Богослова, сам по себе есть большая награда для человека, у которого сердце не вовсе предано кормчеству" [28]. Зная, что свят его Бог, что в святости истина и жизнь, христианин и делает добро, чтобы ему жить этой истинной жизнью. Зная свое призвание, "чтя частицу Божества, какую имеет в себе" [29], христианин "ревнует о спасении, не о заслугах мечтая, а считая себя обязанным трудиться, как раб" [30], преклоняясь перед высшим непреложным законом бытия. Умственному взору христианина предносится, конечно, и та мысль, что только этим путем он может "придти к Отцу и быть причастником Божественной, всеблаженной жизни, быть богом по усыновлению" [31]; но уже не мысль о блаженстве служить побуждением, не она уже заставляет христианина стремиться к добродетели: он прежде этой мысли возлюбил добродетель и преклонился пред ее истиной, признал в ней свое высшее благо. Мысль о грядущей славе только укрепляет его веру в добро, удостоверяет его, что он не ошибся в избрании своего жизненного пути, что в нем именно и есть истина. "Когда, говорит преосв. Феофан, поставляется вечная жизнь в таком важном деле, какова цель нравственная, то при сем не представляется ничего корыстного, наемнического, а только полагается на вид существенная черта христианства и христиан, кои еще здесь становятся гражданами небесными и живут, чая и воздыхая о своем небесном отечестве, с мыслию, что странники и пришельцы суть на земле, не имеющие здесь пребывающего – града, но грядущего взыскующие (Евр. XI. 13-16)" [32].

Однако, сознание непреложности, самоценности и, отсюда, безусловной обязательности жизни по воле Божией не давит человека суровой необходимостью подобно какому – нибудь. кантовскому, не допускающему возражений, императиву. Святое общение с Богом не только есть долг человека, но является для него единственным благом, единственным правильным состоянием его природы. "По самой природе своей, человек, по выражению св. Кирилла Александрийского, предназначен к тому, чтобы быть подле Бога [33]. Если же таково назначение человека, "если он, говорить св. Григорий, для того и приходит в бытие, чтобы быть причастником Божественных благ, – то необходимо он и созидается таким, чтобы быть ему способным к причастию этих благ. Как глаз, вследствие естественно присущего ему луча, находится в общении с светом, привлекая ему сродное, точно также необходимо было вмешать в человеческую природу что-нибудь сродное Богу, чтобы ей иметь стремление к сродному. И в природе бессловесных, кому выпала на долю жизнь в воде или в воздухе, тот соответственно образу своей жизни и устрояется, так что каждому, в силу расположения тела, свойственны и сродны одному воздух, а другому вода. Так и человек, получивший бытие для наслаждения Божественными благами, должен был в своей природе иметь нечто сродное с тем, причастием чего стал. В силу этого он украшен и жизнью и словом (т.е. разумом), и мудростью, и всеми благами, приличными Божеству, чтобы по каждому из них иметь желание, свойственное им" [35].

Как образ и подобие Божие, человек наделен Богоподобными свойствами и бесконечными стремлениями. Он не удовлетворяется одной видимостью явлений, одной показной стороной жизни, он ищет ее оснований и, таким образом, доходить до последнего основания. Он не удовлетворяется лишь видимыми, служебными отношениями к нему природы и людей, он хочет сделать эти отношения вечно-значимыми, безусловноценными. Но ответа на эти бесконечные по истине Божественные запросы своей природы человек в самом себе найти не может и это потому, что он есть только образ, только конечное отражение бесконечной, самосущей и самоценной жизни, а не самая эта жизнь. Душа, говорить преп. Макарий Египетский, не имеющая в себе Божия света (т. е. жизни самосущей), но сотворенная по Божиему образу (ибо так домостроительствовал и благоволил Бог чтобы она имела вечную жизнь), не из собственного своего естества, но от Божества Его, от собственного света Его восприемлет духовную пищу и духовное питие, и небесные одеяния, что и составляет истинную жизнь души [34]. Поэтому, предоставленный самому себе человек обречен на безысходное противоречие и на вечное страдание. "Душа человеческая, говорить св. Тихон Задонский, яко дух от Бога созданный, ни в чем ином удовольствия, покоя, мира, утешения и отрады сыскать не может, как только в Бозе, от Которого по образу Его и подобию создана; а когда от Него отлучится, принуждена искать себе удовольствия в созданиях и страстями различными, как рожцами себя питать [36], но надлежащего упокоения и отрады не обретает; и так от гладу следует ей умрети. Духу бо духовная пища, потребна есть" [37].

Следовательно, святое общение с Богом является не обязанностью только, но прямой необходимостью человека. Вне этого общения человек не только вне своего призвания, не только грешен, но и прямо нравственно мертв. В силу этого, нормальный человек жаждет Богообщения, как своей заветной цели (Филипп. I, 23). "Созданный по образу и подобию Божию, человек, говорит Преосв. Феофан, по самой природе своей есть некоторым образом Божеского рода (ср. Деян. XVII, 28. 29). Будучи же рода Божия он не может не искать общения с Богом не только, как с своим началом и первообразом, но и как с верховным благом" [38].

Итак, если православная Церковь учит, что "конец добродетельной жизни есть блаженство" [39], то этим она отнюдь не освящает наемнического отношения к добродетели, не думает основать нравственную жизнь на корыстном стремлении к самоуслаждению. Мы выше видели, с какой силой и решительностью отвергается это эгоистическое начало св. отцами Церкви. "Предел человеческого блаженства есть подобие Божеству" [40], а это подобие – в святости. Добродетель, след., и есть то блаженство, которого ищет себе христианин. Добро само по себе дорого для христианина, само есть высочайшее благо.

Следовательно, чтобы понять блаженство Богообщения, чтобы быть участником блаженной славы в жизни вечной, необходимо прежде отрешиться от себя, пожертвовать своими себялюбивыми желаниями в пользу добра, как высшего закона бытия; необходимо прежде положить средоточие своей жизни не в себе, а в воле Божией, "предоставить, одним словом, над собой царствовать Богу" [41]. Раз средоточие жизни человека в его "я", раз он законом бытия считает себялюбие, тогда для него воля Божия, как всякое ограничение его хотений, представляется враждебной, неудобоносимой, и Сам Господь немилосердным властителем, который жнет, где не сеял. Себялюбец. следовательно, не может признать святости своим высшим благом, не поймет и блаженства Богообщения. Но раз человек отрекся от себя во имя святости, тогда и враждебность для него Божественного миропорядка пропадает сама собою.

Для святого, т.е. любящего святость, Святый Господь является естественным концом всех желаний, – не только первообразом для подражания (который может предноситься сознанию и насильственно), а, именно, ответом на запросы природы человека, является и союзником и опорой, одним словом, всем. Понятно, что для такого человека Богообщение будет не непосильным бременем, каким оно было для многих людей в Ветхом Завете и каким является общение с праведниками для нас теперь. Для любящего святость Богообщение будет именно .желанным благом, целью всех его стремлений, для которой он пожертвует всем, что может только представляться дорогим с человеческой, греховной точки зрения. "Что ми есть на небеси и от Тебе что восхотел на земли? Исчезе сердце мое и плоть моя, Боже сердца моего и часть моя. Боже во век". Поэтому-то, в то время, как народ еврейский, только что вышедший из Египта и еще не позабывший египетских мяс, изнывал от страха, стоя у подошвы Синая и ощущая близость Божию, в то время, как народ просил избавить его от невыносимого для него Богообщения (Исх. XX, 18-19); святой "пророк Моисей, – по выражение преосв. Феофана, – поставлял зрение лица Божия краем своих желаний и после того уже, как Бог явил чрез него столько чрезвычайных действий Своей благости и всемогущества: "Аще обретох благодать пред Тобою, яви ми Тебе Самаго, да разумно вижду Тя (Исх. XXXIII, 13), молился он" [42]. Имже образом желает елень на источники водныя, описывает свое душевное настроение святой пророк Давид, сице желает душа моя к Тебе, Боже" (Пс. XII, 2), "желает и скончавается душа моя во дворы Господни" (и только там, рядом с Богом, находить свой покой, как птица гнездо), "мне же прилеплятися Богови благо есть" (LXXII, 28). Таким образом, только общность настроений, подобие Богу делает Богообщение истинным благом человека. Святый Господь только "на святых почивает". Вот почему и Господь Иисус Христос просил Своего Небесного Отца только "о тех, которых Отец дал Ему" , т.е. только об усвоивших себе жизнь Христову, только о познавших Бога подобно Самому Христу (ст. 25), – "чтобы они были с Ним" (Ио. XVII, 24); потому, очевидно, что только они способны быть в единении любви со всесвятым Богом (ст. 20-21). "Те только, – говорить св. Иустин Мученик, достигнуть бессмертия, которые приближаются Богу святостью жизни и добродетелью" [43].

Нельзя представлять себе дело в том вид, что христиане отрекаются от себя в пользу добродетели потому, что знают конечный вывод этого самоотречения, знают, что таким путем они все-таки в конце концов придут к большей выгоде. Первые шаги по пути добродетели, конечно, весьма часто руководятся таким соображением. Но это только первые шаги. Чем более человек познает Бога, чем более он приближается к Богу, тем все менее и менее становится для него возможным подобное расчетливое настроение. Истинная и вожделенная красота, созерцаемая только имеющими очищенный ум, принадлежит, по словам св. Василия Великого, – Божию и блаженному естеству. Кто внимательно устремляет свой взор на сияние и изящество сей красоты, тот заимствует от нее нечто, как бы от красильного раствора на собственное лице наводя какие-то цветные лучи [44]. И это не только потому и не в том только смысле, чтобы, созерцая эту красоту и восхищаясь ей, человек проникался желанием ей подражать, а потому и в том смысле, что любовь, которая составляет основной закон Божественной жизни, не может в очищенном сердце не вызвать такой же любви. Человек созерцает в Боге не самозаключенную святость, которая была бы погружена в услаждение своими совершенствами, а видит прежде всего любовь, которая стремится жертвовать собой, стремится наделить своими благами всех, кто только может их воспринять. Человек сознает, что он в частности ничем не заслужил этой любви, – что, наоборот, его неблагодарность заслуживала наказания, а не любви. Сознавая все это, может ли чистый, любящий добро человек не загораться в ответ на эту любовь такой же безграничной и бескорыстной любовью, какую видит в Боге? Тогда для человека пропадает все: и сам он, и будущие награды, и закон справедливости, и остается только Один Бог, для Которого он и живет и о процветании царства Которого, как царства добра, он только и думает, позабывая, будет ли сам он участвовать в этом царстве или нет. "Я уверен, – говорит св. Апостол, – что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе Господе нашем" (Римл. VIII, 38-39). Ради этой любви, ревнующей не о своей выгоде, а о славе Божией, Илия считал невозможным более оставаться в живых, когда имя Божие в поругании. Ради этой любви Моисей просил Бога изгладить его из книги жизни, если народ Божий не будет прощен Богом, а апостол Павел желал быть отлученным от Христа. При правовом жизнепонимании этого самопожертвования нельзя никак объяснить: оно не только не понятно, но кажется как будто бы неприличным. Может ли человек посягать на решения Божественной воли? Может ли он и предлагать себя в виде жертвы за других? не будет ли это самомнением. Иногда думают ослабить силу слов апостола тем соображением, что он желал несбыточного. Но преосв. Феофан справедливо говорит на это, что "это были не слова только (что неприлично в устах апостола), но искреннее, из глубины души исходящее желание, – желание безвозвратное. Будь возможно желаемое им, он готов был в самом деле на предлагаемую жертву. Не говорит просто: желал бы, но выражает усиленное: желание молихбыся – hicomhn, молитвою из сердца исторгающеюся и все существо его объемлющею (св. Злат.)" [45]. То чего не объяснить при правовом порядке, с христианской точки зрения не требует никаких объяснений: Павел горел любовью, а любовь и состоит в самопожертвовании. "Любовь Христова, говорит св. И. Златоуст, так одушевляла (Павла), что, если бы ему предложено было потерпеть для Христа и вечные наказания, он не отказался бы и от этого. Ведь, он служил Христу не так, как мы, наемники, по страху геенны и по желанно Царствия; нет, объятый какою-то другою, несравненно лучшею и блаженнейшею любовно, он и терпел, и делал все не для чего иного, как для того, чтобы только удовлетворить этой любви, которую он питал ко Христу" [46]. "Христос, говорит Святитель в другом месте, составляла для апостолов все; ни неба, ни царства небесного не предпочитали они Возлюбленному. Но спросишь: как можно возлюбить так? Если представим себе, сколько раз оскорбляли мы Бога после бесчисленных благ, от Него полученных, и Он не переставал умолять нас, – сколько раз удалялись мы от Него; и Он не покидает нас, но Сам прибегает к нам и зовет, и влечет нас к Себе, – если размыслим о всем этом и тому подобном, то можем возжечь и в себе такую любовь" [47]. В этой то себя позабывающей любви и состоит верх христианского совершенства потому что только проникшись такой любовью, человек станет подобным Богу, приобретет то познание Бога, которое составляет содержание вечной жизни. "Весьма важно, говорит св. Григорий Богослов, держаться сказанного: кто возлюбил, тот будет возлюблен; а кто возлюблен, в том обитает Бог. А в ком Бог, тому невозможно не сподобиться света; первое же преимущество света познавать самый свет. Так любовь доставляет ведение" [48].

Итак, то "конечное (т.е. высшее) благо, которым мы могли бы быть истинно блаженными" есть "святое общение с Богом". Из желания быть в этом общении христианами и предпринимаются все их подвиги и труды, и только то дело считается "истинною жертвою, которое совершается из этого желания" [49]. Но при этом не мыслится ничего чуждого нравственности, ничего корыстного. Блаженство жизни и состоит в святости, безграничной и никогда не применяемой. Замечательно ясно выражаете эту мысль св. Василий Великий в следующих словах: "Итак есть истинное благо, которое в собственном и первоначальном смысл должно назвать блаженным; и это есть Бог. Почему и Павел, намереваясь упомянуть о Христе, говорит: по явлению блаженного Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Ибо подлинно блаженно сие неточное добро (нравственное, как увидим далее), к Которому все обращено, Которого все желает, сие неизменяемое естество, сие владычественное Достоинство. сия безмятежная жизнь, сие беспечальное состояние, в Котором нет перемен, Которого не касаются превратности, сей приснотекущий Источник, сия неоскудевающая благодать (любовь), сие неистощимое Сокровище. Но невежественные люди и миролюбцы, не зная природы самого добра, часто называют блаженным то, что не имеет никакой цены: богатство, здравие, блистательную жизнь, – что все по природе своей не есть добро: потому что не только удобно изменяется в противоположное, но и (заметим) обладателей своих не может сделать добрыми. Ибо кого сделало справедливым богатство, или целомудренным здоровье? Напротив того, каждый из сих даров злоупотребляющему им часто способствует ко греху (вот почему узнается зло). Посему блажен, кто приобрел достойное большей цены, кто стал причастником благ неотъемлемых. Но почему узнаем его? Это тот, иже не иде на совет нечестивых" [50]. Итак; благо Богообщения состоит в святости, а не в услаждении, как таком. Поэтому, первое, неизбежное условие достигнуть этого блага есть самоотречение во имя безусловной ценности добра. Познание Бога, говорит св. Кирилл Александрийский, может быть делом только того, который достиг уже такой степени силы, что никакого не придает значения плотскому и мирскому (чужд самоуслаждения), но способен как бы яростно и неукротимо стремиться духом к тому, что угодно Богу [51].

А так как первообраз святости воплощается в Боге и есть любовь, то самоотречение во имя добра, наконец, разрешается в бескорыстный вострог пред Богом, заставляющий человека жить только для Бога и видеть только Бога, позабывая обо всем.

Бог есть любовь, и христианство, которое есть "подражание Божественной природе" [52], высшее благо полагает тоже в любви.

[1] Т. VI, 118. О граде Б. кн. Х1Х, 3.

[2] Т. VI, 40. Ср.: "Царство небесное есть созерцание". Ibid Письмо к Кессарийским монахам.

[3] De mortuis. Migne. t. XLVI, col. 504-5.

[4] Т. IV, 483. Ср. Григория Богослова т. V, 345: "Что такое царство? Созерцание Бога, Его славословие и песнопение совокупно с ангелами".

[5] Климент Александр. Строматы IV, 22. Clark's Library, v, XII, 203.

[6] Ефрем Сирин, См. т. IV, 421. Сл. 142.

[7] Григорий Нисский т. II, 442 – 3. Ср. буквальное повторение у Св. Афанасия В. на Мф V, 8 т. IV, 478.

[8] Т. V, 61 – 2. Слово о подвижничестве 2-е.

[9] Т. IV. 144. Изд. 1892.

[10] Ibid. стр 208.

[11] Стр. 429.

[12] т. II, 56.

[13] т. II, 478. О блаженствах сл. VIII.

[14] У преосв. Феофана в "Начертания Христианского нравоучения". Стр. 34-35. Изд. 1891 г.

[15] In. Cantic. cant. Horn. IX.

[16] Т. I, 227.

[17] Ириней Лиoн. Против ересей, кн. V. гл. ХII, 4.Clarks Library. v. IX 85.

[18] Григорий, Бог. т. 11, 37.

[19] Василий В. Т. IV, 345. Бес. 23-я.

[20] In Cant. cant. Ноm. III (Migne. t. XLIV, col. 824). Т. III, 79.

[21] Т. V. 63-64.

[22] Т. III, 310.

[23] De profess. сhristian. Migne. t. XLVI, col. 245.

[24] Климент Алекс. Строматы. IV, 22. Clark's Library, v. XII, 203.

[25] т. II, 397. Слово 37 на второе пришествие.

[26] т. IV, 416. Пс. CXVIII, 40.

[27] И. Златоуст. In Rom. Horn. VIII. (Migne. t. LX, col. 456). Перев. стр. 159.

[28] T. III, 292. сл. 40.

[29] Григорий Бог. Т. V, 125.

[30] Еп. Феофан. Письма к одному лицу в Петерб. СПБ. 1881. Стр.63.

[31] Григорий Бог. ibid.

[32] Письма о христианской жизни. СПБ. 1880. стр. 198.

[33] т. II. 302.

[34] Orat. catech. с. V (Migne. t. XLV. col. 21). т. IV, 15-16.

[35] Вес. I, 10. Стр. 14.

[36] Святитель здесь объясняет притчу о блудном сыне.

[37] т. II, 192.

[38] Феофан. Haчертание. Стр 32.

[39] Григорий Нисский Надпис. Псал. I, 1. т. 2.

[40] Он же Ibid. Migne. l. XL1V. col. 433. т. II. 4.

[41] "Языческие мудрецы, по словам св. Василия Вел., пускались в умозрения о конце человеческом, но они разошлись в понятии о сем. Одни утверждали, что конец этот есть знание; другие же успешное действование; иные – разнообразное употребление жизни и тела; а другие, став. скотоподобными, говорила, что этот конец есть удовольствие. Но по нашему учению, конец, для которого все делаем и к которому стремимся, есть блаженная жизнь в будущем веке. И конец сей достигается, когда представляем над собой царствовать Богу. Лучше сего для разумной природы доселе не изобретал еще разум". т. I, 289. Пс. XLVIII, 1.

[42] Начертание. Стр. 33.

[43] 1-я aп 21. Изд. Преображенского, Стр. 59.

[44] Пс. XXIX, 8. Т. I, 212.

[45] Начертание. Стр. 12-13.

[46] О сокрушении сл. I, 16. К Антиох. т. III, 18.

[47] Бес. V на Римл. Стр. 98-99.

[48] Т. V, 153. Стихотв. "о смиренномудрии".

[49] Бл. Августин. О граде Б. кн. X, 6, т. IV, 112-113.

[50] Бес. на Пс. I. т. I, 152 – 153. Изд. 1891 г.

[51] т. IV, 298.

[52] Св. Григорий Нисский De profess, christ. Migne. t. XLVI, 244.

3.
Возмездие

Таким образом, высшее благо и добродетель – понятия между собою тождественные. Сущность вечной жизни состоит в нравственном совершенстве, в действительном переживании в себе Божественного добра. "Благо Божие", следовательно, "не отделено от нашей природы и не отстоит где-нибудь далеко от решающих искать его; – оно в каждом неведомое и сокрытое, когда заглушается заботами и удовольствиями жизни, и снова находимое, когда мы обратим на него свое внимание" [1]. Если же человек, по словам св. И. Златоуста, и "создан для того, чтобы угождал человеколюбивому Богу и вкусил царствия грядущего" [2], если вне общения с Богом (в чем состоит бытие в царстве Божием) человека постигает нравственная смерть; то возможно ли представлять себе вечную жизнь только самым последним выводом из всей земной жизни человека, выводом, который достигается лишь после смерти? "То неверно, говорить преосв. Феофан, если бы кто стал думать, что когда Богообщение поставляется последнею целью человека, то человек сподобится его после, в конце, напр., всех трудов своих. Нет, оно должно быть всегдашним, непрерывным состоянием человека, так что, коль скоро нет общения с Богом, коль скоро оно не ощущается, человек должен сознаться, что стоить вне своей цели и своего назначения. Состояние, в котором человек сознает себя в Богообщении, "есть единое истинное состояние человека, есть единый решительный признак присутствия в нем начала истинно-нравственной и духовной жизни" [3]. Если Богообщение всегда может и должно быть присуще человеку, то, следовательно, и вечная жизнь не заключает в своем существе ничего такого, что бы препятствовало ее открытию здесь на земле, другими словами, вечная жизнь именно как состояние души человеческой, не зависит от условий пространства и времени, не приурочена только к миру загробному, а зависит исключительно от нравственного развития человека и, следовательно, может начаться для избранных и в здешней жизни. Этим колеблется основной догмат правового жизнепонимания – предвзятая мысль о безусловной противоположности вечной жизни земному существованию человека, – мысль, которая нужна приверженцам этого жизнепонимания, чтобы объяснить и обосновать другой свой и столь же чуждый православию догмат о доброделании из-за награды [4]. Православное учение, взятое в его чистоте и независимо от случайных придатков, признает вечную жизнь лишь продолжением жизни настоящей.

Последовательнее и яснее других священных писателей проводил эту мысль св. Апостол Иоанн Богослов, все писания которого могут быть названы проповедью о вечной жизни в смысле святого общения с Богом. Эта вечная жизнь вечна, по нему, не своею временною бесконечностью, а своим внутренним богатством, и потому не зависит от условий пространства и времени. "Верующий в Сына (уже здесь на земле) имеет жизнь вечную" (Ио III, 36). "Мы знаем, что (уже теперь) перешли от смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти (1 Ио. III, 11). Жизнь вечная не обусловлена воскресением из мертвых, она раньше его, и как будто бы даже обусловливает его собою: "Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я (как будто бы в силу этого) воскрешу его в последний день" (Ио. VI, 54). С другой стороны, "никакой человекоубийца не имеет "жизни вечной, в нем пребывающей" (Ио. III, 15), т. е. не только не имеет твердой надежды на получение вечной жизни в будущем веке, но прямо не имеет вечной жизни здесь на земле, как своего душевного достояния.

Что касается святоотеческих творений, то они, можно сказать, полны указаниями на такой смысл учения о вечной жизни. Так, напр., преп. Ефрем Сирин следующим образом рассуждает о различном достоинстве жизни: "Не всякая жизнь одинакова. Живут и бессловесные, но ничем не разнятся от мертвых; потому и закалающие их не подлежат осуждению. И жизнь грешников есть смерть, потому что томятся они тлением и смерти, живя, чтобы умереть для вечного мучения. Спаситель говорить: "Аз есмь живот" (Ио. XIV, 6). Посему праведники прекрасно называются живыми, потому что в здешней жизни услаждаются непрестанным созерцанием Бога и не делать или не терпеть никакого зла, действительно, есть жизнь" [5] так сказать, в собственном смысле. Если в царстве небесном наслаждение, и радость и духовное веселье в вечном свете будут иметь святые, то здесь еще святые и верные души удостаиваются получить залог и начаток сего чрез действенное общение Духа". Поэтому, "кто приобрел высший образ мыслей, тот еще здесь предвкушает царство небесное, начинает жить блаженною жизнью, ожидая себе блаженства, уготованного любящим Бога" [6]. Получить вечную жизнь не значит перейти из одной области бытия в другую, а значит прибрести известное душевное расположение. Вечная жизнь, таким образом, не получается, а постепенно растет в человеке. Поэтому и возможно молить Бога: "Да будет сердце мое доброю для Тебя землею, приемлющею в себе доброе семя, и благодать Твоя да оросит меня росою вечной жизни" [7].

Отцы церкви вообще представляли себе жизнь человека непрестающим развитием, которое начинается здесь на земле и продолжается за гробом. Земная жизнь для них была приготовлением к жизни загробной и именно в смысле предначатия последней, насаждения ее в душе. Человек, по учению св. Отцов, здесь на земле созидает себе то настроение, которое будет содержанием его жизни за гробом. "Приближаясь к Богу жизнью, делами и учением, более безопасным, приуготовляйтесь, убеждает св. Григорий Богослов, к тамошней истин и созерцанию о Христе Иисусе Господе нашем" [8]. "Что доброго прибрел кто здесь, то самое, по словам преп. Макария Египетского, и в оный день будет для него жизнью" [9]. Таким образом, загробная жизнь является прямым продолжением жизни настоящей, продолжением по своему содержанию тождественным со своим началом. Раз начало созидаться соответствующее настроение, человек еще здесь на земле может ощутить будущее блаженство" [10], может "и ныне пить воду живую" [11]. "Путь, возводящий человеческую природу от земли на небо, не иной, говорить св. Григорий Нисский, как бегство и удаление от земных зол, а средство избежать зла, по моему "мнению, не может быть иным, кроме уподобления Богу. А уподобиться Богу значит стать праведным и святым, и добрым, и т. п. Если кто-нибудь, насколько возможно, ясно (enargwV) напечатлел в себе черты этих добродетелей, тот само собою, без труда переселяется в небесную страну: потому что не пространственное (topich) расстояние между Богом и человеком, так чтобы у нас явилась нужда в каком-нибудь орудии или выдумке, чтобы эту тяжелую, обременительную и земляную плоть переселить в бестелесную и мысленную жизнь, но, по мысленном разлучении добродетели от зла, от одного человеческого произволения зависит быть там, куда он склоняется пожеланием" [12]. Св. И. Златоуст выражает ту же самую мысль в следующем кратком, но многосодержательном изречении: "Умертвить плоть, значит жить вечною жизнью, значит еще здесь на земле иметь в себе залог воскресения" [13].

Насколько учение о вечной жизни, как именно об устроении души, и о возможности ее раскрытия здесь на земле, было присуще отцам Церкви, это показывает пример преп. Макария Египетского. Сам восшедши на высоту добродетели и опытно ощутивши в себе будущее блаженное общение с Высочайшим Добром, преп. Макарий так глубоко проникся этим ощущением, что как бы уже не представлял себе, какое еще блаженство будет дано его душе за гробом, в какую славу она еще будет облечена и каких благ станет причастницей. Полное раскрытие вечной жизни в душе, полное наслаждение еще здесь на земле утехами небесного царства делало для св. отца как бы излишними какие-нибудь еще новые утехи, новое наслаждение. Поэтому, "душа, по словам преп. Макария, еще ныне приемлет в себе царство Христово, упокоевается и озаряется вечным светом" [14], на долю же будущего прославления человека остается как будто бы одно воскресение и прославление тела. "Воскресение умерщвленных душ бывает еще ныне (apo tou nun), а воскресение тел будет в оный день" [15]. Насколько душа достигла совершенства, настолько она наслаждается духовною жизнью здесь, в будущем же веке к ней присоединится и тело. "В какой мере каждый из нас за веру и ревность стал причастным св. Духа, в такой же в день он будет прославлено и тело его. Ибо, какое сокровище собрал ныне внутренне в душе своей, то самое откроется вне в теле его" [16]. – Таким образом, потусторонность вечной жизни только кажущаяся; христианин еще здесь на земле должен считать себя гражданином небесным, еще здесь на земле должен начать вечную жизнь, чтобы насколько возможно здесь же предначать и вечное блаженство.

Если же вечное блаженство возможно и в этой жизни, то что значат после этого все рассуждения св. Писания об открытии какой-то совершенно особой жизни, которое произойдет после всеобщего воскресения и обновления? Все эти рассуждения значат только то, что нет здесь на земле полного раскрытия вечной жизни, что эта последняя "возвращается человеку в настоящем веке в виде залога, в будущем же – во всей полноте" [17]. Причина же этого не в существе вечной жизни, а в состоянии теперешнего мира и в нем человека. "Не сообразно было, говорит преп. Ефрем Сирин, жизнь блаженную иметь на земле проклятий и жизнь вечную обрести в мире преходящем" [18]. В этом мире живет зло, вражда, себялюбие, в этом мире продолжает господствовать смерть, – жизнь мира является прямым отрицанием жизни вечной. Точно то же и в частной человеческой жизни. Начало греха, плоть всегда остается в человеке в той или другой степени, всегда его искушает, всегда, следовательно, препятствует полному его одухотворению. Себялюбие, как бы человек его ни старался уничтожить в себе, все-таки не исчезает совсем. Поэтому, и познание Бога, восприятие в себе небесного блаженства не может быть совершенным. "Понеже, говорит св. Тихон Задонский, не может совершенна зде быть любовь ради немощи нашей, то и радость не может быть совершенна, но токмо капля некая и, как малая солнечная луча, сквозь облака проходящая, любителей сердца сладко ударяет" [19]. Необходимо человеку и окружающему его миру обновиться, извергнуть из себя все греховное, чтобы потом со всей полнотой и совершенстве воспринять в себя грядущее царство. Это и произойдет при разрушении мира, в этом и смысл смерти и каждого отдельного человека. Эта последняя, по разуму св. отцов, состоит в разложении человека на составные элементы; чтобы потом человек мог восстать обновленным. "Истинному Художнику, говорит напр., св. Епифаний Кипрский; имеющему подобно скудельнику, попечение о созданном собственными руками создании и сосуде, когда сосуд сей потом по причине преслушания оказался с недостатком, и пока еще он был, так сказать, мягкою глиною, и в сосуде образовалась течь как бы сквозь трещину, – не оставлять сосуд так, но обратить в первоначальное смешение, чтобы потом в пакибытие, т.е. в воскресение, восстановить в первоначальную, и еще большую светлость сей сосуд, т. е. тела соделавших весьма много неправедного, но покаявшихся, отставших от собственных своих поступков, и усовершившихся в познании Господа нашего Иисуса Христа, так чтобы восставшее из земли смешение соделалось подобным смешению, размягченному Художником, и потом из него устроился первоначальный и еще лучший образ" [20]. После того, как "устроится этот первоначальный образ", человек и мир сделаются способными к полному восприятию вечной жизни, тогда и "сойдет на землю, небесный Иерусалим" (Апок. XX, 10), наступит полное раскрытие в мире царства Божия.

Таким образом, все дело спасения представляется в следующем виде: человек здесь на земле трудится, работает над собой, созидает в себе царство Божие и чрез это теперь же начинает мало помалу делаться причастником вечной жизни, насколько он имеет сил и способности для этого причастия; после же того, как злое начало будет окончательно изгнано, в век грядущий, человек, наконец, увидит Бога лицом к лицу, будет пользоваться вечной жизнью во всей ее бесконечной полноте. Нравственное обновление человека, таким образом, существенно связано с вечным спасением: последнее не особое какое-нибудь действие , не получение чего-нибудь нового, а только совершенное раскрытие, осуществление тех начал, которые заложены и развиты были человеком в настоящей жизни.

Если же вечная жизнь, в существе своем, является прямым последствием того или другого направления человеческой земной жизни, то как понимать после этого основной догмат христианства о загробном возмездии? Возмездие, по самому понятию своему, состоит в даровании труженику чего-ниб. особого, какой-нибудь, заслуженной им награды, т. е. чего-ниб. особого, нового, чего он еще не имеет и что могло бы заменить собою его труд. Если же вечная жизнь есть простое следствие человеческого труда, вывод из его нравственного развития, то как будто бы она уже перестает быть возмездием в строгом смысле слова. На это можно ответить утвердительно: действительно, правовое понятие о возмездии, при котором необходимо мыслится потусторонность вечной жизни, такое понятие имеет случайное происхождение в христианском мировоззрении, и, следовательно, если дело идет о христианстве по существу, такого понятия о возмездии в прямом и строгом смысле нельзя допустить.

В самом деле, понятие о возмездии связано неразрывно с правовым пониманием жизни человека, которое (понимание) высшее благо человека полагает не в нравственном добре, а в caмoycлaждeнии, и добро признает только благом относительным, только средством к достижению самоуслаждения в будущем мире [21]. С точки зрения этого жизнепонимания, очевидно, цель жизни человека не будет достигнута, если человек только сделается святым и в будущем веке будет проводить святую жизнь. Самоуслаждение требует награды еще сверх этого, требует награды за все труды и лишения, какие человек понес на земле при стяжании святости, позабывая ту простую истину, что для всякого стремящегося к истине и жизни, самая эта истина и самая жизнь являются наградой; потому что только для них он и трудился. Слыша же о загробном блаженстве и не желая понять, в чем оно заключается, самоуслаждение и признает это блаженство тем возмездием, которого ему нужно, чтобы покрыть труды человека.

Как построенное на себялюбии, такое понимание жизни всего более понятно и близко человеку греховному, себялюбцу, какими оказываемся в существе дела все мы, люди этого века. Вечная жизнь для себялюбца представляется, конечно, потусторонней; она в корне отрицает все те определения жизни, которые он признал за несомненные истины. Чтобы понять блаженство вечной жизни, нужно прежде полюбить добро, святость и в ней положить свое благо; между тем себялюбец больше думает о себе, чем о высших законах бытия, ищет счастья, а не истины. Понятно, что для него речь о блаженстве святости будет музыкой для глухого. Он не поймет убеждения быть добрым, если в виде награды ему укажут, что он и будет добрым, и более ничего. Не забудем, что ему предстоит прежде всего побороть свое злое настроение, побороть свои греховные привычки и страсти (Ио. V. 37. 44). Требуется, следовательно, борьба с самим собою, и борьба упорная и тяжелая, продолжающаяся до последнего момента земной жизни. Нужно много страдать, чтобы сделаться добрым. И вот самолюбцу скажут, что самое это добро, которого он так боится и не понимает, и будет его высшей наградой. Конечно, это себялюбца не убедит. Для такого-то настроения и необходимо понятие возмездия, необходимо указать, что добро, как истина, только и может привести человека к истинной жизни, тогда как зло неминуемо грозит мучением, хотя, как всякая ложь, и льстит саможалению. Св. Григорий Нисский прекрасно объясняет происхождение понятия о возмездии, в указанном именно смысле. "У возводимых ныне в высшую жизнь, читаем мы в его сочинении, "О Надписании Псалмов", душа, как не приготовленная опытом и не привыкшая к такому уразумению, не имеют пока и достаточных сил усматривать доброе. А, что вовсе неизвестно, к тому, хотя оно и всего прекраснее, пожелание наше остается неподвижным; без предшествующего же пожелания не будет никакого удовольствия от такой вещи, к которой не чувствуют пристрастия; потому что путем к удовольствию служит пристрастие. Посему для не вкусивших еще чистого и Божественного удовольствия необходимо надобно придумать нечто такое, почему были бы приняты и уроки добродетели, будучи услаждены чем-нибудь увлекающим чувство. Так обычно поступать и врачам, когда какой-либо горький и противный вкусу целительный состав делают они непротивным для больных, приправив сладостию меда" [22]. Вот такою "сладостью меда" и является учение о возмездии за добро, хотя сила не в возмездии, не в самой сладости, а в добре, которое этой сладостью делается привлекательным и для грешника. Тут не происходит, конечно, ничего похожего на обман: блаженство, конечно, будет уделом праведника, но последний, можно сказать, и не заметит его в смысле самоуслаждения, потому что внимание его устремлено не на себя, а на Бога, о Котором Одном он радуется. Самоуслаждение занимает совершенно второстепенное место; но, если человек пока только его и понимает, дело любви, пришедшей грешники спасти, – конечно, начать с того, что грешники понимают, чтобы уже потом от "млека" возвести их и к "твердой пище", по примеру апостола. Это и объясняет присутствие понятия возмездия в Св. Писании и отеческих творениях. Не смотря, однако, на это присутствие; мы имеем полное право утверждать, что понятие возмездия в устах священных писателей и отцов церкви употреблялось только в смысле предварительном, только чтобы быть понятным обыденному настроению. Право так утверждать дают нам не только все предшествовавшие наши рассуждения, но и прямые указания Св. Писания и отец Церкви.

Цель Слова Божия не умозрение, а наставление, и притом грешников. Неудивительно, поэтому, если в Слове Божием мы находим только намеки, только следы того понятия о возмездии, которое бы отвечало вполне существу христианства и при котором вечная жизнь является не наградой, как чем-то внешним, а естественным следствием трудов человека в снискании добра. Тем не менее, следы эти есть.

Прежде всего, в В. Завете встречаем такие выражения, что Господь "любит миловать" (Мих. 7, 18) и что "Он не по изволению сердца Своего наказывает и огорчает сынов человеческих" (Плач Иepeм. 3, 33). Подобные выражения понятны только тогда, когда Божественный приговор будет произноситься, именно, в зависимости от способности или неспособности человека к вечному блаженству. Грешник сам себя ослепляет и потому не может видеть света. Не так, что Господь, вопреки желанию и способности грешника, отлучает его от общения с Собою, а так, что общение с Богом совсем невосприемлемо для грешника. Эта мысль вполне ясно выражена в следующем месте книги пророка Исаии: "Устрашились грешники на Сионе, трепет овладел нечестивыми: кто из нас может жить при огне пожирающем? кто из нас может жить при вечном пламени?" Тот, кто ходит в правде и говорит истину; кто презирает корысть от притеснения, удерживает руки свои от взяток..., тот будет обитать на высотах" (Ис. 33, 14-16). Таким образом, для соблюдающих закон нет ничего невозможного обитать на Сионе, между тем для грешников там вечное пламя, огнь пожирающий. Грешники сами бегут от Бога и царства Божия, потому что для них быть там невыносимо. "Свет Израиля для грешников делается "огнем и Святый его пламенем" (Ис. 10, 17). Тот же смысл имеют и выражения подобные Ос. 14. 10: "правы пути Господни и праведники ходят по ним, а беззаконные падут на них", так как устроение души праведников соответствуют путям Господним, вообще царству Божию, они и могут ходить этими путями, для грешников же эти пути – гибель. Еще более определенно выражается естественная зависимость возмездия от того или другого направления жизни человека там, где говорится, что грешники в самих себе носят огонь, который и пожжет их в день суда. "Вы беременны сеном, разродитесь соломою, дыхание ваше – огонь, который пожрет вас. И будут народы, как горящая известь, как срубленный терновник, будут сожжены на огне (Ис: 33. 11-12). "И я извлеку из среды тебя огонь, который и пожрет тебя" (Тез. 28, 18). Или же представляется дело так, что грешники своими беззакониями разжигают огонь, который и будет их участью. "Вот все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, – идите в пламень огня вашего и стрел разженных вами. Это будет вам от руки моей: в мучении умрете" (Ис. 50. 11). Таким образом, Бог воздает грешнику тот самый огонь, который грешник возжигает своими грехами.

В книге же Притчей Соломоновых мы находим прямое указание на то, что понятие возмездия может приниматься именно в смысле естественного последствия. Так Премудрость говорит: "за то, что они возненавидели знание и не избрали для себя страха Господня, не приняли совета моего, презрели все обличения мои, за то и будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их. Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубить их" (Притч. I, 29-31). Если человек презрел указания премудрости, ему естественно терпеть последствия своего неразумия, между тем, эти последствия являются в тоже время и наказанием ему за то, что он не внял Премудрости. Возмездием служить естественный вывод из поведения человека.

В Новом Завете нельзя, вместе с св. Григорием Нисским, не остановить своего внимания на Лук. XVVI, 25-26. Здесь мы читаем: "Авраам сказал богатому (мучившемуся во аде): чадо, вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он утешается, а ты страдаешь. И сверх всего того, между вами и нами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, так же и оттуда к вам не переходят". Это место замечательно именно тем, что становясь на обычную, правовую точку зрения на возмездие, оно дает намек и на более глубокий его смысл. Стих 25-й обращается к нравственному сознанию грешника и говорит о том, что, как страдания богача, так и блаженство Лазаря вполне оправдываются с точки зрения правовой и то, и другое справедливо вознаграждают каждого за его земную жизнь. Но не в этом сила. Если бы это было и не так, богатый и Лазарь все-таки не могут перейти один на сторону другого, это было бы не только несправедливо, но и прямо невозможно, самое существо дела не допускает такой перемены. "Сверх всего того", кроме этой сообразности настоящего положения вещей, "между нами и вами утверждена великая пропасть", существует некоторая как бы естественная необходимость, в силу которой положение вещей измениться не может. Если же иметь виду первую половину слов Авраама, то окажется, что такую необходимость создало поведение богача и Лазаря в земной жизни, т. е. известное направление духовно нравственной жизни каждого из них. Св. Григорий Ниссккий так именно и понимает притчу о богатом и Лазаре. В разговорах с Макриной о душе и воскресении он влагает в уста Макрины следующую речь: "Подробностями сего повествования, т. е. притчи о богатом и Лазаре, Евангелие обозначает некие догматы, касающееся вопроса о душе. Патриарх, сказав сперва богатому: в плотской жизни ты получил часть благих", сказал подобное о бедном: "и он исполнил служение тем, что причастился зол в жизни", потом, продолжая о бездне, которою отделяются они друг от друга, чрез это, по-видимому, великий некий догмат открывает в слове. Догмат же этот, по моему мнению, таков: в начале жизнь человеческая была однородна. Однородною же называю ту, которая представляется в одном добре и к которой неприкосновенно зло... Но человек добровольно свободным движением, оставив недоступную худшему долю, восхитил жизнь срастворенную из противоположностей. Впрочем, Промысл Божий неразумия нашего не оставил неисправимым. Но поелику с преступившим закон необходимо последовала присужденная законом смерть; то, разделив человеческую жизнь на две части... по человеколюбию дал власть, кому что угодно избирать из этого то и другое, – разумею же доброе и злое, или в этой краткой и скоропреходящей жизни или в оных нескончаемых веках, предел которых есть беспредельность. Поелику же подобоименно называется и доброе и злое, и делится каждое из них по двоякому понятию, – разумею уму и чувству, и одни причисляют к доброй доле то, что приятным кажется чувству, а другие уверены, что постигаемое только мыслью и есть и называется добром (различие блага нравственного от счастья блага эгоистического): то у кого рассудок необучен и неспособен видеть лучшее, те в плотской жизни с жадностью иждивают следующую естеству долю добра, ничего не сберегая для жизни последующей, а распоряжающиеся своей жизнью с разборчивым и целомудренным рассудком, в краткой сей жизни истомленные оскорбляющим чувство, сберегают доброе веку будущей жизни, чтобы лучший жребий простирался для них на вечную жизнь. Итак, вот что, по моему понятию, значит бездна, которая не разверзшеюся землею образуется, но которую производит суждение, разделявшееся в жизни на противоположные произволения. Ибо однажды избравший приятное в настоящей жизни и не исправивший своего безрассудства покаянием, недоступною,для себя после сего делает область благ, неминуемую эту необходимость ископав пред собою, как бездну некую зияющую и непроходимую. Потому-то кажется мне, и благое состояние души, в каком слово Божие упокоевает подвижника терпения, названо лоном Авраамовым. Ибо сей первый из бывших когда-либо патриарх, как повествуется, на надежду будущих благ обменил наслаждение настоящими; совлекшись всего, что было у него первоначально в жизни, имел он пребывание у чужих, настоящим злостраданием искупая чаемое блаженство" [23]. Таким образом, непроходимую бездну, которая, кроме" правовой сообразности, тяготеет над богатым и Лазарем, создало направление жизни того и другого. Первый полагал цель жизни в самоуслаждении и поэтому оказался неготовым к вечной жизни; второй же, вместе с Авраамом, предпочел чувству ум (дух), нравственный закон, и потому естественно переходит в царство нравственного добра.

Св. Ириней Лионский подобное же указание на выясняемый нами смысл возмездия видит в Ио. III, 18-21. "Верующий в Него (Сына) не судится, а неверующий уже осужден, потому что не веровал во имя Единородного Сына Божия". Далее объясняется, что значит слово "суд". "Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет"; и потому сами не воспользовались тем благом, которое ниспослал им Бог, и, таким образом, сами подвергли себя лишению света, наказанию во тьме. Причина же такого нерасположения к царству Божию заключается в том, что, дела их были злы", заключается в противном царству Божию направлении их предшествующей жизни, в устроении их души. "Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет, и не идет ко свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы. А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны". Раз человек устроил себя по образу Божию, он к Богу и стремится, потому что в Боге он найдет только оправдание своего устроения и сродную себе стихию жизни. Но если человек делал зло, если он думал только о самоуслаждении, тогда, конечно, в царствии Божием он найдет только обличение своей жизни, только ее полное отрицание, и потому возлюбит тьму, не пойдет к свету, чтобы остаться ему при своем. Таким образом, каждый получает то, к чему приготовлена его душа. Утешение праведнику в том, что он пришел ко свету, которого искала и по которому устрояла себя его душа, а грешник наказывается самой той тьмой, которую он возлюбил.

Что касается св.-отеческих творений, то мысль о естественной зависимости будущей участи от направления земной жизни находит там уже не намеки, а прямое, ясное и подробное раскрыло. Отцы церкви не могли ограничиваться наставлением, как жить, чтобы жить истинно, но должны были и объяснить философски, почему так нужно жить, должны были посвящать свое время и умозрению. Поэтому, наряду с обычным наставлением, мы встречаем в их творениях и гносисе, философское постижение веры.

Более ясно и подробно учение о возмездии раскрывается в творениях св. Иринея Лионского и Григория Нисского. С них мы и начнем.

В четвертой книге "Против ересей" св. Ириней пишет: "Бог, зная наперед все, приготовил соответствующие обиталища для тех и других, – тем, которые искали света нетления и обратились к нему, милостиво сообщая этот желаемый ими свет, – а для презрителей и ругателей, которые бегут и отвращаются от этого света, которые, как бы ослепляют себя, Он приготовил тьму; соответствующую тем существам, которые противятся свету, – Он наложил также соответствующие наказания на тех, кто будучи Его подданными, стараются убежать. (Как же понимать это наложение наказаний?). Покорность Богу есть вечный покой, так что те, которые удаляются света, имеют место достойное их удаления, – и те, которые бежат от вечного покоя, имеют обитание соответственно их бегству. В самом деле, коль скоро все блага находятся у Бога, то те, которые по собственному решению бегут от Бога, лишают себя всех благ, имеющихся у Бога, они вследствие этого подпадают праведному суду Божию. Ибо те, кто удаляется покоя, по справедливости, подпадают наказанию, и те, кто избегают света, по справедливости обитают в тьме. Ибо, как относительно этого временного света, те, которые удаляются его, предают себя тьме, так что становятся причиной своего лишения света и своего обитания во тьме, – а свет, как я уже сказал, не есть причина такого их состояния, – так те, которые удаляют себя от вечного света Божия, который содержит в себе все блага, сами служат причиной своего нахождения в вечной тьме, лишения всех благ, сами становясь причиной такого жилища" [24]. Грешник, таким образом, наказывается ни чем иным, как удалением от Бога, от Которого он сам удаляется произвольно. Наказание не иное что, как естественное следствие принятого направления жизни.

В пятой книге "Против ересей" святой отец выражается еще яснее и подробнее. Он говорит: "Бог Слово придет на погибель неверующих в Него, – тех, которым Он грозит большим наказанием в день суда, чем Содому и Гоморре (Лук. X, 12), – и на воскресение верующих и исполняющих волю Его Отца небесного. Пришествие Сына, таким образом, будет для всех, но будет иметь целью суд и отделение верных от неверных, ибо и верующие веруют по их собственному выбору, точно так же и не соглашающиеся с Его учением не соглашаются по их собственному выбору... Тем, которые пребывают в своей любви к Богу, Он дарует общение с Ним. Но общение с Богом есть жизнь и свет и наслаждение всеми благами, какие есть у Него. На тех же, которые по их собственному выбору удаляются от Бога, Он налагает то разъединение с Собою, которое они выбрали по собственному соглашению. Но разъединение с Богом есть смерть и разъединение со светом есть тьма, и разъединение с Богом есть лишение всех благ, которые есть у Него. Поэтому те, которые чрез отступничество теряют эти вышеупомянутые вещи, будучи лишены всего блага; – испытывают всякого рода наказания. Однако Бог не наказывает их непосредственно Сам, но это наказание падает на них, потому что они лишены всего того, что есть благо. В самом деле, благо вечно и без конца находится с Богом и, следовательно, лишение блага тоже вечно и не имеет конца. В этом случае происходит то же, что при возлиянии света: те, которые ослепили себя или ослеплены другими, совершенно лишены наслаждения светом. Но не так, чтобы свет наложил на них наказание за слепоту, но эта слепота сама собою принесла им несчастье. Поэтому Господь объявил: "верующий в Меня не судится" (Ио. III, 18), т. е. не разъединяется от Бога, ибо соединен с Ним верою. С другой стороны, он говорит: "Неверующий уже осужден ибо он не веровал во имя Единородного Сына Божия"; т. е., он по своему собственному соглашению разъединил себя от Бога. Ибо в том суд, что свет и т. д. Приводятся 19-21 стихи III главы Евангелия от Иоанна, которые мы рассматривали выше, и в заключении св. Ириней говорит: "Итак, коль скоро некоторые люди в этом мире отдают себя свету и посредством веры соединяются с Богом, другие же бегут света и разъединяют себя от Бога, – Слово Божие придет приготовить соответствующее обиталище для тех и других: для тех, кто во свете, чтобы они могли получать блаженство от света и блага, заключающаяся в нем, – а равно и для находящихся во тьме, чтобы они были причастны ее бедствиям. По этой причине Он и говорит, что находящиеся по правую руку позваны в царство небесное, а находящихся по левую руку Он пошлет в вечный огонь, – ибо они лишили себя всех благ [25].

Нам кажется, что яснее выразить понятие о возмездии невозможно. "Бог, по мысли св. Иринея, не наказывает грешников непосредственно Сам", наказанием для них явится та самая жизненная стихия, которую они добровольно избрали и возлюбили в земной жизни. Точно так же и радость праведников будет состоять в том, что они будут вращаться в свете, в святости, в Богообщении, что и в настоящей жизни было для них содержанием души. Замечательны приведенные слова св. Иринея и в том отношении, что он дает естественное объяснение самым крайним выражениям которые часто могут казаться основанием для правового мировоззрения. Св. Ириней говорит и о наложении наказания, упоминает и картину страшного суда, где воздаяние, по-видимому, имеет совсем внешний характер. Все эти явления для св. Иринея имеют глубокую естественную сообразность, чем дается вместе с тем и пример, как нужно понимать подобные выражения, встречающиеся в Св. Писании.

Св. Григорий Нисский в своем сочинении "О детях умерших до крещения", прямо должен был заниматься православным определением понятия "воздаяние". Воздаяние, по его мнению, нужно употреблять отнюдь не в смысле какой-нибудь особой платы за понесенный труд, не в смысле получения чего-нибудь нового, а в смысле условному подобном, напр., получению здоровья после старательной борьбы с болезнью. В помянутом сочинении св. отец говорит: "Так как Писание говорит, что причастие Бога есть жизнь души, а причащение, по мере вместительности, есть ведение, неведение же есть не осуществление чего-нибудь, а напротив того отнятие деятельности ведения, и как скоро не стало совершаться причастие Бога, необходимо последовало отчуждение от жизни, и так как это было бы крайним из зол; то, вследствие этого, Творец всякого блага производит в нас врачевание от зла (ибо врачевание есть благо), но способа врачевания, конечно, не знает тот, кто не обращает взора к евангельскому таинству. Посему, так как, по доказанному, худо быть отчужденным от Бога, Который есть жизнь; то врачеванием от такого недуга служить усвоение Богу и вступление снова в жизнь. И так как жизнь сия естеству человеческому предлежит в уповании, то нельзя в собственном смысле сказать, что причастие жизни бывает воздаянием за прежние добрые дела, а обратное – наказанием за дела худые" [26]. Сказанное же подобно примеру с глазами. Мы, ведь, не называем различение видимого наградою и отличием каким-нибудь, которое воздает очистившему зрение и, наоборот, не называем наказанием того обстоятельства, постигшего больного, что он лишен зрительной деятельности. Но как человеку, находящемуся в нормальном состоянии и необходимо видеть (tw cata fusin diaceimenw), а выведенному болезнью из нормы естественно лишиться способности зрения (to mh energein thn orasin), – так и блаженная жизнь сродна и свойственна имеющим чистые органы душевных чувств (ta thV yuchV aisJhthria), а у кого болезнь неведения, подобно какому-то гною, служит препятствием к приобщению истинного света, для того необходимым последствием бывает не иметь части в том, приобщение чего называем жизнью для приобщающихся". Немного ниже та же мысль выражается еще яснее. "Если, спрашивает св. Григорий, воздаяние благ делается по справедливости (т.е. есть понятие юридическое, есть награда в собственном, внешнем смысле); то в числе каких будет окончившие жизнь в младенчестве и в продолжении настоящей жизни не сделавший ни добра, ни зла, чтобы ему воздано было по достоинству? На это, имея в виду исследованное выше, отвечаем, что ожидаемое благо, хотя свойственно роду человеческому по природе, однако оно же самое в некотором смысле называется и воздаянием. Эта мысль уясняется тем же примером (с глазами). Предположим, что зрение двух данных людей постигнуто каким – то недугом, и один из них с большим тщанием предал себя врачеванию, перенося все предписания врачебного искусства, как бы трудны они ни были; а другой пусть до невоздержности расположен будет к баням и употреблению вина, не принимая от врача никакого совета к сохранению здоровья глаз. Посему мы, смотря на конец, постигающий того и другого, говорим, что оба достойно восприемлют плоды своего произволения, именно, один – лишение света, а другой наслаждение светом. Ибо, что по необходимости следует, то, по извращению (смысла) называем воздаянием [27]. Это можно сказать и на вопрос о младенцах: наслаждение той жизнью свойственно человеческой природе; но так как почти всеми, живущими во плоти, обладает болезнь неведения, то очистивший себя надлежащими врачеваниями и смывший подобно какому гною неведение с душевного ока, по достоинству пользуется плодами своего старания, вступая в жизнь для него естественную (en th xwh th cata fusin); избегающий же очистительных средств добродетели и обольстительными удовольствиями делая болезнь неведения неисцельною, по противоестественному расположению, отчуждается от того, что естественно, и делается не имеющим части в свойственной и приличной нам жизни" [28]. Слова эти настолько ясны и определенны, что, нам думается, не нуждаются ни в каких пояснениях.

На той же мысли о естественной зависимости возмездия построено и другое сочинение св. Григория Нисского: "О душе и Bocкpeceнии", выдержку из которого мы приводили выше в толковании притчи о богатом и Лазаре. В этом сочинении св. Григорий причиною страданий и, так сказать, содержанием их считает в загробной жизни то плотское начало, которым услаждались и которое развивали в себе грешники в продолжение земной жизни. "Из повествования о богатом и бедном дознаем, говорит св. отец в лице Макрины, и другой догмат... Когда душа Лазарева занята настоящим, не обращается ни к чему оставленному; богатый и по смерти, как бы составом каким приварен к плотской жизни, которой и по кончине не совлекся совершенно, напротив предметом забот его является еще плоть и кровь; ибо из того, что за находящихся с ним в родственном союзе просит об избавлении их от зол, явно, что он не освободился еще от плотского пристрастия. А посему полагаем, что Господь повествованиями сими учит следующему: живущие во плоти всего более должны добродетельною жизнью отдаляться и отрешаться от привязанности к плотскому, чтобы по смерти снова не было нам нужды в новой смерти, очищающей от остатков плотского припая, – но чтобы течение души ко благу, как бы по расторжении каких уз, сделалось легким и свободным, когда никакая телесная скорбь не будет отвлекать ее к себе. Если кто весь и всецело оплотянел умом, всякое движение и действие души занимая исполнением желаний плоти; то, став и вне плоти, не расстается таковый с плотскими страстями, но, подобно проживавшим долго в зловонных местах, которые, когда перейдут туда, где воздух свеж, не очищаются от неприятного запаха, каким запаслись в долговременное пребывание в нем: так и плотолюбцам, по переходе их в жизнь невидимую и безвидную (ahdh cai ablepton), невозможно, конечно, не привлечь с собою сколько-нибудь плотского зловония, от которого мучение делается для них еще более тяжелым, потому что душа от этого грубее овеществляется (ulwdesteraV ec tauthV perisiasewV ths yuchV ginomenhV)" [29]. Другими словами, загробные мучения не есть нечто совершенно новое для грешника; корень свой они имеют опять таки в его же душе, в том, что она, преданная плотским вожделениям на земле, по переходе в загробный мир , как овеществленная, оказывается совершенно неприготовленной к духовному существованию, и, таким образом, мучится в своем роде духовным голодом. Вспомним приведенные выше слова из того же сочинения, в которых св. отец говорит о некоторой, так сказать, физической необходимости, определяющей положение праведного и грешника в загробном мире: "Однажды избравший приятное в настоящей жизни и не исправивший своего безрассудства (aboulian) покаянием, недоступною делает для себя после сего область благ, ископав пред собою зияющую и непроходимую бездну (baraJron acaneV te cai aparodeuton) этой неминуемой необходимости" [30]. Конечно, это – сравнение, но оно слишком выразительно чтобы ему быть только сравнением. В связи с другими словами и рассуждениями, эта "бездна" и будет значить невозможность для грешника пользоваться блаженством, потому что душа его не воспринимает этого блаженства, потому что не к таким удовольствиям привык он в этой жизни.

В творениях других отцов церкви мы, конечно, не находим уже такого прямого раскрытия понятия о воздаянии, однако не может быть сомнения в том, что и им не была чужда мысль об указанном смысле возмездия. Особенно это нужно сказать об отцах-аскетах, которым ближе приходилось и чаще вдумываться во внутренний, нравственный смысл истин вероучительных.

Первый, кто дал нам и осветил действительный, православный смысл возмездия, это был преп. Макарий Египетский. Прочитав творения этого отца церкви, мы и получили руководящую нить для чтения творений других отцов. У преп. Макария нет прямых указаний, подобно св. Григорию, во все его рассуждения, все его учение тогда только и могут быть поняты, если мы признаем возмездие именно естественным следствием.

По представлению преп. Макария Египетского, здешняя жизнь со всеми ее трудами и страданиями имеет чисто воспитательное значение: приготовить душу, дать ей возможность crhsimeusai, – быть пригодной, благопотребной, т. е. подходящей по своему расположению к нравственной среде небесного царства, небесного отечества, быть по своим желаниям родственной ему. Возмездие (необходимо следует заключать отсюда) состоит в усвоении того, что свойственно человеку при известном расположении его души. "Душе, истинно верующей во Христа, по словам преп. Макария, должно переложиться и перемениться из нынешнего порочного состояния в другое состояние доброе и из нынешней уничиженной природы в другую Божественную природу, и переделаться в новую (cainhn authn apergarJhnai) при посредстве силы Св. Духа. И, таким образом, она может crhsimeusai в небесное царство. Достигнуть же этого можно нам, если мы веруем и любим Его истинно и во всех Его святых заповедях вращаемся" [31]. Или в другом месте: "Если душа, обрученная Христу, не сделает угодного Ему, не последует воле Его, не будет содейственницею присущей ей благодати Духа; то с поруганием подвергается постыдному бесчестию и отлучению от жизни, как оказавшаяся неблагопотребною и неспособною к общению с небесным Царем" [32]. Вспомним рассуждения преп. Макария о том, что вечная жизнь начинается еще здесь на земле и т. п. После этого получают совершенно нарочитый смысл и такие выражения преп. Макария, как то, что вечное блаженство получается праведниками настолько же по благодати, как и по правде. Напр., он говорит: "По благодати и Божественному дару Духа каждый из нас приобретает спасение; верою и любовью при усилии свободного произволения, можно достигнуть совершенной меры добродетели, чтобы сколько по благодати, столько и по правде наследовать жизнь вечную, – как сподобляясь полного преспеяния не одною Божественною силою и благодатью без принесения собственных трудов, так опять достигая в совершенной мере свободы и чистоты не одною своею рачительностью и силою без содействия свыше Божьей руки" [33]. Очевидно, преп. Макарий таким и подобным способом выражения хочет только сказать, что вечное блаженство или вечное мучение делаются достоянием людей не по одному беспричинному изволению Божию, что участь человека определяется действительным состоянием его души. Преп. Макарий, другими словами, хочет утвердить не то, что спасение совершается по законам права, а то, что оно имеет себе прямое основание в душе человека. "Если душа, говорить св. отец, в сем еще мире не примет в себя святыни Духа за многую веру и за молитвы, и не сделается причастною Божественного естества, то она не пригодна для небесного царства" [34], в этом смысле нужно понимать и рассуждения о спасении не по одной милости, но и по правде.

Преп. Ефрем Сирин точно так же учил, что человек должен здесь на земле созидать в себе царство Божье, чтобы потом на суде раскрыто было внутреннее хранилище вашей души и мы поступили туда, куда себя подготовили. "Иоанн, говорит преп. Ефрем, в откровении своем видел великую и чудную книгу; написана она была Самим Богом, и седмь было на ней печатей (Aп. V, 1). Ни на земле, ни на небе никто не мог прочесть ее, кроме одного Сына Божия , потому что Он и написал и запечатал ее. Книга эта – душа, написанная в царстве; кроме Написавшего никто не знает, что она такое. Никакое око не может видеть, никакое ухо не в состоянии слышать и никакое сердце не представить себе, что написано в душе. Написано в душе царство и положено в ней, как приданое, чтобы, когда придет Наследник царства, ввел ее с Собой в брачный чертог. Когда Царь придет во славе своей и соберутся сонмы земнородных; тогда уготовятся и выйдут в сретение Ему мудрые девы, с которыми обручился Он и написал им приданную роспись. С радостью идут они во сретение Царю, когда приходит Он торжествовать с ними брак. Поелику сохранили они обеты свои, то входят с Ним в брачный чертог. А которые утратили девство свое, те отходят в тьму кромешную. Жених берет у них приданое, которое написал им и о котором говорить: царствие Божье внутри вас есть. Поелику Сын Божий в тебе, то и царство Его в тебе. Вот богатство небесное – в тебе, если хочешь сего. Вот царство Божие внутри тебя, грешник. Войди в самого себя, ищи усерднее и без труда найдешь его... Вне тебя – смерть и дверь к ней грех... Войди в себя, пребывай в сердце своем; ибо там – Бог" [35].

Таким образом, человек готовится в царство Божие, но царство это внутри его души. Нужно ее очистить от греха, тогда без труда откроется это царство, и человек получит чрез то залог, предначатие того блаженства, которое дарует ему Царь на суде. С другой стороны, грешники отходят в тьму кромешную, потому что не сохранили и не развили в себе дарованного задатка, который потому и отбирается от них. "Как здесь, поясняет преп. Ефрем свою притчу в другом месте, каждый возрастил крыло свое, так там воспаряет в горняя; как здесь очистил каждый ум свой, так и там увидит славу Его, и в какой мере возлюбит Его каждый, в такой насыщается любовью Его" [36]. Таким образом, награждение человека происходит не так, чтобы нравственное развитие человека являлось лишь основанием воздать человеку известную долю блаженства как что-то особое, внешнее, а так, что самое это развитие дает человеку возможность и способность воспринять высшую степень блаженства. Этим именно различием в степени восприимчивости к благу и объясняет преп. Ефрем, вместе с преп. Исааком Сирином, различие степеней блаженства праведников в царстве небесном. "Многими обителями Отца Спаситель, по словам преп. Ефрема, называет меры разумения водворяемых в оной стране, разумею же те различия и разности, с какими наслаждаются там, сообразно с своим разумением. Ибо Господь наименовал многие обители, не по разности мест, но по степени дарования. Как лучами солнца чувственного наслаждается всякий, по мере чистоты зрительной силы и впечатления, и как от одного светильника, освещающего один дом, каждый луч бывает различен, между тем как свет не делится на многие светильники: так в будущий век все праведные водворяются нераздельно, в единой радости. Но каждый в своей мере озаряется единым мысленным Солнцем, и по степени достоинства почерпает радость и веселье, как бы в одном воздухе и месте, седалище, созерцании и образе. И никто не видит меры ни высшего, ни низшего, чтобы, смотря на превосходную благодать другого и на свое лишение, не иметь для себя причины к скорби и беспокойству. Да не будет сего там, где нет ни печали, ни воздыхания, но всякий, по данной ему благодати, в, своей мере веселится внутренно, а по внешности у всех одно созерцание и одна радость" [37].

Св. Василий Великий, полагавший, как мы выше видели, загробное блаженство в созерцании Бога, в общении с Ним, объясняет степень общения степенью приготовленности человека, степенью чистоты его души. "Дух, говорит св. Василий, в каждом из удобоприемлющих Его пребывает, как ему одному присущий, и всем достаточно изливает всецелую благодать, которою наслаждаются причащающиеся, по мере собственной своей приемлемости, а не по мере возможного для Духа. Освоение же Духа с душою есть не местное сближение (ибо бестелесное может ли приближаться телесным образом?), но устранение страстей, которые привзошли в душу впоследствии от привязанности ее к телу, и отдалили ее от сродства с Богом. Посему, кто очистился от срамоты, какую произвел в себе грехом, возвратился к естественной красоте, чрез очищение как бы возвратил древний вид царскому образу, тот единственно может приблизиться к Утешителю" [38]. Способ воздаяния , таким образом, по мысли св. Василия, совершенно обратный тому, какой предполагает правовое понимание. С точки зрения этого последнего выходит как будто бы, что человек, несмотря на свои грехи еще не потерял способности к Богообщению и не уменьшил ее. Но Бог, желая быть справедливым, не дает ему вполне воспользоваться его силой восприятия, дает ему только известную долю созерцания, меньшую сравнительно с людьми, более заслужившими. Между тем, по мысли св. Василия, Господь Весь устремляется к человеку, "Пребывает в каждом, как ему одному присущий", всякому "изливает всецелую благодать", и, если степени созерцания и блаженства различны, то причина не в том, что Дух не сообщает всем, " по мере возможного Ему", а в том, что степень "собственной приемлемости" не у всех одинакова, что зависит от неодинакового душевного развития каждого. Точно так же и наказания нельзя понимать в том смысле, чтобы правда Божия требовала для Своего удовлетворения мучений человеческих, чтобы она, желая соблюсти равномерность в воздаянии, лишала людей блаженного общения с Собою, несмотря на то, что общения этого они всей душей желают и к нему приготовлены, способны. Мучения происходят опять-таки от душевного устроения человека. "Для каждого, говорит св. Василий Великий, будут дела его причиною мучительности наказания; потому что сами себя приуготовляем к тому, чтобы стать годными к сожжению, и, как искры огненные, возгнетаем в себе страсти душевные для возгорения геенского пламени, как и палимый жаждою в пламени богатый томим был за собственные удовольствия. Ибо, по мере приемлемых в себя стрел лукавого, подвергаемся большему или меньшему жжению" [39]. Таким образом, ничто иное, как те самые "стрелы лукавого", которые принимает в себя человек в здешней своей жизни, те страсти, которые человек в себе питает, – и делают человека "годным к сожжению", так искажают его духовную природу, что в будущем веке она неминуемо должна терпеть мучения.

Св. Кирилл Иерусалимский в 15-м огласительном слове так объясняет картину страшного суда, которая, по-видимому, должна бы давать основание для внешнего представления о возмездии: "И разлучить их друг от друга, якоже пастырь разлучает овцы от козлищ". Как же разлучает пастырь? Справляясь ли с книгою, что – овца и что – козлище? Или разлучает по одному виду? Овцу не обнаруживает ли волна, а козлище не обнаруживает ли жесткий и косматый волос? Так, если и ты будешь уже чист от грехов, то и дела твои впоследствии уподобятся чистой волне, и риза твоя останется неоскверненной, и будешь говорить всегда: "совлекохся ризы моея, како облекуся в ню (Песн. Песн. V, 3)?" По одеянию известно будет, что ты – овца. А если окажешься волосатым, подобно Исаву, который был космат волосом и худ сердцем, за снеди утратил первородство и продал свое первенство, то поставлен будешь ошуюю" [40]. Правовое понимание и требует именно, чтобы пастырь, разлучая овец от козлищ, "справлялся с книгой", вспоминал прошлое человека" не обращая внимания, каков он теперь (т. е. способен ли и расположен ли к жизни в общении с Богом): пастырь взвешивает прошлое человека и объявляет, что он овца или козлище. На самом же деле, берутся в расчет в качеств лишь слагаемых того душевного устроения человека, которым он обладает во время суда. Устроен человек так, что он может быть членом царства Божия, тогда он ставится на правой стороне; не устроен, тогда он отсылается в огонь вечный. Св. Кирилл понимает, таким образом, изображение страшного суда в Евангелии приблизительно так же, как его понимал св. Ириней Лионский в приведенном выше месте его "Против ересей".

В творениях св. И. Златоуста, как мы уже говорили, можно находить кажущиеся основания для самого крайнего внешнего, судебного представления о будущей судьбе человека. Вечная жизнь, по его словам, так существенно отлична от настоящей, и вступление в нее так будет поразительно, по своей новизне, для человека, что может сравниться разве с состоянием новорожденного младенца, которому вдруг вручили бы управление государством. "Представь, говорит святитель, что царскому дитяти, которое, доколе находится во чреве, ничего не чувствует, случилось бы, вышедши оттуда, внезапно вступить на царский престол и не постепенно, а вдруг получить все. Таково будет и тогдашнее состояние" [41]. Однако, так решительно противополагать вечную жизнь можно только нашему обычному, себялюбивому настроению. Для нас жизнь для земных интересов так обычна, мы так глубоко и искренно веруем в непреложность принятых у нас законов н житейских правил, что всякая другая жизнь сделалась для нас совершенно непонятной и непредставимой. Поэтому-то и св. И. Златоуст, обращаясь к слушателям обычного житейского склада и мог прибегнуть к приведенному способу представления.

Но мысль о естественной зависимости воздаяния отнюдь св. Златоусту не была чужда. Это доказывает и то, как святитель сравнивает будущее воскресение с воскресением грешника от своих грехов. "Когда, говорит святитель, блудник делается целомудренным, сребролюбец – нищелюбивым, жестокосердый – кротким; тогда еще здесь в человеке совершается воскресение, служащее началом будущего [42]. Начало, таким образом, тому воскресение, в котором человек вступит в царство Божие, полагается здесь на земле воскресением души от греха. Настоящая жизнь, следовательно, является временем воспитания, насаждения в человеке тех начал, которые полнее раскроются в будущем воскресении. "После кратковременных вразумлений безопасно будем, говорит св. Златоуст, наслаждаться будущими благами, будучи в настоящей жизни, как бы в некотором училище, болезнями, скорбями, искушениями, нищетою и другими, как мы их называем, бедствиями воспитываемы к тому, чтобы стать способными усвоить себе грядущие блага" [43]. В этой-то способности к восприятию и заключается вся цель человеческого развития и смысл загробного воздаяния.

Заключим наше обозрение отеческих свидетельств по данному вопросу свидетельством ученика св. Иринея Лионского, св. Ипполита, епископа пристани близ Рима, – свидетельством, которое не допускает перетолкований. Св. Ипполит поясняет самый способ загробного воздаяния грешником следующим примером: "Подобно тому, как вследствие неправильного образа жизни, во внутренностях может образоваться смертоносная желчная влага, которую врач своим искусством может привести к болезненной рвоте, не подвергаясь сам обвинению в произведении болезненной влаги в теле человека; ибо то, что причинило ее было отступление от диеты, знание врача только обнаружилось, – так, хотя может быть сказано, что мучительное воздаяние, которое падает на избравших злое, приходит от Бога, однако с здравым разумом согласно думать только, что зла этого рода находят и свое начало и причину в нас самих [44], т.е. в том, что мы, выражаясь словами св. Василия Великого, в этой жизни "возгнетали" в себе тот пламень геенский, которым будем мучиться за гробом, что мы образовали в своей природе начала, которые не мирятся с царством Божьим и с жизнью в Боге, и потому приводят нас к страданию.

Итак, по воззрению священных писателей и отцов Церкви, вечная жизнь по своему существу лишена той потусторонности, которую ей, стоя на своей точке зрения, приписывает человек обыденный. Вечная жизнь, напротив, может быть начата еще здесь на земле до телесной смерти, и эта последняя, вместе с воскресением плоти, обусловливают только полное и совершенное раскрытие вечной жизни, а не начало ее в собственном смысле. Поэтому, и слово "воздаяние" может быть употреблено в вопрос о будущей участи человека только ec catacrhsewV, в смысле условном и с большими ограничениями. "С здравым разумом согласно" только то представление о загробном воздаянии, по которому это последнее является прямым выводом из того или другого состояния человека, того или другого направления его душевной жизни, а это направление и состояние зависит от того, как человек проводил жизнь. За дела человек получает воздаяние, но это воздаяние в самих же делах, в том отпечатке, какой они кладут на душу человека. " Если мысленные очи" человека, вследствие греховной жизни, "слишком темны, чтобы прозреть в обитель радостей" [45], если он не развил их настолько, то он и принужден будет обитать во тьме и мучиться, потому что все, в чем только человек полагал благо жизни, все это у него отнимется; а между тем человек по-прежнему этого жаждет и только в этом может найти пищу своей душе. Приготовивший же себя к духовной жизни и будет ей наслаждаться, и притом в той степени, как себя приговорил. " удел блаженства, говорит преосв. Феофан, выражая святоотеческое учение, каждому присудится и дан будет такой, сколько кто вместить может в себя сего блаженства; вместимость же сия определяется тем, как кто раскрыл свое естество для принятия небесных благ, а раскрытие это зависит от трудов над собою. Если разны сии труды, разно раскрытие естества; если раскрыло cиe разно, разна вместимость; если разна вместимость, разна и степень блаженства. Относительно разности мучений можешь судить по противоположности сему, т. е. они будут соответственны степени погружения в грехи и ожесточения в них" [46].

Изложенное учение св. отцов Церкви о возмездии и объясняет, почему в их умах никогда не возникала та раздвоенность, то противоречие между правосудием и любовью Божественной, которое никак не могли разрешить различные еретические секты. Секты эти стояли всецело на почве своих прежних языческих или подзаконных понятий и брали понятие правосудия в римском смысле. Правосудие Божье, по их мнению, означало такое свойство в Боге, по которому Он не может простить ни одного греха без соответствующего удовлетворения. Между тем христианство провозгласило, что Господь есть любовь и что Он простит человеку все, лишь бы только он обратился и принял предлагаемый ему дар. Конечно, этим само собою отрицалось привычное язычнику понятие о карающей Фемиде, которая не допускает никому никакого снисхождения. Для язычника вывод отсюда только один: христианский Бог не может быть одним и тем же с Богом правды. Явился гностический и пр. дуализм.

В творениях же отцов правда Божья и любовь никогда не ставятся одна против другой, если, конечно, не вызывает на то спор с теми же еретиками. Это и понятно. Правду Божью они, согласно с Св. Писанием, понимали не в смысле карающего гнева, а в смысле такого свойства Божья, по которому Бог "каждому", т. е. свободному существу, "воздает по делам его", т. е. сообразно тому, куда человек себя определил.

Прекрасно можно видеть это свойство правды Божьей, в отличие от правды человеческой, в ХХХIII–й главе пророка Иезекииля. Стоя на своей человеческой точке зрения, народ еврейский думал, что нет ему помилования от Бога: "преступления и грехи наши на нас и мы истаиваем в них", беззаконий своих человеку никогда забыть нельзя, совершенного нельзя признать не бывшим. А раз не забыты грехи нужно, следовательно, ждать себе наказания за них, так как правда требует удовлетворения. "Как же мы можем жить?", в отчаянии восклицают израильтяне. В ответ на эти-то греховные сетования, Господь и открывает истинное свойство Своего Правосудия. "Скажи им: живу Я, говорит Господь (так важно было это сообщение и так оно могло показаться невероятным с людской точки зрения, что Господь клянется Собою в непреложной истине Своих слов): не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился и жив был. Обратитесь, обратитесь от злых путей ваших; для чего вам умирать, дом Израилев"? (ст. 10-11). Грех, таким образом, никогда не может окончательно победит благоволения Божья к человеку. Господь всегда Один и тот же и всегда желает спасения грешника. Бог не человек, чтобы преследовать кого-нибудь за прошлые грехи. Да оставит нечестивый путь свой и беззаконник помыслы свои, и да обратится к Господу, – и Он помилует его, и к Богу нашему, ибо Он многомилостив. Мои мысли – не ваши мысли; ни ваши пути – пути Мои, говорит Господь. Но, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших и мысли Мои выше мыслей ваших" (Ис. 55, 7-9). Согрешивший Израиль, таким образом, не должен судить по человечески, он должен ожидать от Бога и милосердия Божеского. "И ты, сын человеческий, продолжаем мы читать в книге пророка Иезекиля,... скажи сынам народа твоего: праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззакония свои не падает в день обращения от беззакония его, равно как и праведник в день согрешения своего не может остаться в живых за свою праведность (ст. 12). Вот то основное представление о правде Божьей, которое раскрыл в своих писаниях святой апостол Павел. По закону правды человеческой, каждый поступок имеет свою ценность сам по себе, и никогда этой ценности не потеряет, будь он совершен десятки лет назад, и пусть о нем позабудут все. Воздаяние за него должно последовать, не смотря ни на что. Поэтому, покаявшийся разбойник все-таки должен понести следуемое наказание за прежние дела: а с другой стороны, праведник за свою праведность должен пользоваться некоторым снисхождением. Не так правда Божия. Господь раз навсегда определил, что смерти грешника Он не желает, поэтому, простив человеку всякий грех настоящий, прошедший и будущий, Господь устремляется к человеку и предлагает ему жизнь, предлагает безразлично всем и праведным и грешным. Но, конечно, необходимо, чтобы люди приняли этот дар. Раз они отвращаются, то будь они праведные или грешные, одинаково лишатся жизни, потому что Господь не насилует никого. Но, если они предлагаемую жизнь принимают, тогда тоже никакое прошлое человека не вспоминается, Господь дождит на праведные и неправедные. "Когда Я скажу праведнику, что он будет жив, а он понадеется на свою праведность (подумает, что он за нее жил, а не по милости, станет таким образом на человеческую точку зрения) и сделает неправду, то все праведные дела его не помянутся, – и он умрет от неправды своей, какую сделал". Это и понятно. Господь прощает человека и дает ему жизнь не потому, что получил от него удовлетворение за грехи, а просто потому, что решил простить человека и дать ему жизнь, так как, иначе человек погибнет. Какой же смысл будет иметь предшествующая праведная жизнь, если в настоящий момент, когда человеку дается жизнь, он оказывается совершающим грех? Несмотря на всю милость Божью человек этот погибнет, потому что принять жизни он не хочет. Наоборот, когда скажу беззаконнику: "ты смертно умрешь", и он обратится от грехов своих и будет творить суд и правду, если этот беззаконник возвратит залог, за похищенное заплатит, будет ходить по законам жизни, не делая ничего худого, – то он жив будет, не умрет. Ни один из грехов его, какие он сделал, не помянется ему; он стал творить суд и правду, он будет жив" (12-16). Почему же так? Это объясняется подробно в гл. XVIII. "Если, читаем мы там, праведник отступает от правды своей и делает беззаконие и за то умирает, то он умирает за беззаконие, которое сделал (он в таком состоянии теперь, что жить не может). И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, – к жизни возвратил душу свою. Ибо он увидел и обратился от преступлений своих, какие делал; он жив будет, не умрет" (26-28). Вот причина, почему один живет, а другой умирает, несмотря на то, что первый был беззаконник, а второй праведник: первый возвратился к жизни, и потому живет; последний же имел жизнь, но отступил от нее, потерял ее, и потому естественно должен умереть. "Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив"? (23). Причина смерти в самом человеке. Что же делать Израилю? " Покойтесь и обратитесь от преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением. Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе новое сердце и новый дух (этим вы вступите в жизнь,); и зачем вам умирать дом Израилев? Ведь, вы причина своей смерти, а не Я. "Ибо Я не хочу смерти умирающего (если он умирает, это не значит, что Господь присудил его к смерти, хотя он и имеет силу жить и блаженствовать, – он умирает от себя), говорит Господь Бог; но обратитесь и живите", и вы будете жить (30-32).

В этом и состоит праведное воздаяние человеку, "по путям его" (Иез. XVIII, 29-30). "Поэтому-то, говорит св. Иустин Мученик в объяснение слов пророка Иезекииля, нам Господь Иисус Христос и сказал: в чем Я найду вас, в том и буду судить" [47].

Правда Божья, следовательно, обнаруживается и действует не так, что Бог для своего удовлетворения хочет мучения и смерти грешника, хотя бы этот последний и был способен к жизни, – а так, что Бог, как именно Святой Носитель жизни и истины, от вечности дал право на жизнь и блаженство только добру (Быт. I, 31) и осудил зло, как прямое отрицание Божественной жизни, на смерть и мучение. Поэтому, всякое бытие, избирающее по своей воле (иначе не было бы правды, а произвол) зло, тем самым обрекает себя на определенную злую часть: грешник должен умереть. Действие правды Божьей в жизни отдельной личности теперь состоит, следовательно, в том, чтобы каждому воздать ту участь, какая естественно следует из принятого каждым направления жизни. "Отец Небесный хочет покаяния грешника, а не мучения его [48], – но, если грешник выбирает смерть, то он сам от себя и умирает. Это не значит, что грешник наказывается помимо Бога: так было бы только в том случае, если бы виновником настоящего, противного злу устроения мира (по которому зло погибает, грех наказывается) был не Бог, а кто-нибудь другой. А так как мир и законы его бытия своим началом имеют волю Божью, то и первой причиной наказания зла служит ничто иное, не какая-нибудь независимая от Бога сила, римский фатум, а та же правда Божья, только руководится она уже не чувством оскорбления, а нравственным достоинством бытия. Эта-то правда и не может противоречить любви, потому что она побеждается не желанием удовлетворения, исключающим любовь, а прямой невозможностью, не отрицая Себя, даровать мир и жизнь беззаконию.

[1] Григорий Нисский. De virginit. с. XII. Migne. t. XLVI, col. 372-3 т. VII, стр. 345.

[2] In Psalm CXLIV, 1 (Migne. t. LV, col. 465).

[3] Начертание. Стр. 35 – 3G.

[4] Эта мысль нужна протестантам, и для обоснования их учения о невозможности общения со святыми, молитв за умерших и пр.

[5] Сл. 99. т. IV, 210.

[6] Наставление монахам т. V, 59. О добродетелях и страстях ibid. стр. 125.

[7] Ефрем Сирин. Сл. 127 о покаяния. т. V, 105.

[8] т. III, 163.

[9] Hom. XLIV, 9. Migne. t. XXXIV. col. 785. Стр. 387.

[10] Исаак Сирин. Стр. 79.

[11] Василий В. Пс. XLV, 5. т. I, 282.

[12] De orat. II. Migne. t. XLIV. col. 1145.

[13] In Rom. Ноm. ХШ, 8. Migne. t. LX. col. 519.

[14] Бес. II. 5 Стр. 21.

[15] Hom. XXXVI. 1. Migne. t. XXXIV, col. 749. Стр. 343.

[16] De patient., XX1X. Migne ib. col. 889. Стр. 539.

[17] Ефрем, Сирин. Толк. на Амос. IX, II. т. VIII, 163.

[18] На Быт. III, 22. т. VIII, 297.

[19] Об истин. Христ. кн. I, 199. т. II, 260.

[20] Об ересях кн. I, 3. т. II, 72.

[21] По связи мыслей вспоминается "Moralphilosophie" Catlirein'a. иезуита, рассуждения которого, как, так сказать, присяжного проповедника правового жизнепонимания, могут служить весьма подходящим примером к сказанному.

[22] т. II, 7.

[23] О душе и воскр. т. IV, 259-261. Migne. t. XLVI, col. 88

[24] Против ересей, кн. IV, гл. XXXIX, 4. В английском переводе в Library Clark'o, vol. IX, 18.

[25] Против ересей, кн. V, гл. 27-28. Library Clark'a vol. IX, 129-130.

[26] Ouc estin epein curiwV antidosin twn eu bebiocotwn genesJai thn thV zwhV metusian, cai thmwrian to empalin.

[27] To gar anagcaiwV epomenon antidosin ec catacrhsewV onomazomen.

[28] De infant. Migne. t. XLVI, col. 177. т. IV, 342-345.

[29] De anima et resurr. Migne. ibid. col. 88 т. IV; 264-265.

[30] Ibid. col. 84. т. IV, 261.

[31] Hom XL1V, 5 (Migne. t. XXXIV, 781). Стр. 333.

[32] Hom XV, 2 (col. 576). Стр. 146.

[33] De perfect, in spirit, (col. 841). стр. 485.

[34] Hom. XXIV, 9 (col. 785). стр.387.

[35] Сл. 142. т. V, 418 – 419. 420. Слово на слова: Положи, Господи, хранение...

[36] Сл. 5. т. I, 87-88.

[37] Сл. 69. т. III, 29C – 7. Буквально повторяется это рассуждение у преп. Исаака С. Стр. 378-9

[38] К Амфилохию. гл. 9. т. III, 216 – 217.

[39] Толк. на Ис. 1, 31. т. II, 75.

[40] Огл. XV, 25. Стр. 268.

[41] Бес. на Евр. V I, 4. стр. 118.

[42] Римл. Бес. X. стр. 220.

[43] In Rom. Horn. X, 3 (Migne. t. LX col. 478). Paideuomenoi eiV to genesJai epithreioi eiV thn twn mellontwn agaJwn upodochn. Стр.214.

[44] На пс. LXXVII, 45-47. Library, vol. VI. 426.

[45] Ефрем Сир. Сл. 141, 27. т. V, 313

[46] Письма к одному лицу. стр. 106.

[47] Разг. с Триф. 47. стр. 219. (Изд. Преображенского).

[48] 1-я Апол. 15. Ibid. стр. 51.

4.
Спасение

Если с православной точки зрения высшее благо человека заключается в святости, и если это благо достигается не рядом отдельных заслуг, а приготовлением к его восприятию, то и в понятии о спасении естественно на первое место должна выступить его нравственная сторона и внутреннее, а не внешнее определение.

Спасение, говоря общепринятым языком, есть избавление человека от греха, проклятия и смерти. Это определение одинаково может принять и православный, и последователь правового мировоззрения. Но весь вопрос в том, что каждый из них считает в спасении наиболее важным и существенным.

Себялюбец на первом месте поставит, конечно, последствия греха для благополучия человека, т. е. смерть, страдания и пр. Проклятие, отчуждение от Бога тоже представляется ему пагубным опять-таки потому, что приводит к страданию. Понятно, что спасение он объяснит себе, как избавление от страдания, причиненного грехом. Далее, так как сущность греха и его нежелательность самого в себе ускользают от сознания себялюбца, то естественно, что и самый способ избавления представляется ему неправильно, односторонне. Не понимая, почему грех ведет к смерти и пр., себялюбец объясняет это себе только внешне, – тем, что Бог прогневан и потому наказывает. Поэтому, и спасение он понимает только, как перемену гнева Божия на милость, представляет себе в виде действия, совершающегося только в Божественном сознании и не касающегося души человека. А раз спасение или, говоря точнее, оправдание есть вышеестественное дело Божественного сознания, то и следствие оправдания – освящение естественно приписать тому же Божественному решению. Отсюда – то сверхъестественное превращение, которым протестантство и католичество хотят уничтожить в оправданном человеке грех (так как грех и после оправдания навлекал бы на человека гнев Божий).

Конечно, человеческое сознание должно было бы восстать против такого извращения душевной жизни: ведь, душа не какое-нибудь вещество, чтобы в ней было возможно такое помимовольное превращение. Но ум нередко не предписывает, а покорно следует чувству и воле, – так и здесь. Так как все внимание греховного человека устремлено к тому, чтобы не страдать, чтобы получить безбедную жизнь в самоуслаждении, то он и не думает много о том, каким путем достигается эта возможность вечно благодушествовать. Мало того, помимовольное превращение его души ему было бы еще желательнее. Добра он не любит, труда над собой ради святости он не понимает и боится, жертвовать любезным ему грехом – ему тяжело и неприятно. Чего лучше, если, без всяких усилий с его стороны, без неприятного напряжения и борьбы с собой, его вдруг сделают любящим добро и исполняющим волю Божию и за то блаженствующим? Это и есть то самое, чего нужно его себялюбивой и саможалеющей природе.

Между тем, для православного грех сам по себе, помимо всяких своих гибельных последствий, составляет величайшее зло, и даже он один и является "злом в собственном смысле", как говорит св. Василий Великий [1], "злом действительным". Все же, что считается злом только "по болезненности ощущения", с точки зрения саможаления, – все это для православного "зло только мнимое, имеющее силу добра" [2]. Смерть сама по себе не страшна для православного, он боится "смерти, скрывающейся внутри, в сердце", боится "смерти внутренней", потому что только она и есть для него "истинная смерть" [3]. Освободить истинного последователя Христова от всех последствий греха, но не освободить от самого греха, значит не только не спасти его, но и подвергнуть самой горькой и страшной участи, какую только он может себе вообразить: вечно жить и вечно грешить, – это для него хуже геенны. "Если бы, – говорить Климент Александрийский, – мы могли представить, чтобы кто-нибудь предложил гностику (истинному), желает ли он выбрать познание Бога и вечную жизнь, и если бы эти две вещи, которые совершенно тожественны, были разделены, – то гностик без малейшего колебания избрал бы познание Бога, признавая, что обладание верой, которая от любви восходит к познанию, желательно само по себе" [4]. Истинный христианин предпочел бы быть святым и страдать, чем вечно блаженствовать и грешить. Отсюда очевидно, что и в понятии спасения православный на первое место поставит освобождение от греха самого в себе, избавление же от мук и страданий примет в качестве простого следствия, которое в сущности ничего не прибавляет к получаемому благу, – так оно незначительно сравнительно с благом в собственном смысле. Спасение для православного прежде всего и главным образом есть избавление от греха. Так, действительно, и учат о нем Св. Писание и отцы церкви.

Ветхий Завет был; конечно, временем сени и гаданий: светлую пору избавления ветхозаветный человек представлял себе более под видом восстановления царства еврейского в обетованной земле. Однако, лучшие люди не забывали, что речь идет, прежде всего о царстве Божьем, что Господь восстановлял это царство ради Себя Самого (Ис. XLVIII, 11), а не ради благодушия собственно Израильтян. Поэтому, описывая будущего Спасителя и будущее царство, пророки не забывали указать, где это нужно было, что Спаситель приведет свой народ ни к чему иному, как к святости, что радость будущего будет сосредоточиваться в возможности быть всегда с Богом, угождать пред лицом Его и приносить Ему жертвы благоприятные. Вот, напр., св. царь и пророк Давид. "Блаженство" человека он видит в том, чтобы "не ходить на совет нечестивых и на пути грешников не стоять" Пс. I, 1); закон уст (Божьих) – был (для него) лучше тысяч злата и серебра (CXVIII, 72); "соблюдать слова (Божьи он считал) уделом своим", признаванием, целью и смыслом жизни (ст. 57), поэтому, и страдания ради Бога и закона Божия были вожделенны для него: "благо мне – говорит он, – что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим" (ст. 71). Зло для него, следовательно, скорее в грехе, чем в страдании. Отсюда, и основная мысль спасения – в избавлении от греха для святости. "Вывел (Господь) народ свой в радости, избранных своих в веселии. И дал им земли народов, и они наследовали труд иноплеменных (но все это затем), чтобы соблюдали уставы Его и хранили законы Его" (Пс. CIV 43-45), чтобы утвердить среди них царство добра. Поэтому, прося Господа "ублажить благоволением Сиона и создать стены Иерусалимские", пророк немедленно же, как особенно заметную черту будущего благополучия, указывает в том, что "тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая, тогда возложат на алтарь твой тельцы" (L, 20-21), т. е. будущее царство должно быть царством благочестия, союза с Богом, который (союз) так часто нарушали грехолюбивые Израильтяне. Союз с Богом, как конец спасения, состоит не только в том, что человек здесь находит вечный покой своей душе, ничем ненарушаемое чувство безопасности, но и в том, что Господь "наставит его на стезю правды", что соблюдает его не только от зла внешнего, но и нравственного (Пс. XXII, 2. 5. 3).

Св. пророк Исаия изображает светлый день Иерусалима и воцарение отрасли Иессеевой. Пророк описывает, как не будут затворяться ворота города от множества приходящих богатств, как горделивые враги народа Божия будут лизать перст пред ним и т. п. Но опять эти черты только предисловие, только открытие царства Божия, которое, конечно, прежде должно восторжествовать, должно сначала победить ему противное, а потом и открыться в силе. Но в чем будет жизнь будущего царства? Это будет царство мира. "Тогда, говорит пророк, волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок и молодой лев и волк будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на святой горе моей, ибо земля будет наполнена видением Господа, как воды наполняют море" (Ис. XI. 6-9). Вот существенная черта царства отрасли Иессеевой – знание Бога и святость. Это знание будет главным источником и всеобщего довольства в будущем царстве. "Восстань, светись, Иерусалим, ибо пришел твой свет, и слава Господня взошла над тобою". В чем эта слава? "Ты будешь насыщаться молоком народов, и груди царские сосать будешь", но это только для того, чтобы узнать, что "Я, Господь-Спаситель твой и Искупитель твой, Сильный Израилев". Это только для начала проповеди о царстве. Блаженство же его в том, что "не будет уже солнце служить тебе светом дневным, и сияние луны – светить тебе; но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой славою твоею". Народ Божий не будет тогда думать о себе, о своем благополучии, Господь будет его светом, единственным содержанием его жизни, самой высшей утехой. Потому-то это блаженство и будет нескончаемым, будет в собственном смысле вечною жизнью. "Не зайдет уже солнце твое, и луна твоя не сокроется, (да и не может сокрыться, ибо это не самоуслаждение, которое по природе изменчиво, которое может стареть, но) Господь будет для тебя вечным светом, и окончатся дни сетования твоего". Необходимым же признаком этого вечного блаженства в союзе с Богом будет то, что "народ твой весь будет праведный" (Ис. LX, 1. 16. 19-21. Ср. 29, 22-24; 33, 5-6). "Тогда оставшиеся на Сионе и уцелевшие в Иерусалиме будут именоваться святыми, все вписанные в книгу для житья в Иерусалиме, когда Господь омоет скверну дочерей Сиона и очистит кровь Иерусалима из среды его духом суда и духом огня" (Ис. IV, 3-4). Вот какими свойствами будет отличаться царство Господне и вот в чем последняя цель восстановления Сиона.

Провидел пришествие праведной Отрасли Давида и св. пророк Иеремия и изобразил это пришествие в тех же чертах. То будет царство ведения, определенности в нравственной жизни. "Поставлю над ними (овцами народа Израилева) пастырей, которые будут пасти их, и они уже не будут бояться и пугаться и не будут теряться, говорит Господь". В главе же этого царства будет Отрасль Давидова, праведная, производящая суд и правду на земле, и "вот – имя Его, которым будут называть Его: Господь оправдание наше" (Иер. ХХIII, 4. 5. 6). Поэтому и все царство будет царством святости и правды. "Так говорит Господь Саваоф Бог Израилев: впредь, когда Я возвращу плен их (когда спасу их), будут говорит на земле Иуды и в городах его cиe слово: да благословит тебя Господь, жилище правды, гора святая" (Иер. XXXI, 23. Ср. 3, 12-19; 24, 6-7)...

То же провидел и св. пророк Иезекиль. Вечное царство, которое откроет Господь в Сионе, будет утверждаться на самом тесном, внутреннем общении народа с Богом, а это само собою уже предполагает праведную жизнь. "На этой земле, на горах Израиля Я сделаю их (Иуду и Иосифа) одним народом, и один Царь будет царем у всех них, и не будут более двумя народами и уже не будут вперед разделяться на два царства (ср. Ио. XVII, 21-23). И не будут уже осквернять себя идолами своими и мерзостями своими и всякими пороками своими и освобожду их из всех мест жительства их, где они грешили, и очищу их, – и будут Моим народом, и Я буду их Богом". Избавление Израиля из языческого плена в устах Божьих значит, следовательно, избавленье Израиля из тех мест, где они грешили, значит прекращение их греха и очищение их. Это прекращение греха и соединит Израиля в единый нераздельный народ и сделает вечным его общение с Богом. "Будут моим народом, и Я буду их Богом. А раб мой Давид будет Царем над ними и Пастырем всех их, и они будут ходить в заповедях Моих и уставы Мои будут соблюдать и выполнять их. И будут жить на земле, которую Я дал рабу Моему Иакову, на которой жили отцы их; там будут жить они и дети их и дети детей их во веки; и раб Мой Давид будет князем у них вечно. И заключу с ними завет мира, завет вечный будет с ними. И устрою их и размножу их и поставлю среди них святилище Мое на веки. И будет у них жилище Мое, и буду их Богом, а они будут Моим народом" (Иез. XXXVII, I 22-27. Ср. 11, 17-20; 36, 24-28).

Св. пророк Малахия, хочет, по-видимому, высказать чаяния всего ветхозаветного человечества, когда говорит о пришествии "Господа, Которого вы (народ израильский) ищете, и об Ангеле завета, Которого вы желаете". Какого же Господа желали в Ветхом Завете? "Вот, Он (Господь, Ангел завета) идет, говорит Господь Саваоф. И кто выдержит день пришествия Его, и кто устоит, когда Он явится"? Однако эта невыносимость пришествия Ангела зависит не от того, что Он будет грозным, карающим Судьей. Ангел будет страшен и невыносим только для коснеющих во грехе и боящихся работы над собою и невыносим потому, что Он придет обновить людей нравственно, пересоздать их для нового благоприятного и вечного служения Богу. "Кто устоит, когда Он явится? Ибо Он как огонь расплавляющий и как щелок очищающий, и сядет переплавлять и очищать серебро и очистить сынов Левия и переплавит их, как золото и как серебро, чтобы приносили жертву Господу в правде. Тогда благоприятна будет Господу жертва Иуды и Иерусалима, как во дни древние и как в лета прежние" (Мал. III, 1-4).

Это обновляющее действие будущего царства и в тех же чертах изображает и пророк Захария: "И будут на всей земле, говорит Господь, две части на ней будут истреблены, вымрут, а третья останется на ней. И введу эту третью часть в огонь и расплавлю их, как плавят серебро, и очищу их, как очищают золото: они будут призывать имя Мое, и Я услышу их и скажу: это – мой народ, и они скажут: Господь – Бог мой" (Зах. 13, 8-9), В том царстве будет вечный мир (9, 10), – Господь будет "жить в Иерусалиме, и будет называться Иерусалим городом истины, и гора Господа Саваофа – горою святыни (8, 3).

Пророк Софония весьма сильными чертами описывает внешнюю сторону будущего спасения, которое придет в день гнева Божья (3, 8); притеснители народа будут стеснены, и, вместо теперешнего уничижения народу Божью дарованы будут именитость и почет (ст. 19-20). Но основание для такой перемены заключается именно во внутреннем обновлении народа. "Тогда опять Я дам народам уста чистыя, чтобы все признавали имя Господа и служили Ему единодушно. Из заречных стран Эфиопии поклонники Мои дети рассеянных людей – принесут Мне дары. В тот день ты не будешь срамить себя всякими поступками твоими, какими ты грешил против Меня, ибо тогда Я удалю из среды твоей тщеславящихся твоею знатностью, и не будешь более превозноситься на святой горе Моей. Но оставлю у тебя народ смиренный и простой, и они будут уповать на имя Господне. Остатки Израиля не будут делать неправды, не станут говорить лжи, и не найдется в устах их языка коварного, ибо сами будут пастись и покоиться, и никто не потревожит их". Главная же радость будущего века – в живом общении с Богом: "Господь Бог твой – среди тебя" (Соф. 3, 9-13. 17).

Таким образом, пророки рисуют в самых сильных чертах будущее торжество Израиля над народами, описывают восстановление Иерусалима и царства Израильского, описывают будущее богатство, благополучие и пр. Однако эти черты не поглощают всего их внимания, мало того, эти черты больше говорят о начале царства, а не о его существе. Но лишь только пророки переходят к описанию того, как и чем будет наслаждаться Израиль в будущем царстве, – сразу же в их речах выступает, в качестве главной, основной черты этого царства, его святость, Богоугодность, свобода от всякого греха. Мессия чрез то самое, что Он освободит народ из плена, даст ему возможность жить свято и в общении с Богом. Тяжело, конечно, было чужеземное рабство, тяжела вся вообще бедственность жизни, но главный гнет, давивший нравственное сознание истинного Израиля, был все-таки грех. Потому и избавление от него было главным содержанием понятия о спасении.

Эта основная мысль пророчества замечательно ясно выражается на рубеже двух Заветов отцом Иоанна Крестителя, священником 3axapиeю. "Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ свой, и сотворил избавление ему: и воздвиг рог спасения нам в дому Давида, отрока Своего; как возвестил устами бывших от века святых пророков Своих, что спасет нас от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас, сотворит милость с отцами нашими, и помянет святый завет Свой, клятву, которою клялся Он Аврааму, отцу нашему, дать нам небоязненно, по избавлении от руки врагов наших, служить Ему в святости и правде пред Ним, во все дни жизни нашей". Поэтому и призвание новорожденного Предтечи будет "дать уразуметь народу Божию спасение", именно, "в прощении грехов", целью же "посещения Востока свыше" будет "просветить сидящих во тьме и сени смертной, направит ноги наши на путь мира" (Лук. I, 68-75. 77. 78. 79).

Приходит, наконец, время родиться Самому Востоку свыше. Ангел является во сне Иосифу и повелевает ему назвать родящегося Младенца Иисусом. "Ибо, говорит Ангел, Он спасет людей Своих от грехов их" (Мф. I, 21). В этом спасении от грехов полагал Свое призвание и Сам Господь Иисус Христос. "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас". В чине пострижения прибавляется: "обремененные грехами", и эта прибавка вполне оправдывается дальнейшим ходом речи. В чем состоит предлагаемое Христом упокоение? "Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим" (Mф. XI, 28-29). Покой, спасение – в перемене нравов. Верный Своему призванию "взыскать и спасти погибшее, Сын Человеческий приходит в дом Закхея, и говорит: "ныне пришло спасение дому сему, потому что и он (Закхей) сын Авраама". Слова же эти сказаны были в ответ на восклицание Закхея: "Господи, половину имения моего отдам нищим, и, если кого обидел, воздам вчетверо" (Лук. XIX, 10. 9. 8). Мытарь, сребролюбец по самому своему положению, вдруг разрешается от уз своей страсти. Господь и называет это спасением.

Св. Апостол Петр убеждает своих читателей благодушно переносить все скорби здешней жизни, чтобы "достигнуть наконец верою спасения душ". Об этом спасении провозвестили ветхозаветные пророки. "Посему, возлюбленные, пишет Апостол, препоясав чресла ума вашего, бодрствуя совершенно уповайте на подаваемую вам благодать в явления Иисуса Христа. Как послушные дети, не сообразуйтесь с прежними похотями, бывшими в неведении вашем; но, по примеру призвавшего вас Святого, и сами будьте святы во всех поступках, зная, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, преданной от отцов, но драгоценною Кровью Христа, как непорочного и чистого агнца" (I Петр. I, 9. 13-15. 18).

Св. Апостол Павел так описывает спасение, совершенное Иисусом Христом: "Мы были некогда несмысленны, непокорны, заблудшие, были рабы похотей и различных удовольствий, жили в злобе и зависти, были гнусны, ненавидели друг друга. Когда же явилась благодать и человеколюбие Спасителя нашего, Бога, Он спас нас не по делам праведным, которые бы мы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом, Которого излил на нас обильно чрез Иисуса Христа, Спасителя нашего". Благодать Божия, таким образом, принесла людям спасение в возрождении и омовении душевных неправд. Поэтому, прямой вывод из проповеди об этом спасении, убеждать всех, чтобы проводили праведную жизнь. "Слово это верно (т. е. проповедь о явившейся благодати); и я желаю, чтобы ты подтверждал о сем, дабы (вот конец этой проповеди) уверовавшие в Бога старались быть прилежными к добрым делам" (Тит. III, 3-6. 8). Иначе, возвещенная благодать к ним относиться не будет, так как явившаяся благодать Божья потому и "спасительна всем человекам" что "научает нас, чтобы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно и праведно благочестно жили в нынешнем веке". В этом и цель, и смысл дела, совершенного для нас Иисусом Христом, так как "Он дал Себя за вас (для того, именно), чтобы избавить нас от всякого беззакония, и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам"' (Тит. II, 11-12. 14), чтобы "избавить вас от настоящего лукавого века (Гал. 1, 4). – Спасение состоит в том, что Бог "избавил нас от власти тьмы"; а тьма эта была наше отчуждение от Бога и греховная жизнь. "По расположению к злым делам", мы были враждебно настроены против Бога и отчуждены этим от Него (себялюбцу всякий, кто полагает предел его хотению, представляется врагом). Ныне Бог примирил нас, чтобы представить нас святыми и непорочными и неповинными пред Собою". Но все это, конечно, под тем непременным условием, если мы пребываем в своем призвании: "Если только пребываете тверды и непоколебимы в вере, и не отпадаете от благовествования, которое вы слышали" (Кол. I, 13. 21. 22. 23), иначе вражда наша против Бога опять воскреснет. – "Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очистив банею водною, посредством слова; чтобы представить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна" (Еф. V, 25-27). "Нас, мертвых по преступлениям, Бог, богатый милостью, по Своей великой любви, которою возлюбил нас, – оживотворил со Христом. (Мы) спасены благодатью чрез веру, и cиe не от (нас) Божий дар"; так что "мы Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять" (Еф. II, 4-5. 8. 10).

Главное в вопросе о спасении полагается священными писателями в грехе самом в себе, даже независимо от его последствий. Страдание не есть зло для человека, – злом является грех; от него жаждали избавиться люди Ветхого Завета; свободу от него проповедал Христос с апостолами Своими в Новом. Это для нас вполне будет понятно, если мы вспомним, в чем христианин полагает свою истинную жизнь и свое высшее благо. Если жизненная цель человека не самоуслаждение, не личное счастье, а святость ради Святого Господа, тогда, конечно, и злом в собственном смысле для него будет не отсутствие личного счастья, не страдание, а отсутствие святости, греховная враждебность по отношению к Богу и Его святому царству. В представленном учении Св. Писания о спасении, таким образом, мы находим развитие и, следовательно, подтверждение той идеи блаженства в святости, которую (идею) мы признаем основною в православном жизнепонимании.

После всего, что говорилось раньше о воззрениях отцов Церкви относительно вечной жизни, возмездия и пр., вполне ясным становится и отеческое учение о существе и последней цели спасения.

Не могли отцы Церкви понимать спасение иначе, как спасение, прежде всего от грехов. "Елисей, говорит св. Иустин Мученик, бросив дерево в реку Иордан, вызвал со дна железный топор, с которым сыны пророческие пришли рубить деревья на постройку дома, чтобы в нем читать и размышлять о законе и повелениях Божьих; так и Христос наш искупил нас, погруженных в тягчайшие грехи, соделанные нами, – чрез Свое распятие на дереве и чрез освящение нас водою и сделал нас домом молитвы и поклонения" [5]. "Мы, говорит св. Иустин, еще будучи преданы блудодеянию и всякому вообще гнусному делу, совлекли в себе благодатью, дарованною нашим Иисусом по воле Отца Его, все нечистое и злое, во что мы были облечены. На нас восстает дьявол, всегда действующий против нас и желающий всех привлечь к себе; но Агнец Божий, т. е. сила Божия, ниспосланная нам чрез Иисуса Христа, запрещает ему, и он удаляется от нас. И мы как будто выхвачены из огня, потому что избавлены и от прежних грехов, и от мучения и пламени, которые готовил нам дьявол и все слуги его и от которых опять избавляет нас Иисус Сын Божий" [6]. Таким образом, св. Иустин не позабывает и последствий греха, но избавление от них представляется ему скорее призраком, последствием спасения, чем его существом и главной целью ("опять избавляет"). Сущность же спасения в том, что Господь Иисус Христос даровал нам силу, которою побеждаем прилоги нападающего на нас дьявола и пребываем свободными от своих прежних страстей.

"По действию лукавого, говорит преп. Ефрем Сирин, все изнемогли во зле: повреждение стало столь тяжко и не исцельно, что ни пророки, ни священники не в силах были совершенно уврачевать язвы. Посему-то (вот причина) Святой Единородный Сын, видя. что все естественно изнемогает во зле (вот сущность бедствия), по воле Отца снисшедши с неба,... пришел благодатью и щедротами уврачевать одержимых разнообразными немощами и словом Своим исцелить все болезни, всех избавил Он от зловония собственных язв их" [7]. Цель спасения и смысл в "избавлении от зловония собственных язв" человека. "Я, говорит преп. Ефрем Сирин в другом месте, спасся от множества долгов, от легиона грехов, от тяжких уз неправды и от сетей греха. Спасся от лукавых дел, от тайных беззаконий, от скверны растления, от мерзости заблуждений. Восстал я из этой тины, изник из этого рва, вышел из этой тьмы; уврачуй же, Господи, по неложному обещанию Твоему, все немощи, какие видишь во мне" [8]. В этих словах преп. Ефрем не только выражает сущность спасения со стороны его содержания, но дает понять и самую форму его, способ, каким оно совершается: оно не есть какое-нибудь внешне – судебное или магическое действие, а развитие постепенно совершающееся в человеке действием благодати Божьей, так что могут быть степени искупления. "Совершенный, выражает эту же мысль св. отец, христианин всякую добродетель и все превосходящее природу нашу совершенные плоды духа... производит с услаждением и духовным удовольствием как естественные и обыкновенные, уже без утомления и легко, не борясь более с греховными страстями, как совершенно искупленный Господом" [9].

Ту же мысль можно найти в очень ясной форме у св. Афанасия Александрийского. "Поелику, говорит он, естество человеческое, претерпев изменение, оставило правду и возлюбило беззаконие; то Единородный соделался человеком, чтобы в Себе Самом исправив сие, внушить естеству человеческому любить правду и ненавидеть беззаконие. Это и было причиной вочеловечения. Сего ради помаза Тя, Боже". Чего же именно ради? Чтобы возрадовались соделавшиеся Твоими причастниками; как помилованные за то, что научились у тебя любить правду и ненавидеть беззаконие" [10].

Христос называется, по словам св. Григория Богослова, "Избавлением" (I Кор. 1, 30), как освобождающий нас, содержимых под грехом. как давший Себя за нас в искупление, в очистительную жертву за вселенную" [11].

Итак, с православной точки зрения, сущность, смысл и последняя цель спасения человека состоит в избавлении его от греха и в даровании ему вечной святой жизни в общении с Богом. О последствиях греха, о смерти, страдании и пр. православный отнюдь не забывает, отнюдь не является неблагодарным за избавление от них Богу, – но это избавление не является для него главной радостью, как оно является в жизнепонимании правовом. Подобно апостолу Павлу, православный сокрушается не столько о том, что ему грозить наказание за грех, от которого (греха) он не может никак освободиться, сколько о том, что ему не "избавиться от сего тела смерти", в котором живет "ин закон, противовоюющий услаждающему его "закону ума" (Римл. VI, 22-25). Не страх за себя, а желание святости, жизни по Богу заставляет скорбеть истинного подвижника благочестия.

Если же в этом сущность спасения, тогда и самый способ его становится для нас определенным.

Если думать только о том, чтобы избавить человека от страдания, тогда совершенно безразлично, свободно ли или не свободно со стороны человека это избавление: все дело в благодушии человека. Но если человека нужно сделать праведным, нужно освободить именно от греха, тогда совсем не безразлично, будет ли человек только страдательным предметом для действия сверхъестественной силы, или сам будет участвовать в своем избавлении.

Поэтому-то, в св. Писании и в творениях отцов Церкви и замечается постоянное стремление убедить человека совершать свое спасение, потому что без собственных усилий никто спастись не может. То несомненно, что "человек ничто без Бога; пока Бог его содержит, управляет и просвещает, – нечто есть и быти показуется: но когда Бог свет Свой сокроет и жизненную силу отнимет, тотчас исчезает [12]; и что, следовательно, спасение может быть приписано только милости Божьей. Однако, "человека Бог украсил даром свободы" [13] и дал ему возможность совершать по свободному выбору то, что для животных составляет дар природы [14]. И это для того, чтобы сделать человека участником в жизни истинной, т. е. святой, Божественной, так как непроизвольная святость не может быть святостью и высшим благом человека, и целью его стремлений. "Не может быть добро приятным людям и общение с Богом не будет для них дорого, не могли бы они особенно и искать добра, если бы оно существовало в людях без их собственного усилия или прилежания, было бы прирождено в силу природы и без их участия... Ибо, как могут радоваться добру те, которые не знают, что такое добро? Какую цену оно имело бы в глазах тех, которые не стремятся к нему? И могло ли бы быть оно венцом для тех, которые отнюдь не бежали в преследовании его подобно победителям на ристалище. Поэтому-то Господь сказал, что царство небесное есть удел употребляющих усилие (Mф. XI, 12) [15]. Святость, если она будет непроизвольным достоянием природы, потеряет свой нравственный характер и превратится в безразличное состояние. "Нельзя быть добрым по необходимости" [16].

Поэтому, равно неправильно представлять себе спасение делом, извне вменяемым человеку, как и сверхъестественным превращением, происходящим в человеке помимо участия его свободы. И в том и в другом случае человек оказывался бы только безвольным предметом чужого воздействия, и святость, полученная им таким путем, ничем не отличалась бы от святости прирожденной, не имеющей нравственного достоинства, и, следовательно, совсем не тем высшим благом, которого ищет человек. "Я, говорит св. И. Златоуст, слышал многих, говоривших: для чего Бог сотворил меня самовластным в добродетели? Но как возвести на небо тебя дремлющего, спящего, преданного порокам, роскоши, чревоугодию? Ты и там не отстал бы от пороков" [17]. Человек не восприял бы насильно навязанной ему святости и остался бы при прежнем. Поэтому, хотя благодать Божья делает весьма много в спасении человека, хотя можно все приписать ей, однако она "также нуждается в верующем, как писчая трость или стрела в действующем" [18]. "Не насилием и самоуправством, но убеждением и добродушием уготовляется спасение человека. Посему всякий полновластен в собственном спасении" [19]. И это не в том только смысле, что он страдательно воспринимает воздействие благодати, так сказать, представляет себя благодати, но в том, что он встречает предлагаемое ему спасение самым горячим желанием, что он "ревностно устремляет свои очи к свету (Божью)" [20]. "Подвигоположник, говорит преп. Ефрем Сирин, всегда готов подать тебе Свою десницу, и восставит тебя от падения. Ибо, как скоро ты первый протянешь к Нему руку, Он подаст тебе десницу Свою, чтобы восставить тебя" [21]. А эта решимость принять благодатную помощь необходимо предполагает, что и в последующий момент, в момент самого воздействия благодати человек не остается праздным, не ощущает только свое спасение, но "действующей в нем благодати содействует" [22]. Всякое добро, совершающееся в человек, всякий его нравственный рост, всякий перелом, происходящий в его душе, необходимо совершаются не вне сознания и свободы, так что не другой кто-нибудь, а "сам человек изменяет себя, из ветхого превращаясь в нового" [23]. Спасение не может быть каким-нибудь внешне-судебным или физическим событием, а необходимо есть действие нравственное; и, как такое, оно необходимо предполагает, в качестве неизбежнейшего условия и закона, что человек сам совершает это действие, хотя и с помощью благодати. Благодать, хотя и действует, хотя и совершает все, но непременно внутри свободы и сознания. Это – основное православное начало, и его не нужно забывать, чтобы понять учение православной церкви о самом способе спасения человека.

Правовая точка зрения предлагает две несообразности в учении о том, каким способом человек спасается: она, во-первых, учит, что Бог не вменяет человеку греха и провозглашает его праведным, тогда как человек в душе остается все тем же грешником; и, во-вторых, самое спасение, точнее освящение человека представляет в виде сверхъестественного помимоводного пересоздания, почти вещественного превращения совершаемого в душе благодатно. Православная догматика может употреблять те же выражения, но содержание их, конечно, будет далеко отлично.

После выясненного православного понятия о правде Божьей, о возмездии, о сущности спасения нельзя представить себе, чтобы и момент крещения или покаяния совершалось какое-то невменение греха, какое-то провозглашение человека праведным, пронунциация, как говорят протестанты. По протестантскому учению выходит, что Бог все время был разгневан на человека, все время не мог ему простить того оскорбления, какое человек нанес Ему грехом. Потом, вдруг, видя веру человека в Иисуса Христа, Бог примиряется с человеком и не считает его более своим врагом, хотя человек и после этого может еще грешить, во уже безнаказанно. Здесь с очевидностью обнаруживается то основное начало, которым живет правовое жизнепонимание: все построено на оскорбленном самолюбии, – раз успокоено самолюбие, тогда и грех, прежде осуждавшийся и подвергнутый проклятию, теряет свою греховность. Не так учит православная Церковь.

Можно ли представить, чтобы Бог враждовал против человека за его грех, чтобы Бог не мог примириться с человеком, хотя бы этот последний всей душой жаждал Бога и молил об общении с Ним? Оставаясь верными Слову Божию и учению отцов, можем только сказать: нет. Чтобы убедиться в этом, раскроем Библию, и там прямо с первых страниц мы находим опровержение этого протестантского взгляда, хотя протестанты и хвалятся, что веруют только тому, чему учит Библия.

Если Бог враждовал против человека за оскорбление грехом, то как нам протестанты объяснят первобытную историю человечества? Почему Господь, обличив Адама, не оставляет его на произвол судьбы, а устраивает его жизнь и тут же дает ему самое радостное обетование, что семя жены сотрет главу змия? Почему Господь, видя близость греха для Каина, является к нему и предостерегает? Почему, вообще, только для людей, "пренебрегавших Дух Божий" (Быт. VI, 3), только для нечестивых, не желавших обращения, не было мира", т. е. примирения с Богом (Ис. LVII, 20-21) "боящийся же Бога и поступающий по правде во всяком народе приятен (был) Ему" (Деян. X, 35)?

Очевидно, все это потому, что, говоря словами св. И. Златоустого, "не Бог враждует против нас, но мы против Него. Бог никогда не враждует" [24]. Бог всегда стремится к человеку, всегда влечет его к Себе, но дело в том, что человек не всегда повинуется призванию Божию. В этом случае человек погибает, но причиной – не гнев Божий, не нежелание Бога простить человеку; а сам человек, избирающей худое, которого (худого) Бог не может оставить жить, не может даровать злу истину, принадлежащую только добру; не может Бог этого сделать так же, как не может умереть или солгать, потому что это было бы отрицанием Божественного Существа. Но не мирясь с грехом, любовь Божья всегда готова обратить и спасти человека. Грех удаляет человека от Бога, а не Бога – от человека.

Замечательно ясно высказывается эта мысль у пророка Исаи. Напр.: "Так говорить Высокий и Превознесенный, вечно Живущий, – Святый имя Ему: Я живу на высоте небес и во святилище, и также с сокрушенными духом и смиренными, чтобы оживлять дух смиренный и оживлять сердца сокрушенных. Ибо не вечно буду Я вести тяжбу и не до конца гневаться; иначе изнеможет предо Мною дух и всякое дыхание, Мною сотворенное" (Ис. LVII, 15-16). Бог, как Творец всего, мог, конечно, быть только правдой карающей, но тогда бы погиб человек. Поэтому, любовь Божья и не ставит греха безусловным препятствием для сближения Бога с человеком; всюду, где есть смиренный и сокрушенный сердцем, где заметно желание бросить грех и быть с Богом, любовь Божья не оставляет без помощи. "За грех корыстолюбия его Я гневался и поражал его, скрывал лице и негодовал (чтобы исправить его); но он, отвратившись пошел по пути своего сердца. (Мое удаление только еще более приблизило человека к погибели. Тогда Я решил действовать иначе). Я видел пути его (однако, и теперь готов ему помочь), и исцелю его и буду водить его и утешать его и сетующих его. Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему, – говорит Господь, и исцелю его" (17-19). Но непременным условием этого помилования должно быть сердце сокрушенное, иначе милость не коснется человека". Я милостив, говорит Господь, не вечно буду негодовать; признай только вину твою (Иер. 3, 12-13). "А нечестивые – как море взволнованное, которое не может успокоиться, и которого воды выбрасывают ил и грязь, нет мира нечестивым, говорит Бог мой" (20-21). Почему же это? Потому, что они милости Божией не приняли и примириться с Ним не хотели. Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям (вот отношение Господа к грешнику, несмотря на его грех). Однако, "вот, что написано пред лицем Моим: не умолчу, но воздам, воздам в недро их беззакония ваши, говорит Господь... Вас, которые оставили Господа; забыли святую гору Мою, приготовляете трапезу для Гада и растворяете полную чашу для Меня, – вас обрекаю Я мечу, и все вы преклонитесь на заклание, потому что Я звал – и вы не отвечали, говорил – и вы не слушали, но делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне. Почему так говорит Господь Бог: вот, рабы Мои (т. е. обратившиеся к Богу) будут есть, а вы будете голодать" (Ис. LXV, 2. 6-7, 11-13). "Кто гнев Божий может обратить на милость и правосудие на милосердие, – говорит преп. Ефрем Сирин, если не умолит Судию тот один, кто сам себе связал бремя грехов и несет, и развязывает и облегчает оное, когда хочет? Ибо увеличиваем бремена; когда тяжко грешим, и облегчаем также оные, когда горько каемся: и от нас самих зависит разрушать и вязать. Божье дело – прощать припадающих к Нему; ибо, действительно, человеколюбив Владыка, Который покаянием разрешает бремена рабов" [25]. Причина наказания, следовательно, не в необходимости как-нибудь удовлетворить правде Божьей (ведь, этого удовлетворения нет и после покаяния), а в том, что грешник не кается, продолжает пребывать во грехе и тем отчуждает себя от жизни Божьей. Вражда, следовательно, не в Боге, а в человеке, как апостол Павел и дает это видеть с несомненной ясностью.

"Благоугодно было Отцу, чтобы в Нем (Сыне) обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить (не Себя со всеми, а) с Собою все, умиротворив чрез Него кровью креста Его, и земное и небесное. И вас, бывших некогда отчужденными и врагами, по расположению к злым духам (любя зло, человек не может любить святого Бога) ныне примирил в теле плоти Его, смертью Его, чтобы представить вас святыми и непорочными и неповинными пред Собою" (Кол. I, 19-22). "Все от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою (а не Себя с нами) и давшего нам служение примирения, потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям (таким образом) преступлений их, и дал нам слово примирения. Итак, мы – посланники от имени Христова, и как бы сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом" (2 Кор. V, 18-20)... "Мы, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божья не тщетно была принята вами" (VI, 1). Таким образом, в то время как люди, преданные греху, враждовали против Бога, противились Его закону и пр., Бог не переставал любить их, врагов Своих. "Ты врага суща мя зело возлюбил еси", поет наша Церковь [26]. Ради этой Своей любви Бог; не желая вменять людям этой вражды их к Себе, послал Сына Своего, чтобы примирить людей с Собою. Если же и после этого для некоторых благодать Божья является "тщетной", то это потому, что сами они не хотят внять Божию увещанию, не хотят примириться с Богом. Кто же в таком случае примиряется в крещении? Очевидно, не Бог, потому что Он зовет человека ко крещению, Он будит его веру и пр. Примиряется, следовательно, человек с Богом, т. е. человек, дотоле любивший только себя и грех, теперь откликается на зов Божий и с своей стороны решается не служить больше греху и не враждовать, таким образом, против Бога, решается, вместо вражды, быть в общении с Богом.

Таким образом, если с православной точки зрения и можно говорить о невменении Богом греха человеку, то лишь в качестве домирного предположения всего домостроительства Божия о нашем спасении, предположения, которое низвело на землю Сына Божия и вознесло Его на крест, и которое, с другой стороны, является вечным залогом милости для нас, всякого грешника приступающего к Богу. Это не то значит, чтобы Бог мирился со грехом. Грех, как прямое отрицание Божьей жизни, всегда пребудет "мерзостью" пред святым Богом, никогда не получить от Него признания, никогда не получит права на существование. Но это не потому, чтобы Бог хотел, так сказать, отметить за оскорбление, нанесенное Ему, как Владыке мира – это объясняется самым существом правды. Грешник же, как личность, никогда не переставал и не перестанет быть предметом самой сильной любви Божьей, готовой на всякие жертвы, лишь бы только человек внял Ее призванию. Тогда "вся виновность его сделается как тень" [27], как совсем не бывшая, и Отец Небесный простит ему прежнюю вражду, не требуя никакого удовлетворения.

"Грешник не уплатил еще долга, чрез покаяние додается неответственным в долге. Он не сложил еще бремени с себя (разумеется искоренение страсти) и облачается благодатью... Покаяние не обещает только, но дарует уже очищение грехов и оставление оных; не к надежде только приводит согрешившего, но единым словом изрекает повеление, уверяет, что будет свободен. Оно говорит ему: познай, что имеешь у себя, а не жди. Но благодеяние еще выше. Уразумей, чем обладаешь и знай, что уже сам ты себе покровительствуешь. Данною тебе благодатью удостоверяю тебя в будущем. Уверься в милосердии Божьем; приятно Богу, что ты притек к Нему; и Он доказывает тебе благость, потому что прежде оставления грехов рукоположил тебя во Иерея" [28], т.е. прежде того, как человек станет праведным, Бог не отвергает его молитвы, не лишает его права к Себе обратиться. Милость Божья удерживается не Богом, а самим грешником. Нужно только покаяться, "принести себя в жертву Богу" [29], отказаться от своей излюбленной жизни, Бог не помянет нашей прежней вражды, пойдет к нам навстречу. Любовь Божия, говорит преп. Ефрем Сирин, "не медлит выслушивать приходящих к Богу истинно. И не упрекает опять приходящего нечестивца: для чего столько времени служил ты врагу и добровольно презирал Меня Владыку? Не разыскивает, сколько протекло времени, а только на смирение, слезы и воздыхания припадающего к Нему взирает Владыка, потому что Он – предведец, как Бог и создатель наш, вдруг прощает все грехи и ошибки в мыслях и делах, и говорит, чтобы принесли ему (припадающему) одежду первую и еще перстень на правую руку, и всем ангелам повелевает радоваться обретению этой души грешника" [30]. Конечно, совершенное остается совершенным, бывших грехов позабыть человеку нельзя, – вспомним слезы апостола Петра. Но если человек станет свои грехи считать непроницаемой стеной между ним и Богом, то это будет смертный грех, отчаяние. Сознание бывших грехов только учит человека понимать милость и всепрощающую любовь Божью, а не возбуждает в нем ужаса пред гневом Божьим.

Следовательно, домостроительство Божие направляется не к тому, чтобы как-нибудь примирить образовавшееся в Боге раздвоение между любовью и правдою (раздвоение с трудом допустимое в Едином и всегда тожественном Себе Существе), а к тому, чтобы как-нибудь спасти погибшую овцу, чтобы как-нибудь устроить обрящение человека на путь истины. Поэтому, невменение греха с православной точки зрения должно понимать в том смысле, что Господь, от вечности, осудив зло на погибель, тем не менее от вечности же решил не отвергать за грех человека, если он перестанет грешить и обратится к Богу. Поэтому, полагать в невменении сущность оправдания значит говорить только о непременном предположении оправдания, о самом же последнем не говорить. То несомненно, что каждый обращающийся к Богу просит, прежде всего, прощения и получает его; но это не значит, чтобы в Боге во время самого совершения таинства происходил какой-нибудь особый акт примирения с дотоле нелюбимым грешником, перемена происходит в человеке и состоит в примирении этого последнего с Богом. Таким образом, главное в оправдании – не пронунциация протестантов, а обращение человека от греха к жизни по Богу, нравственный переворот. Так, действительно, православная церковь учила и учит.

Пророк Исаия так описывает "заглаждение беззаконий" Иакова. Господь наказывал его, "выбросил его сильным дуновением своим, как бы в день восточного ветра. И чрез это загладится беззаконие Иакова (но страдания не внешняя цена за грех, потому что далее читаем); и плодом сего будет снятие греха с него, когда все камни жертвенников он обратит в куски извести, и не будут уже стоять дубравы и истуканы солнца" (Ис. 27. 9.) Бедствия приводят Иакова к покаянию и, когда он уничтожит свой грех (идолослужение), этот грех с него снимется.

Апостол Павел называет крещение смертью греху. "Мы, говорит он, умерли для греха: как же нам жить в нем"? В чем же состоит эта смерть? "Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни".. "Наш ветхий человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху" (Римл. VI, 2-4. 6). Дальнейшее же убеждение быть верными своему призванию, пребывать чуждыми греху дает понять, что и самая смерть греху совершается тоже путем нравственным, есть акт насколько "таинственный, настолько же и свободно-охотный" [31]. "Умертвие говорит преосв. Феофан толковании на приведенные слова апостола Павла, разумеется не физическое, а нравственное, состоящее в отвержении от всякого греха и возненавидении его. Ибо как приступают ко Господу? Каясь и крестясь, как указал Св. Петр в день Пятидесятницы вопрошавшим: что убо сотворим? Покайтесь и да крестится кийждо в вас, ответил он (Деян. II, 88). А каяться что значит? – Говорит в сердце своем: согрешил, не буду. Это не буду и есть смерть греху" [32]. Другими словами, крещение, по мысли апостола Павла, было тем же "обещанием Богу доброй совести", каким было оно и по мысли апостола Петра (I Петр. III, 21).

Сущность крещения или таинства покаяния состоит, следовательно, в коренном перевороте, совершаемом в душе человека, в изменении всей его жизни. Человек был рабом греха, исполнял похоти дьявола, был врагом Божиим, – теперь он решает прекратить грех и быть в общении с Святым Господом. Решение это, конечно, есть дело свободы человека, но совершается в душе только при воздействии и при помощи благодати, которая сообщается в таинстве. "Крещение же, спрашивает преосв. Феофан, что придает? – Закрепляет благодатью сие решение воли и дает силу устоять в сем решении" [33]. До принятия благодати человек только желал следовать Христу и исполнять Его волю. Но грех продолжал быть для него приятен. Благодать же Божия настолько укрепляет решимость человека, что он начинает ненавидеть грех, т. е. окончательно считает его злом для себя, как прежде считал его своим благом. Это значит, что человек совсем перешел на сторону Господа и стал Его верным рабом (Римл. VI, 17-18). Благодать таинства входя, так сказать, в душу человека и непременно "срастворяясь с человеческим усердием" [34], закрепляет и осуществляет совершаемый волей человека нравственный переворот и дает человеку силы устоять в принятом решении (если только, конечно, человек не отвернется опять от благодати). Этим самым коренным изменением направления жизни и совершается "уничтожение всего прежнего" [35].

Всякое греховное падение кладет известную печать на душу человека, так или иначе влияет на ее устроение. Сумма греховных действий составляет, таким образом, некоторое прошлое человека, которое влияет на его поведение в настоящем, влечет его к тем или другим действиям. Таинственно-свободный переворот в том и состоит, что нить жизни человека как бы прерывается, и образовавшееся у него греховное прошлое теряет свою определяющую принудительную силу как бы выбрасывается из души, становится чуждым для человека. Какое бы ни было это прошлое, будет ли это наследство от родителей (грех первородный), или последствия поступков самого крещаемого, все это одинаково зачеркивается в жизни человека, лишь бы только он искренно отвернулся от этого, лишь бы только он окончательно порвал с этим прошлым связь [36]. Из купели выходит новый человек, без определения ко греху; но с укрепленной благодатью, ревностью творит волю Божию и более Бога не покидать. Таким-то путем и "слагается с человека греховное поношение" [37], "изглаждаются нечистоты прежде совершенных преступлений" [38]. Грех не забывается и не вменяется человеку в силу каких-нибудь посторонних для души человека причин, – грех в буквальном смысле удаляется от человека, перестает быть частью его внутреннего содержания и относится к тому прошлому, которое прожито, которое, таким образом, с настоящим человека не имеет ничего общего. А мы выше видели, что за прошлое Бог не гневается, не высчитывает его человеку. Раз в настоящем греха нет, нет, следовательно, и отчуждения от Бога, человек "примирен и воссоединен с Церковью", святым царством Божьим и Богом, грех действительно прощен человеку [39].

Так именно и изображается благодатное действие таинств крещения и покаяния в творениях отцов Церкви.

Непосредственно касается вопроса о крещении св. Кирилл Иерусалимский, самые творения которого: "Огласительные поучения", прямо отвечают на наш вопрос. С. Кирилл ясно представляет возрождение человека в крещении в виде жизненного и вместе нравственно-свободного переворота в душе. Человек, приступающий ко крещению, должен вполне искренно и решительно отбросить свою прежнюю жизнь по стихиям мира и определить себя к добру. Это, в корне изменяющее человека, решение или изволение и делает человека "званным", т. е. действительно, а не в воображении только, приводит его в общение с Богом и к началу новой жизни.

"Хотя Бог и щедр в благотворении, однако же, от каждого ожидает искреннего произволения. Почему апостол присовокупил: сущим по изволению званным. Изволение (h proJesiz), когда оно искренне делает тебя званным (clhton se poiei)" [40]. Чтобы совершилось начало новой жизни, необходимо, чтобы прежняя была на самом деле отвергнута. Господь дает свою чудную спасительную печать (thn swthsiwdh sfragiVa thn Jaumasian) только там, где видит "добрую совесть", т.е. не словесное только обещание, а искреннее желание быть добрым. "Как приступающие к набору воинов входят в исследование о возрасте и телесном сложении набираемых; так и Господь, вписуя в воинство свое души, испытует произволения. И, если кто имеет сокрытое лицемерие, – отвергает сего человека, как неспособного к истинному служению в воинстве. А если найдет достойного, с готовностью дает ему благодать. Не дает же святая псам. Где видит добрую совесть, там дает чудную спасительную печать, которой трепещут демоны и которую знают ангелы" [41]. Необходим, следовательно, действительный, сознательно-свободный перелом душевный, чтобы таинство вполне принесло пользу человеку. Без свободного же содействия, без помянутого перелома человек только напрасно искушает Господа. Эта мысль была в глазах св. Кирилла столь важной, что он несколько раз возвращается к ней в своих" Оглашениях", стараясь как можно сильнее запечатлеть ее в умах готовящихся к просвещению.

"Если, говорить святитель в "Слове Предогласительном" в самом начале, телом ты здесь (т. е. принимаешь таинство), но не здесь мыслью; то нет в этом пользы. И Симон волхв приступал некогда к купели сей. И крестился, но не просветился; омыл тело водою, но не просветил сердца Духом; погружалось в воду и вышло из воды тело, а душа не погребалась со Христом, и не воскресла с Ним. Представляю примеры падений, чтобы тебе не пасть... Мы, служители Христовы, приемлем всякого и как бы исправляя должность придверников, оставляем двери не запертыми. Нет запрещения войти тебе, если у тебя и душа осквернена грехами и намерение нечисто. И ты вошел, принят, имя твое вписано. Видишь ли досточестное это благоустройство Церкви? Примечаешь ли порядок и знание дела, чтение писаний, присутствие клира, последование учений? Почти место и вразумись видимым. Выходи ныне благовременно (т. е. с душой приготовленной к восприятию благодати, а в чем это приготовление, св. отец разъясняет далее), и наутро входи еще благовременнее. Если одеянием души твоей служит сребролюбие, входи в другой одежде; скинь с себя ту одежду, какая на тебе, а не прикрывай ей. Совлекись любодеяния и нечистоты, и облекись в светлую ризу целомудрия. Предваряю тебя о сем, прежде нежели пришел Жених душ Иисус и усмотрел одежды (имеется в виду притча о званных на вечерю). Долговременный дается тебе срок. Сорок дней имеешь на покаяние. Много у тебя удобного времени и совлечься и омыться и облечься и войти. Если же останешься при злом произволении, предваряющий тебя не виновен, но ты не ожидай принять благодать. Приметь тебя вода, но не восприимет Дух. Если кто знает у себя язву, пусть возьмет пластырь; если кто пал, пусть восстанет. Да не будет среди вас Симона (волхва), да не будет в вас "ни лицемерия, ни праздной пытливости. Умри грехам, и живи правде, живи с нынешнего дня" [42]. "Те, говорит св. Кирилл в Первом Слове, на ком лежит еще греховная чешуя, поставляются ошую, потому что не приступают благодати Божьей, даруемой Христом при возрождении крещением" [43].

С этой точки зрения принятие таинства крещения представляется великим испытанием совести человека, таким поворотным моментом в жизни человека, что если он его пропустит, то ничем уже не поправить своего положения. " (Св. Дух) испытывает душу, не метает бисера пред свиньями. Если лицемеришь; то люди крестят тебя теперь, а Дух не будет крестить. А если пришел ты по вере, то люди служат в видимом, а Дух Святый дает невидимое. На великое испытание приходишь в этот единый час, на великий воинский набор. Если погубишь час сей: то зло непоправимо. Если же сподобишься благодати: просветится душа твоя; примешь силу, какой не имел; примешь оружия, страшные для демонов. И если не бросишь оружие, но сохранишь печать, то демон не приступит" [44].

Благодаря этому перевороту в душе человека и грехи ему оставляются. "Не спрашивай: как изгладятся грехи мои? Сказываю тебе: изволением (tw Jelein) верою (tw pisieuein). Что сего короче? Но если уста твои скажут, что желаешь, а сердце не скажет сего; то судит тебя Сердцеведец. С нынешнего дня оставь всякое негодное дело. – Пусть язык твой не произносит непристойных слов, не погрешает взор твой, и мысль твоя не кружится над тем, что бесполезно" [45]. "Уготовь, говорит св. Кирилл в другом месте, душевный сосуд, чтобы соделаться тебе сыном Божьим, наследником Богу, сонаследником Христу, если только уготовляешь себя к тому, чтобы приять, если с верою приходишь для того, чтобы соделаться верным, если по собственному произволению отлагаешь ветхого человека. Ибо прощено тебе будет все, что ни сделано тобою" [46]. Таким образом, собственное произволение оставить ветхого человека является условием благодатной действенности таинства: ветхий человек действительно умирает, и прежняя жизнь прощается человеку. Нет произволения, ветхий человек не умирает, тогда нет и прощения.

По мысли св. Василия Великого, принятие таинства есть наше примирение с Богом, Который предварительно простил грехи всем людям. "Как душа несомненно удостоверяется, что Бог отпустил ей грехи? Если усмотрит в себе расположение сказавшего: неправду возненавидех и омерзих (Пс. CXVIII): потому что Бог, для отпущения наших грехов ниспослав Единородного Сына Своего, с Своей стороны предварительно отпустил грехи всем. Но поелику св. Давид воспевает милость и суд и свидетельствует, что Бог милостив и праведен; то необходимо, чтобы с нашей стороны было сделано, что пророками и апостолами сказано "в тех местах, где говорится о покаянии, чтобы обнаружился суд правды Божьей и совершилось милосердие Его в отпущении грехов" [47].

В чем же состоит это содействие с нашей стороны благодати Божьей? В том, что мы "бываем в подобии смерти Его, спогребшись Ему крещением". "В чем же образ погребения? И почему полезно такое подражание? Во-первых, нужно, чтобы порядок прежней жизни был пресечен. А сие, по слову Господню, не возможно для того, кто не родится свыше. Ибо пакибытие, как показывает и самое имя, есть начало новой жизни. Посему, до начатия новой жизни, надобно положить конец жизни предшествовавшей. Как у тех, которые бегут на поприще туда и обратно, два противоположные движения разделяются некоторою остановкою и отдыхом: так и при перемене оказалось необходимым, чтобы смерть служила средою между тою и другою жизнью, оканчивая собою жизнь предыдущую и, полагая начало жизни последующей". В этом – то пресечении порядка прежней жизни и состоит сущность таинственно-свободного воздействия на душу таинства крещения. Символом этой смерти греху и служит погружение в воду. "Как же совершается сошествие во ад? Подражая в крещении Христову погребению; потому что тела крещаемых в воде как бы погребаются. Посему крещение (т. е. погружение, видимая форма крещения) символически означает отвержение дел плотских (внутренняя сторона крещения, как таинства), по слову апостола, который говорит: обрезание бысте обрезанием нерукотворенным, в совлечение тела греховного плоти, в обрезании Христове, спогребшеся Ему крещением (Кол. II, 11). Оно есть как бы очищение души от скверны, произведенной в ней плотским мудрованием, по написанному: омыеши мя и паче снега убелюся (Пс. L, 9)" [48]. Прощение грехов человеку и имеет основанием указанную смерть греху, это пресечение порядка прежней жизни. Не будь пресечения, тогда не может быть и прощения. "В каком случае отпускаются душевные грехи? Когда добродетель, возобладав душою и, всецело оградив ее своими уроками, произведет в ней отвращение от противоположного расположения... Кто так расположен, вследствие навыка (т. е. вследствие окончательно сложившегося решения), тому могут быть отпущены прежние неправды... Кто так уврачевал себя, приняв расположение к противному, для того может быть полезна и благодать прощения... Невозможно, чтобы кто-нибудь без Божия прощения предался добродетельной жизни (необходима благодатная помощь для выполнения решения). Посему премудрый Домостроитель нашей жизни хочет, чтобы живший во грехах и потом дающий обет восстать к здравой жизни, положил конец прошедшему, и после содеянных грехов сделал некоторое начало, как бы обновившись к жизни через покаяние" [49].

Св. Григорий Ниссккий постоянно проводит ту мысль, что человеку невозможно возродиться в новой жизни как-нибудь непроизвольно: человек может возродиться только благодаря своему свободному решению не грешить, которое делает возможным для него принятие благодати. "Изменяющемуся, говорит св. отец, необходимо постоянно рождаться: в превратном естестве не заметишь чего-либо всегда во всем себе тожественного. Но родиться не зависит от чуждого решения (ouc ec allotriaV edtin ormhV) подобно телесному рождению, – но по произволению бывает это рождение; и мы некоторым образом отцы самих себя, рождающие себя такими, какими хотим, и по собственному произволению образующее себя в какой угодно пол, мужской или женский, по урокам добродетели или порока" [50]. Таинственное возрождение в крещении не составляет исключения: и оно возможно только в виде произвольного решения, которое только укрепляется и доводится до конца благодатью. Эту мысль св. Григорий Нисский подробно развивает в своем "Огласительном Слове", подобно св. Кириллу Иерусалимскому настаивая на той мысли, что без этого свободного решения, принятие таинства не пользует нисколько.

"Должно, думаю, говорит св. Григорий, обратить внимание на то, что после сего и что оставляют без внимания многие из приступивших к благодати крещения, себя самих вводя в обман и почитаясь только возрожденными, а не действительно таковыми делаясь. Ибо возрождением совершаемое претворение нашей жизни не будет претворением, если останется в том же состоянии, в каком и теперь. Кто пребывает в том же состоянии, о том не знаю, почему можно было бы подумать, что он сделался чем-то новым, когда не переменилось в нем ни одного из отличительных признаков. Ибо, что спасительное возрождение приемлется для обновления и преложения естества нашего, явно это всякому; но человечество само по себе от крещения не приемлет изменения, ни рассудок, ни разумение, ни познавательная способность, ни другое что; собственно служащее отличительною чертою естества человеческого, не приходит в претворение; ибо претворение было бы к худшему, если бы изменилось какое-либо из сих отличительных свойств естества. Итак, если рождение свыше делается воссозданием человека, а это не допускает перемены; то должно рассмотреть с претворением чего благодать возрождения совершенна. Явно, что с изглаждением дурных признаков в естестве нашем происходит переход в лучшее. Итак, если, по слову пророка, намывшись в сей таинственной бане, стали мы чисты произволениями, смыв лукавства с души; то сделались лучшими и претворились в лучшее. Если же баня послужила телу, а душа не свергла с себя страстных нечистот, напротив жизнь по тайнодействии сходна с жизнью до тайнодействия; то хотя смело будет сказать, однако же скажу и не откажусь, что для таковых вода останется водою" [51].

Если человек не решит бросить совершенно грех и если со всею своею силою не будет стараться удержаться в этом решении, тогда напрасно он принимал таинство: он участвовал в нем только телом, душа же не получила ничего от этого участия. Это и понятно. Сущность крещения в "пресечении непрерывности зла"; если человек этого пресечения не делает, тогда зачем принимать крещение? "В образе умерщвления, представляемом посредством воды, производится уничтожение примешавшегося порока, правда, не совершенное уничтожение, но некоторое пресечение (diacoph) непрерывности (suneceiaV) зла, при стечении двух пособий к истреблению зла: покаяния согрешившего и подражания смерти, которыми человек отрешается несколько от союза со злом, покаянием будучи приведен в ненавидение порока и отчуждение от него, а смертью производя уничтожение зла" [52]. Таким образом, уничтожение зла в человеке происходит именно путем свободного отчуждения человека от порока и порочной жизни. "Если свободное движение нашей воли прервет сношение с несущим (to anuparcon, каково зло по существу) и сблизится с Сущим, то, что теперь во мне, не имея более бытия, вовсе не будет иметь и того, чтобы оставаться во мне; потому что зло вне произволения взятое не существует само по себе" [53]. В этом основной закон отношения ко злу. Этот же закон действует и при уничтожении зла в крещении.

Для св. Григория Богослова отпущение грехов в крещении отнюдь не было внешним событием, независимым от свободного определения человека: если Бог и отпускает крещающемуся грехи, то, чтобы это отпущение было действенно, необходимо "предочиститься", создать в себе "навык к добру", т. е. решительно определить себя к доброй жизни. Тогда только можно поручиться, что крещение не будет только формой или бесплодным талантом, но на самом деле "обеспечит человеку искупление". "Должно предочиститься тем, которые приступают к крещению небрежно и без приготовления, и не обеспечивают искупленья навыком в добре. Ибо хотя благодать сия, и дает отпущение прежних грехов; но тогда тем паче требуется от нас благоговение, чтобы не возвратиться на ту же блевотину (Притч. XXVI, II)" [54]. "Купель, говорить св. Григорий в другом месте, дает отпущение грехов соделанных, а не содеваемых (не тех, которые еще господствуют в душе). Надобно, чтобы очищение не на показ было произведено, а проникло тебя, чтобы ты стал светел совершенно" а не прикрашен только снаружи, чтобы благодать служила не прикровением грехов, а освобождением от оных" [55]. А это зависит от самого человека, к которому св. отец и обращается с увещанием.

Св. Иоанн Златоуст сравнивает прощение грехов, совершаемое в крещении с обычным царским прощением, и находит между ними то коренное различие, что царское прощение бывает делом внешним и не влияет на душу человека, не изменяет ее, тогда как Божие прощение в крещении пересозидает человека. "Прощать грехи возможно одному Богу; начальники и цари хотя прощают прелюбодеев и человекоубийц, но они освобождают их только от настоящего наказания (сущность прощения с точки зрения правовой), а самых грехов их не очищают; и хотя бы они возвели прощенных в высшие звания, хотя бы облекли их в порфиру, хотя бы возложили на них диадему, и тогда они сделают их царями, но от грехов не освободят; это совершает один Бог: Он совершает это в бане пакибытия; ибо благодать касается самой души и с корнем исторгает из нее грех. Посему душа прощенного царем может быть нечистою, а душа крещенного – нет; она чище самых солнечных лучей и такова, какою была в начале и даже гораздо лучше; ибо она получает Духа, Который совершенно воспламеняет ее и делает святою. Как ты, переплавляя железо пли золото, делаешь его опять чистым, новым, так точно и Дух Св., переплавляя душу в крещении, как бы в горниле, и, истребляя грехи, делает ее чище и блистательнее всякого золота" [56]

Как же однако происходит это очищение души, это воспламените ее силою Св. Духа? Избавиться от порока можно только одним путем: "Остановись в порочной жизни и не заходи далее, и ты уже все получил... Не заходи далее, и власть порока над тобою кончится" [57]. "Аще хощете и послушаете Мене, говорит Бог. Видишь ли, что нужно одно хотение? Но хотение не обыкновенное, общее многим, а тщательное. Я знаю, что ныне все желают воспарить на небо; но надобно доказать это желание на делах" [58]. Точно тот же закон действует и при уничтожении греха в крещении. "Хотя, говорит святитель, грех и истинно умирает в нас чрез крещение; однако надобно, чтобы мы и сами содействовали его умерщвлению" [59].

Это содействие и описывается св. Иоанном Златоустым в Беседе IX, 2 на Послание к Евреям. "Кто, читаем мы там, переходит от чего-нибудь одного к другому, и то оставляет, а это принимаешь; тому нужно отказаться от прежнего и оставить расположение к нему, потом и переходить к другому: если же он станет опять держаться первого, то как может достигнуть второго?.. Я говорю о злых делах; ибо кто намеревается обратиться к добродетели, тот наперед должен отказаться от пороков, и тогда уже вступить в жизнь добродетельную. Покаяние не могло сделать верующих чистыми; потому они тотчас же (однако после покаяния) крестились, дабы чего не могли сделать сами собою, того достигнуть благодатью Христовою. Следовательно, покаяние недостаточно для очищения, а нужно принять крещение. Ко крещению же надобно приступать, отказавшись наперед от своих грехов и осудив их" [60]. Благодатная помощь, таким образом, необходима для того, чтобы довершить то, чего сами мы сделать не в состоянии. Но это прямо предполагает, что мы старались делать все, что только могли. Благодать завершает наши усилия. Поэтому-то мы и молимся об оглашенных, чтобы Господь "сподобил их во время благопотребное бани пакибытия". "Что же значат, спрашивает св. И. Златоуст, слова: во время благопотребное? Они указывают на то время, в которое готовящейся ко крещению хорошо расположил себя и с усердием и верою приступает к принятию оного. Ибо для верующих такое время и есть блaгoпpиятнoe" [61]. Итак, вот в чем прощение таинственное: оно необходимо предполагает отчуждение воли человека от зла и потому не только прощает грехи, но и уничтожает их.

Также раскрывает существо Божественного прощения грехов и св. Кирилл Александрийский, "Когда, говорит он, мы перестаем грешить и при помощи наклонности к лучшему как бы приводим душу к избранию того, что полезно: тогда мы удаляем от себя безобразие прежде совершенных грехопадений (основной закон прощения) и уничтоживши зловоние греха благовонием последующих добрых дел, мы опять войдем в стан святых, т. е. в церковь первородных" [62]. Поэтому и Отец "приемлет заблудшихся (под тем лишь условием), если они оказываются чистыми от приразившихся к ним нечестивых семян и если не принесут с собою никакого остатка мерзости введших их в заблуждение" [63]. Необходимым условием прощения является отрешение от греха, только благодаря ему человек может быть принять отцом. "Только решившись отказаться от пристрастной к удовольствиям и мирской жизни с величайшею ревностью стараясь следовать законам Божьим, но еще не обогатившись благодатью чрез святое крещение, мы не весьма сильны, или способны на дело страдания и перенесения трудов ради добродетели" [64]. Сущность крещения, таким образом, в том, что человек как бы приносит себя в жертву Богу, "мысленно претерпевает священную смерть" [65], благодать же восполняет то, чего не могут сделать решение человека и его величайшая ревность: благодать делает непоколебимым решение человека вперед не грешить. Это же решение служит в свою очередь основанием прощения.

Преп. Ефрем Сирин представляет прощение грехов действием весьма существенным, сопровождающимся не вменением только греха или не забвением последнего, а прямым, решительным уничтожением его. Прощенный человек не только не боится наказания, но и получает силы к прохождению добродетельной жизни. Прощение есть перемена человека. "Как скоро взор Твой, Господи всяческих, обращается на мглу грехов моих, она исчезает предо мною, и беспрепятственно, со всею ревностью, начинаю ходить путем заповедей Твоих, укрепляюсь надеждою на Тебя и освободясь от мрака заблуждений " [66]. Однако каким именно способом прощение грехов обновляет человека? "Скажу тебе, отвечает преп. Ефрем Сирин, как человек чрез покаяние делается совершенным, чтобы, узнав самый способ, не иметь тебе извинения. Слушай. Приносишь ты покаяние в отравлении других? Истреби всякий след сего, не явное только оставь, но не занимайся и в тайне. Перестал ты умерщвлять людей, удерживай и язык свой от клеветы, от злословия, от сплетен... Сам себя переплавляешь ты, грешник, сам себя воскрешаешь из мертвых. Поэтому, если делаешь что в половину, то сам себе наносишь обиду. Если немного и в малости недоделанное недостаточно и несовершенно, то кольми паче сделанное в половину?.. Если не всецело приносишь покаяние, то в половину сделаешься праведным. Свинье никакой нет пользы быть наполовину чистой, т.е. иметь раздвоенные копыта, ибо сим теряется вся чистота" [67]. Вот в чем состоит внутренняя, существенная сторона уничтожения греха в человеке: человек должен сам бросить грех и, насколько он бросит его в своей воле, настолько и освободит его от греха благодать. Поэтому-то после прощения грехов он и оказывается ревнителем добрых дел.

От этих светил церковного учения нелишне будет сделать небольшой возврат к эпохе более ранней, чтобы и там найти то же самое учение.

Св. Иустин Мученик в "Разговоре с Трифоном" весьма ясно различает христианское невменение греха от обычного, только внешнего, так сказать, попущения греха. "Все желающие, – говорит св. Иустин, – если они покаются, могут получить милость от Бога, – и Писание называет их блаженными, говоря, блажен человек, которому Господь не вменит греха, – т. е. покаявшись в своих грехах, он получит от Бога прощение их; но не так, как вы обольщаете себя самих и некоторые другие подобные вам в этом, которые говорят, что, хотя они грешники, но знают Бога, и Господь не вменит им греха. Как доказательство этого мы имеем одно преступление Давида, случившееся от его гордости, которое было потом прощено, когда он плакал и скорбел, как написано. Если же такому человеку прощение не было дано прежде покаяния, но только тогда, когда он, великий царь, помазанник и пророк, так плакал и вел себя, то как нечистые и крайне преступные, если они не будут скорбеть и плакать и не покаются, могут надеяться, что Господь не вменит нам греха?" [68].

Таким образом, прощение не в том состоит, что покрывается или прощается существующей грех, такого прощения нет в христианстве. Человек получает прощение только тогда, когда будет скорбеть о совершенном грехе и покается в нем, т. е. решит впредь не грешить, обещается Богу, тогда он и прощается. Но это и обнаруживает тот существенный смысл прощения грехов, о котором мы говорим. Св. Иустин, действительно, и высказывает эту мысль при описании св. крещения. "Кто убедится и поверит, что это учение и слова наши истинны и обещается, что может жить сообразно с ним, тех учат, чтобы они с молитвою и постом просили у Бога прощения прежних грехов, и мы молимся и постимся с ним. Потом мы приводим их туда, где есть вода, и они возрождаются таким же образом, как сами мы возродились, т. е. омываются тогда водою во имя Бога Отца и Владыки всего, и Спасителя нашего Иисуса Христа и Духа Святого... Так как мы не знаем первого своего рождения и по необходимости родились от влажного семени чрез взаимное совокупление родителей и выросли в худых правах и дурном образе жизни: то, чтобы не оставаться нам чадами необходимости и неведения, но чадами свободы и знания и чтобы получить нам отпущение прежних грехов, – в воде именуется на хотящем возродиться и раскаявшемся в грехах имя Отца всего и Владыки Бога" [69]. В противоположность плотскому рождению, в котором человек не отвечает за настроение своей природы, в таинственном возрождении человек становится чадом свободы и знания, он уже не страдательный предмет или не поле для действия посторонней силы, он сам хочет возродиться и сам отбрасывает прежнюю жизнь. Поэтому-то приготовление ко крещению является подвигом, приготовлением к новой жизни, проводить которую человек отныне решает и обещается. "Когда иудеи, – говорить св. Ириней Лионский, – обратятся и придут к покаянию и перестанут делать зло, они будут иметь власть быть чадами Божьими и получить наследие бессмертия, которое даруется Богом" [70]. Вот это-то добровольное пресечение зла и является самой существенной частью оправдания, является, так сказать, самым способом, каким грехи человеку отпускаются.

Итак, по православному учению, прощение грехов в таинстве крещения или покаяния происходит отнюдь не внешне судебным способом, состоит не в том, что Бог с этого времени перестает гневаться на человека, а в том, что вследствие коренного душевного перелома, настолько же благодатного, как и добровольного, в человеке является жизнеопределение совершенно противоположное прежнему, греховному, так что прежний грех перестает влиять на душевную жизнь человека, перестает принадлежать душе – уничтожается. Поэтому, человек и примиряется с Богом, и милость Божия становится доступной для человека.

Весьма поучительно прочитать объяснение внутренней стороны таинства, т. е. той, которая в сущности только и должна иметься в виду, так как только при знакомстве с ней мы можем понять, что именно значат довольно общие отвлеченные определения оправдания, – весьма поучительно, говорим мы, познакомиться с раскрытием этой стороны в сочинениях покойного преосв. Феофана, так глубоко проникнутого отеческим учением (особенно там, где он, оставив школьную форму, переходит на жизненную, истинно отеческую почву).

По представлению преосв. Феофана, внутреннюю сущность таинственного обновления человека составляет его добровольное и окончательное определение себя на угождение Богу. "Это решение, – говорить преосв. Феофан, – есть главный момент в деле обращения, коренной, неточный" [71]. От этого коренного момента зависит и действенность возрождения. "Если человек (после крещения) делает добро, то сие потому, что исходит из купели ревнителем добрых дел, облеченным и силою на творение их. Но сия ревность произвольно им воспринята, в минуты сокрушенной скорби о грехах и взыскания помилования; благодать же Божия, пришедши потом, укрепила ее и сделала мощною" [72]. "В умертвии греху чрез крещение ничего не бывает механически, а все совершается с yчacтиeм нравственно-свободных решимостей самого человека. Существо умертвия греха всегда одно: это есть отвращение от греха, смертельное возненавидение его. Где же оно в крещении? – Тут же в духе в крещаемого. Ибо что делает крещаемый пред погружением в купель? Отрицается сатаны и всех дел его и всего служения его; а это тоже, что отвращается от греха и возненавидевает его. Когда затем, в сем духе отвращения и ненависти ко греху, погружается он в купель, тогда благодать Божия, низошедши внутрь, закрепляет cии расположения и решения воли и дает им силу живую и действенную. Крещенному все прежние грехи прощаются, а от будущих охранять его будет cия нисшедшая в него в крещении сила. Он и есть воистину мертв греху" [73]. Прежние грехи человек бросил и потому они ему не считаются, – вместо же греха у него теперь решение служить Богу.

Как видим, преосв. Феофан в этом описании истинного содержания догматических понятий, касающихся вопроса о спасении, совершенно правильно выражает учение св. отцов церкви. Правовое понимание такого подробного раскрытия жизненной стороны оправдания допустить не может – это раскрытие самым делом его опровергает. Для православного же учения останавливаться на этой стороне необходимо, иначе можно смешать его (учение) с инославием, которое, употребляет те же слова и по внешности сходно.

Таким образом, сопоставляя выясненное раньше понятие о Правде Божией и возмездии с одной стороны, и это старание раскрыть жизненный смысл оправдания, с другой; мы и получаем настоящее понятие о прощении или уничтожении грехов в таинствах крещения или покаяния.

Этому понятию не будут противоречить и т многочисленные места святоотеческой литературы, где прошению приписывается, по-видимому, только внешне судебный смысл. Все такие места нужно дополнить, по основному правилу всякого толкования: менее ясное дополнять более ясным. Раз выяснена существенная (реальная) сторона данного явления, внешнюю сторону согласить не трудно. Урезывать же первую ради второй будет не только не правильно, – это будет прямо искажением истины.

Освобождаясь от грехов в крещении, человек делается участником в праведности Христовой. Протестанты и это превратили в совершенно внешнее судебное происшествие. По их представлению, Бог, не находя в человеке ничего, за что бы ему следовало воздать награду в вечной жизни, вменяет ему заслугу пред Правосудием Божественным, какую совершил Иисус Христос. Основанием же вменения служит просто то, что Бог видит со стороны человека желание присвоить эту заслугу себе (вера, как орудие instrumentum усвоения заслуги Христовой). Это довольно странное для обыденного понимания учение необходимо для протестантов, чтобы избежать противоречия между заслугой Христа и заслугами человека. Православное учение не знает такой необходимости, поэтому и в данном вопрос оно не покидает своей истинной почвы. Оно говорит, конечно, приблизительно теми же словами, но смысл их будет гораздо глубже, жизненнее, да и состоятельнее с точки зрения нравственного сознания каждого здравого человека.

Если человек при самом своем обращении к Богу не на словах только, а на самом деле очищается от греха, – тогда нет никакой необходимости, ни основания настаивать на том, что и заслуга И. Христа только внешне вменяется нам, служить только независимой от нас платой за наши грехи.

Господь Иисус Христос в Своей прощальной беседе с учениками, действительно, и изображает нам Свое отношение к верующим гораздо более внутренним, жизненным, чем допускало бы одно внешнее вменение нам заслуги Христовой. Человек спасается не тем, что он желает присвоить себе то, что сделал Христос, а тем, что он находится в самом теснейшем единении со Христом, как ветвь с виноградной лозой. "Я, говорить Господь, есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую приносящую плод, очищает, чтобы более приносила плода... Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе; так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают в огонь, и они сгорают" (Ио. XV, 1-6). Но пребыть во Христе значит пребыть верным Его учению, значит иметь "слово Его пребывающим" в нас (Ио. XV, 7) исполнять Его Заповеди (Иов. XV. 10). Следовательно, тот, кто стремится быть подобным Христу, кто решает исполнять Его волю (сущность крещения), тот делается ветвью, соединяется со Христом самым тесным и таинственным образом. Это единение, с одной стороны, дает человеку силы, укрепляет его решимость соблюдать волю Христа, а, с другой, требует и от него усердия (иначе нечего укреплять, если нет решимости). Будет он подобен Христу, Небесный Виноградарь не отсечет его от вечной жизни. Потеряет он ревность о Христе, тогда потеряет и помощь Божью, а потом и подобие Христово, засохнет, а конец этого оскудения духовной жизни есть погибель вечная. Если заслуга Христа останется лишь внешним для душевной жизни человека событием, тогда не может быть он спасен. "Не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: ибо Сам Отец любит вас (почему же? ради ли Моей заслуги, как такой? нет:), потому что вы возлюбили Меня, и уверовали, что Я исшел от Бога" (XVI, 26-27). Что же значит возлюбить Христа? Возлюбить Христа может только тот, кто любит добро и ради закона Божия готов пожертвовать всем. Возлюбить Христа значить посвятить себя на служение Христу, значит стремиться уподобиться Христу, считать Его своим учителем и примером (I Петр, II, 4-5). Такой человек не возмутится и гонениями, потому что знает, что Учителя его точно также изгоняли и поносили (XV, 20), и что мир, отверженный последователем Христа, не может любить своего отвергателя (ст. 18 – 19). Такой человек есть истинный слуга Христов, он и будет там, где – Христос прославленный, его и почтит Отец Небесный (Ио. XII, 26). "Кто любит меня, тот соблюдет слово мое; и Отец Мой возлюбит его, и мы придем и обитель у него сотворим. Не любящий не соблюдает слов Моих (Ио. XIV, 23-24), а потому и не может быть участник в Христовой славе. Заслуга Христа его не касается.

Необходимо, следовательно, жизненное усвоение заслуги Христовой, т. е. при духовном общении со Христом, усвоение того нравственного устроения, которое имел Христос и которое может сделать нас способными к восприятию вечного блаженства. Так, действительно, и есть.

Чрез крещение люди "прицепляются истинной Лозе" [74]. становятся ее ветвями не в том только смысле, что они "одеваются пресветлою и предрагою правды Христовой одеждою, яко царскою порфирою" [75], но они воспринимают Христа в себя, внутри, по расположениям своей души становятся Христовыми (I Кор. XV, 23), сообразными Ему. "Вот, говорит преп. Макарий Египетский, основание пути к Богу: с великим терпением, с уготованием, с смиренномудрием, в нищете духовной, с кротостью шествовать путем жизни; сим человек может сам в себе приобрести оправдание, а под оправданием разумею Самого Господа" [76]. Здесь говорится о жизни по крещении, но эта жизнь, как увидим, служит только развитием того, что получено при крещении. При крещении же человек не усвояет себе лишь то, что совершил Господь, а воспринимает путем решения, святыню, т. е. жизнь по воле Божьей. " Исповедание, что не примет (человек) на себя более греховной тины и на жизненном пути не коснется земной скверны, делается, по словам св. Григория Нисского, входом святыни в уготованную так душу; святыня же Господь [77]. Душа не внешне участвует в плодах смерти или праведности Христовой, а воспринимает в себя Христа, облекается в Него. "Облечься же во Христа, по мысли св. И. Златоустого, значит никогда не оставлять Его, но всегда являть Его себе своею святостью и правотою" [78]. "Не просто будем держаться Христа, но прилепимся (collhJwuen – приклеимся) к Нему; так как, если отделимся, погибнем... Прилепимся же к Нему, и прилепимся делами: потому что соблюдающий заповеди Мои, во Мне, говорит, пребывает" [79]. Облечение во Христа, таким образом, значить уподобление Христу. "Какое намерение и какая сила крещения? спрашивает св. Василий Великий и отвечает: "Чрез него крещаемый изменяется в уме, слове и деле и, по данной ему силе, делается тем же, что Родивший его [80]. св. Дух "нас обновляет и снова творит нас образами Божьими; банею пакибытия и обновления Духа Святого усыновляемся мы Богу. Тварь, причащающаяся Духа, опять нова, тогда как лишенная Духа, она обветшала... Опять стал образом Божьим человек, который утратил в себе Божественное подобие" [81]. Но особенно ясно облачение во Христа, в смысле свободного восприятия на себя Его духа и устроения раскрывается в творениях святых Григория Нисского, Кирилла Александрийского и святителя Тихона Задонского.

В беседе одиннадцатой на Песнь песней св. Григорий Нисский так объясняет слова: "Совлекохся ризы моея, како облекуся в ню. Умых нози мои, како оскверню их (Песн. V, 3). "Прекрасно послушала она (душа) Повелевшего ей соделаться сестрою, ближнею, голубицею и совершенною, чтобы вследствие сего вселилась в душе истина. Ибо сделала то, что слышала, совлекшись кожаной одежды, в которую облеклась после греха, и смыв с ног земную нечистоту, которою была покрыта, когда, из райского жития возвратившись на землю, услышала, яко земля еси, и в землю отъидеши (Быт. III, 19). Посему отверзала, Слову вход к душе, открыв завесу сердца, т.е. плоть, а, говоря о плоти, разумею ветхого человека, которого совлечь и сложить с себя божественный Апостол повелевает готовящимся в купели слова омыть нечистоту душевных стоп. Итак, совлекшись ветхого человека, и отъяв покрывало сердца, душа отверзла вход Слову, и когда Оно вошло, делает Его своею одеждою, по руководству апостола, который повелевает совлекшему с себя плотское одеяние ветхого человека облечься в ризу, созданную по Богу в преподобии и в правде (Еф. IV 24). Одеждою же называю Иисуса. А признание невесты, – что не возложит уже опять на себя свергнутую ризу, но, по данному ученикам закону, будет довольствоваться одною ризою, в которую облеклась, обновившись рождением свыше, подтверждает Господне слово, повелевающее однажды украсившимся божественною одеждою не облекаться уже более в ризу греха, и иметь не две одежды, а только одну, чтобы две ризы на одном и том же не были одна с другой не сходящимися, потому что какое общение одежды потемненной с световидною и невещественною?... Посему говорить невеста: совлекохся ризы моея, како облекуся в ню? Ибо кто, видя на себе солнцезрачную ризу Господню, возложенную на него за чистоту и нерастление, например, какую показал Господь на горе во время преображения, согласится потом, чтобы возложили на него одежду бедную и разодранную, в какую, как говорит притча, облекается пьяница и блудник (Притч. ХХIII, 21)? Да и омыв ноги, не соглашается сквернить их снова, ступая по земле. Ибо говорит: умых нози мои, како оскверню их? Посему и Господь запрещает ученикам иметь сапоги, когда повелевает им на путь язык не ходить, но идти путем святым (Мф. X, 5. 10). Конечно же, не знаешь этот святой путь, которым повелевается идти ученикам, дознав cиe от Рекшего: Аз есмь путь (Иo. XIV, 6), путь, которого невозможно и коснуться не совлекшему с себя одежды человека мертвого. Посему, так как на сем пути была невеста, на котором Господь шествующим по оному омывает ноги водою и отирает лентием, которым препоясан; а препоясание Господне есть сила, очищающая от грехов, ибо сказано: облечеся Господь в силу и препоясася (Пс. ХСII, 1); – то невеста, очистив ноги, хранит себя на пути царском, не совращаясь ни на десно, ни на лево (Втор. V, 39), чтобы перенеся след на ту или другую сторону пути, не замарать ноги грязью. Конечно же разумеешь, что означается сказанным, а именно, что душа, однажды отрешив сапоги крещением (ибо собственное дело крещающего отрешить ремни сапогов, как засвидетельствовал Иоанн, что не может сделать сего над одним только Господом: ибо как разрешить того, Кто вовсе не был связан ремнем греха?), сама омыла ноги, вместе с сапогами отрину во всю земную нечистоту. А посему стопы свои на пути гладком хранит неоскверненными, как поступал и Давид, когда омыв ноги свои от брения тины, и поставил на камне, выражая cиe так: воздвиг мя от рова страстей и от брения тины, и поставил на камне нози мои и исправи стопы моя (Пс. XXXIX, 3). Под именем же камня разумевает и Господа, Который есть свет, и истина, и нетление, и правда, – то, чем уравнивается духовный путь. Кто не совратился с него ни в ту, ни в другую сторону, тот хранит следы свои ни мало не оскверненными брением сластолюбия. Вот то самое, чем невеста, по моему разумению, отверзает дверь Слову. Ибо исповедание что не примет более на себя отринутой тины, и на жизненном пути не коснется земной скверны, делается входом святыни в уготованную так душу; святыня же – Господь" [82].

Пред нами в различных образах проходят в приведенных словах св. Григория Нисского почти все понятия, упоминаемые в описании возрождения. Мы видим, что крещающийся прежде всего приходит к отвержению ветхого человека. Это отвержение дает ему возможность и способность усвоить себе и святыню, т. е. облечься в Самого Иисуса. Облечение же состоит в том, что человек твердо блюдет путь Христов, нисколько не уступая пред искушениями мира и плоти. "Нельзя быть Христом не будучи праведностью, чистотою, истиною и отсутствием всякого зла, – нельзя быть и христианином (облеченным во Христа), не показывая в себе сродства с этими именами" [83]. Облечься во Христа значит, таким образом, принять Христово настроение и путь.

Св. Кирилл Александрийский говорит: "Лицезрения Своего (т.е. вечного блаженства) удостаивает и познает Бог и Отец одних только тех, которые (не заслугу Христову желают себе присвоить, а) имеют духовное сродство в Сыном обогатились от Него и чрез Него духовным возрождением" [84]. Начальная ступень этого уподобления Христу полагается при крещении и состоит в том, что верующий прилепляется ко Христу. "Он есть виноградная лоза; а мы срослись с ним на подобиe розог, связуемые с Ним чрез освящение единением по Духу" [85]. Однако это прилепление нельзя представлять себе иначе, как в виде дела свободного или, по крайней мере, настолько же свободного, насколько и благодатного; и это и потому что и "духом горяще и пламенеющими любовно к Богу" (в чем сущность Богоподобия) мы можем только тогда, когда "прилепляемся ко Христу верою и жительством добрым и согласным с законом" [86], т.е. свободным следованием закону Христову. Поэтому, "готовящимся иметь в себе обитающим Христа чрез Духа (готовящимся облачиться во Христа) должно, думаю прежде (свободно) омыться от скверн и очиститься от преступлений и, таким образом, светлою и нескверною являть Ему свою душу, как, без сомнения, Божественный Псалмопевец, быв украшен таковою добродетелью, восклицал, говоря: готово сердце мое, Боже, готово сердце мое: воспою и пою (Пс. LVI, 8). Как к шерсти, если она чиста, хорошо пристают краски, а если в ней есть некоторый остаток нечистоты, то наведенная краска легко отваливается, не имея в ней твердого закрепления: так и причастие Христово святые и чистые души напаяет, а в душах, не так настроенных, вовсе не может утвердиться: Святый бо Дух наказания отбежит льстива, согласно написанному, ниже обитает в телеси повинным греху (Прем. I, 5, 4). Итак, оказывая услуги обиженным и делами любви прогоняя огорчение братий, избавим себя самих от всякой вины и приобретем отпущение во Христе" [87]. Таким образом, получить "отпущение во Христе" или ради Христа и потом удостоиться вечного блаженства "в лицезрении Бога", другими словами усвоить Христову праведность, – можно только тому, кто наперед сам избавил себя от всякой вины", кто, т. е. "верою и жительством добрым и согласным с законом прилепится ко Христу" и сделается Ему подобным, сродным. Облачение в правду Христову возможно только чрез уподобление Христу.

Св. Тихон Задонский, в творениях которого можно находить не мало кажущихся указаний на одно лишь внешнее значение праведности Христовой, сам же дает и ключ, как следует понимать эти внешние определения. "Крещением, говорит святитель, вси обновляются и пресвятый нрав Христов на себе приемлют и тако Церкви святой причисляются" [88]. Как же происходит это приятие на себя нрава Христова? Это разъясняется в следующих словах: "Надобно нам с трудом, прилежанием и подвигом искать ныне того, что туне и без труда нашего нам данное от Бога потеряли (т. е. первобытную чистоту и праведность души). Тогда видя Христос таковое души тщание, попечение и труд, по милости своей отнимает от нее безобразие и подает доброту и красоту образа Своего. На cиe бо и в мир пришел, якоже поет Церковь: Христос раждается прежде падший восставити образ. И cиe-то есть отложити нам по первому житию ветхого человека, тлеющего в похотех прелестных; обновлятися же духом ума нашего и облещися в нового человека, созданного в правде и преподобии истины (Еф, IV, 22-24), к чему не малое прилежание, подвиг и труд требуется" [89]. Вот основной закон, по которому совершается уничтожение в нас последствий грехопадения: необходим труд, прилежание, нравственные усилия самого человека. Только таким путем человек может восстановить в себе образ Божий, или что то же, "нрав Христов" или "образ Христов". Уподобление Христу, следовательно, возможно только свободное. Вот это-то уподобление Христу, восприятие Его нрава и служит тем средством, чрез которое человек делается причастником вечного блаженства т. е., следовательно, праведности Христа. Вместе с этим и праведность эта перестает быть внешней человеку: человек спасается восприяв праведность Христа в себя, уподобившись Христу. Это уподобление делает человека способным быть и наслаждаться бытием в царстве небесном, делает его сродным по настроению этому царству святости и света. "Поищем, о христиане, говорит св. Тихон, доброты и красоты нашей во Христе, которую во Адаме потеряли; поищем пока обретется, да и зде ее в душах наших возъимеем, и в пришествии Христовом с нею пред Ним и всем миром явимся, которая не токмо тогда в душах наших будет, но и на телесах явится; и Христос, праведный Судья, видя в нас образ Божий и нас Себе сообразных, признает нас за Своих и с Собою прославит" [90].

Итак, по разуму св. отцов, человек облачается в крещении правдою Христовою в том смысле, что он принимает на себя "нрав Христов"; а этот нрав делает его сродным вечному царству Божию и, таким образом, способным к его восприятию в будущей жизни, когда это царство раскроется во всей полноте.

Опять считаем не лишним сопоставить эти наши выводы из отеческих свидетельств с такими же выводами преосв. Феофана... последний весьма часто прибегает к обычному в школьной догматике внешнему представлению душевной жизни человека и в частности спасения. Точно так же и праведность Христа, которою человек спасается, часто в устах преосв. Феофана, по-видимому, превращается во внешнее событие, ради которого Бог перестает гневаться на грешника. "Когда человек, говорит преосв. Феофан, сделался преступником закона, то не мог иначе надеяться на достижение своей цели (т. е. общения с Богом), как чрез усвоение себе чужой праведности. Cия усвояемая праведность восполняет недостаток законности в нашей жизни и дает нам возможность быть близкими к Богу" [91].

По-видимому, человек оправдывается только внешне, чрез ycвoениe чужой праведности, которая только восполняет или прикрывает "недостаток законности" в самом человеке. Однако, было бы большой ошибкой приписать такое подобное воззрение нашему покойному богослову – мыслителю. Должно думать, что подобные выражения в уме преосв. Феофана получали самый жизненный смысл и самое богатое содержание. Основание этому есть в сочинениях преосв. Феофана. Напр., в его Толковании на Послание к Римлянам мы читаем: "Окрестившись во Христа, мы в смерть Его окрестились. Очевидно, что крещение в смерть Христову есть умертвие греху. Как же это так? – Это объясняет значение и сила смерти Христовой. Умерши на кресте, Господь Спаситель грехи наши вознес на крест и стал очищением о гресех наших. В крестной смерти Господа – очистительная сила греха, Кто крестится, – погружается, – в смерть Христову, тот погружается в очистительную силу греха. Сия сила в самом действии погружения снедает всякий грех, так что и следа его не остается. Здесь бывает то же, как если бы кто приготовил такой химический состав, который, когда погрузят в него и всякая нечистота будет снедена. Так и смерть Христова как очистительная сила греха, снедает всякий грех, как только кто погружается в сию смерть крещением. В крещенном и следа греха не остается: он умер ему".

Здесь, иной увидел бы самое крайнее по своей вещественности представление об оправдании. Очевидно, в этих слишком осязаемых образах преосв. Феофан хотел изложить учение о том, что за смерть Христову грехи человеку прощаются. Однако вслед за таким описанием, преосв. Феофан спешит оговориться: "Но, говорит он, надо при сем иметь в мысли, что в сем умертвии греху чрез крещение ничего не бывает механически, а все совершается с участием нравственно-свободных решимостей человека". И далее излагается приведенное выше раскрытие внутренней стороны уничтожения греха [92]. Таким образом, все эти сравнения остаются только сравнениями, самого существа дела не выражающими и употребляемыми только тогда, когда можно ограничиться одной внешней стороной учения, не касаясь его действительного смысла. Но лишь только дело доходит до этого последнего, школьные формулы приходится оставлять и искать более жизненных определений. Преосв. Феофан в том сочинении, где он должен был разъяснять не отвлеченное определение, а самое спасение, как оно дается в жизни, и говорит о действительном облачении во Христа.

В "Письмах к одному лицу в С.-Петербург" мы читаем: "Для того, чтобы совершилось спасение каждого человека в частности, необходимо, чтобы совмещенные в лице Господа потребности спасения перешли в каждого, и им были усвоены. Cиe последнее совершает Святый Дух. Словом благовестия возбуждает веру в силу крестной смерти Господа и в купели крещения омывает верующего и от первородного греха и от всех произвольных, обновляя в то же время его духовную жизнь и делая ее сильною противостоять греху и преуспевать в добре. Обе потребности исполняются зараз. Исходящей из купели крещения бывает и оправдан и праведен, всякая вина греха с него. снимается, и он желает лишь одного Богу угодного добра и силен на делание его. Это и есть облачение в Христа, в коем потребное для спасения от Христа Господа переходит на верующего крещающегося и ему усвояется не номинально, а существенно. Пока он верует только во Христа, сии потребности его суть, но только номинально, как определенные ему и готовые для него; в купели же крещения они существенно становятся его собственностью" [93]. Таким образом, праведность Христова не зачисляется только крещаемому, а существенно принимается им: он теперь "желает лишь одного добра и силен на делание его".

Одно внешнее признание человека – грешника праведным может, конечно, его утешить, но возбудить его к деланию добра, укрепить в полученной невольно праведности может только тогда, когда человек желает этого, т. е. когда в душе его есть перелом, обращение от зла к добру. Инославное правовое жизнепонимание допустить этого перелома не может, потому что тогда бы человек спасался своей заслугой. При ограничении же дела оправдания одной формальной стороной, никак начала новой жизни в человеке не объяснить. Поэтому-то инославие и должно прибегать к самодвижущейся праведности, которая водворяется в человек и начинает в нем действовать помимо и даже почти вопреки его сознанию и воле. Протестанты, противореча святости Божьей, полагают эту самодвижущуюся праведность следствием оправдания, а католики самое оправдание превращают в магическое влитие этой праведности. Для православия нет необходимости прибегать к такому противному всяким законам душевной жизни превращение.

Спасение и, в частности, оправдание для православного есть состояние свободно – нравственное, хотя и могущее совершиться только с помощью благодати Божьей. Чтобы быть возрожденным благодатью, человек должен сам содействовать своему возрождению. "Приступая к доброму Врачу", грешник должен с своей стороны "принести слезы – это наилучшее врачество. Ибо то и угодно небесному Врачу, чтобы каждый собственными слезами врачевал себя и спасался [94], а не невольно претерпевал только спасение. Прежде чем приступить к благодати, человек наперед должен сам произвольно удалить из себя все греховное, должен разрушить в себе начало греха, чтобы благодать могла насадить в нем начала новой жизни. "Покаяние, говорить преп. Ефрем Сирин, очищает разрешенные составы прежнего устроения прежде, нежели благодать, срастворившись с умом, сделает свинец золотом. Если видел ты, как стекло принимает цвет гиацинта, смарагда и сапфира; то не усумнишься, что покаяние делает как бы из свинца серебро и из меди золото. Если и человеческое искусство умеет срастворять одно вещество с другим и бывшему прежде придавать новый вид; то кольми паче благодать Божия может сделать и большее? Человек налагает на стекло листы золота, и, что прежде было стеклом, делается по виду золотом. Так и благодать бывшего вчера беззаконником сегодня делает рабом Божьим, и не поверхностно только, но даже в совести, по Богу. Если бы и человек захотел примешивать к стеклу золото, – то стекло делалось бы златовидным; но избегая траты; придумал он достигать сего наложением самого листа. Покаяние же, полагаясь на Божье благоволение, срастворяет кающегося с благодатью Святого Духа и человека всецело делает сыном Божьим, чтобы не наружную одну накладку иметь ему на себе" [95].

Если же человек не делает сам ничего, не кается и не стремится к восприятию той праведности, не готовит себя, тогда и таинство не может произвести на него своего действия. От таинственного возрождения он уйдет не возрожденным. "Выжмем себя покаянием, говорит тот же св. отец, чтобы не утратить нам благодати прощения, как настоящей своей краски. Выжимание есть тщательное отложение противного. Ибо таким образом наведенный на нас цвет, закалившись в душах наших, не сойдет уже. Тщательно изрой себя слезами как красильщик измывает волну, предайся смирению и сократи себя во всем; ибо таким образом предочистишь себя, приступишь к Богу готовым уже к принят благодати. Некоторые из кающихся снова возвращаются ко греху, потому что не знали сокрывающегося в них змия, а если и знали, то несовершенно удалили его от себя, ибо позволили остаться там следам его образа, и он вскоре, как бы зачавшись в утробе, снова восстановляет полный образ своей злобы. Когда видишь кающегося и снова согрешающего, то разумей, что он не переменился в уме своем; потому что в нем еще все пресмыкающиеся греха. Признак же приносящего твердое покаяние – образ жизни собранный и суровый, отложение кичливости, самомнения, а также очи и ум, всегда устремленные к вожделенному Иисусу Христу, с желанием, по благодати Христовой, стать новым человеком, как волна делается багряницей или тканью голубого или гиацинтового цвета" [96].

Таким образом, действенность таинства стоит в зависимости от степени свободного участия в нем самого человека. Чтобы выйти из таинства новым человеком, он должен сам стремиться быть новым и, насколько есть у него сил, должен уничтожать в себе малейшие остатки прежнего греховного устроения. Поэтому-то отцы церкви и настаивают на том, что свободное решение и усилие человека такое же необходимое, хотя и недостаточное само по себе, условие оправдания в крещении, как и благодатная помощь Божья. "Вода в нашей власти, равно как и погрузиться в нее и выйти снова из нее, говорит св. Григорий Нисский" [97], выражая этим необходимость деятельного участия свободы человека в самом производстве возрождения. Насколько по свободному произволению (ec proairesewz) отлагаем мы в крещении ветхого человека [98], настолько же произвольно и сыноположение autexousioV h uioJesia [99], потому что Бог все предоставил на волю того больного, которого Он хочет излечить в крещении [100]. "Если нет воли, говорит преп. Макарий Египетский, Сам Бог ничего не делает, хотя и может по свободе своей. Посему, совершение дела Духом зависит от воли человека" [101].

Возрождение человека совершается, таким образом, путем нравственным, при свободно-сознательном содействии самого человека. "Совершается обновление жизни в человеке, говорит преосв. Феофан, не механически (т. е. не так, чтобы благодать Божья изгоняла из души человека грех, как что-то независимое от воли человека, и на место его поселяла также помимо воли праведность, как старался объяснить это Стефан Яворский), а по внутренним произвольным изменениям или решениям, совершается так в крещении потому, что наперед прощаемый возлюбил так жить. Почему пред погружением в купель мы, отрекшись от сатаны и дел его, сочетаваемся Христу Господу, чтобы Ему посвящать всю жизнь. Это расположение в купели благодатью Божьею запечатлевается и силу принимает быть действенным. Выходя с ним из купели, крещенный является, таким образом, совсем новым, обновленным в нравственно-духовной своей жизни, – воскресает. Подобно тому, как Христос Господь воскрес, и крещенный, погружаясь в купель, умирает, а, выходя из купели, воскресает: умирает греху и воскресает для правды, для новой и обновленной жизни. Вот об этом таинственном и вместе свободно-охотном изменении и говорит в настоящем месте св. Апостол Павел: спогреблись, чтобы ходить в обновленной жизни" [102].

Поэтому, давая полную силу и значение благодатному воздействию на душу человека, отцы церкви изображали таинство крещения в виде завета с Богом, т. е. такого действия, которое прямо предполагает свободу не только для восприятия благодати, но в самых плодах благодатных. Особенно ясно видно такое внутреннее срастворение свободы и благодати из следующего места св. Григория Богослова. "Благодать и сила крещения, говорит св. отец, не потопляет мира, как древле, но очищает грех в каждом человеке, и совершенно измывает всякую нечистоту и скверну, привнесенную повреждением. Поелику же мы состоим из двух естестве, т е. тела и души, из естества видимого и невидимого; то и очищение двоякое: водою и Духом; и одно приемлется видимо и телесно, а другое в то же время совершается нетелесно и невидимо; одно есть образное, а другое истинное и очищающее самые глубины; a cиe, вспомоществуя первому рождению, из ветхих делает нас новыми, из плотских, каковы мы ныне, Богоподобными, разваряя без огня и воссозидая без разрушения". Однако это действие благодати не механическое и не помимовольное, не магическое. "Ибо, продолжает св. Григорий, кратко сказать, под силою крещения разуметь должно завет с Богом о вступлении в другую жизнь и о соблюдение большей чистоты" [103]; а это предполагает и желание быть добрым и решение быть им, и на самом деле работу над собой, да и свободные усилия человека при самом таинственном воздействии. Поэтому, человек согрешающий после крещения, не только вредит себе, теряя вeличaйший дар Божий, не только является неблагодарным Богу, не вразумляясь Его милостью, но и прямо грешит, как клятвопреступник, как нарушивший данную им Богом "присягу". "Весьма тяжко, говорит св. Тихон Задонский, грешат христиане, которые во святом крещении присягали, клялися и обещалися Христу Господу служить, но обеты свои нарушили и солгали... Все таковые нарушили христианскую присягу; клятвы и обетов своих, бывших во святом крещении, не сохранили, разорвали спасительный со Христом союз и от Него отлучились и в след сатаны, которого отрицались и на которого плевали, паки обратились; и Христу Господу своему и Царю, Которому присягали, изменили" [104]. Крещение, следовательно, не только дар Божий, но и обет; не только благодать, но и свободное дело человека.

После этого становится понятным и учение о плодах таинства.

С православной точки зрения, праведность, полученная человеком при крещении, отнюдь не может быть представляема в виде какой-то четвертой силы, которая поселялась бы в душе и действовала бы там помимо самого человека. Будем ли называть эту силу излитой праведностью или просто силой Божией, живущей по мнению протестантов в оправданном и помимо его желания, сама собой производящей в нем добро. По православному учению, праведность новокрещенного состоит только в восстановлении первозданного расположения души и вообще всей природы человека.

В греховном человеке первенствует душа и плоть, в возрожденном господствует дух. "Восстановление падшего, которое составляет сущность христианства, бывает именно чрез восстановление духа и возвращение ему власти над душою и телом и очищение их от всех прившедших в них незаконно наклонностей привычек и страстей. К сему направлено, как домостроительство спасения вообще, так и соделование по нему спасения каждым спасающимся" [105]. "Христос совершил все, что от Него зависело, грех не противовоюет закону ума нашего и не пленяет нас, как прежде напротив все cиe миновалось и кончилось; страсти, страшась и трепеща благодати Духа, усмирены" [106]. "Человечество само по себе от крещения не приемлет изменения, ни рассудок, ни разумение, ни познавательная способность, ни другое что, собственно служащее отличительною чертою естества человеческого, не приходит в претворение; ибо претворение было бы к худшему, если бы изменилось какое-либо из сих отличительных свойств естества. Итак, если рождение свыше делается воссозданием человека, а это (перечисленное выше) не допускает перемены; то должно рассмотреть, с претворением чего благодать возрождения совершенна. Явно, что с изглаждением дурных признаков в естестве нашем происходит переход в лучшее" [107]. До возрождения человек живет по стихиям мира, ищет только своих си, "в смертном его теле царствует грех", и он "повинуется ему в похотях его, предавая члены свои греху в орудия неправды (Римл. VI, 12-13). После возрождения, человек "представляет себя Богу, как ожившего из мертвых, и члены свои Богу в орудия праведности" (ст. 13). До возрождения человек живет для себя, после возрождения для Бога.

Сущность оправдания, следовательно, не в перемене независимой от воли человека его духовно-телесной природы, а в перемене его жизнеопределения, в изменении направления его воли. Умирая греху и воскресая для праведности. человек не другую душу получает или не новую силу в душе, а только решает с прежней душой жить совершенно иначе. "В крещении, говорит преосв. Феофан, мы не умираем только, но и оживаем или воскресаем. Умираем для греха и воскресаем для правды и святости. И по существу нравственно-духовной смерти так должно быть. Когда душа умирает чему, то не сама умирает; ибо есть присноживуща, а только отвращается от того, чему умирает, и смертельною возненавидевает то ненавистью. Но ненависть и отвращение так строятся в душе, что, отвращаясь от одного, она не в пустоту обращается. а к чему-либо противоположному тому, чего отвращается. По сему закону, возненавидевая грех и отвращаясь от него, она в то же время обращается к правде и святости, и возлюбляет их. Это возлюбление правды и святости и есть новая жизнь" [108].

Вот почему праведность, полученная в крещении, может быть человеком утрачена; человек и после крещения может не спастись, если не сохранит полученной благодати.

Когда праведность эта признается особой силой, поселенной в человеке чрез крещение, тогда совершенно непонятно, почему эта праведность оказывается бесплодной: ведь, грех не может ее изгнать, как не мог он воспрепятствовать ее поселению в человеке. Да еще вопрос, как грех может так возобладать оправданным человеком, при существовании в нем самодействующей праведности, чтобы дальнейшее пребывание ее в душе оказалось невозможным? Между тем, если оправдание есть дело не магическое, а нравственное, если сущность его в изменении жизненного определения человека, изменении, которое только завершается благодатью, а производится волей человека: тогда необходимость дальнейшей праведности оказывается только нравственная, т. е. опирается на свободное произволение человека следовать иди не следовать данному в крещении обету, оставаться или не оставаться верным принятому решению отныне служить не себе, а Богу.

Если (как мы видели в приводимых выше изречениях св. отцов) это решение было искренне и всецело проникало душу крещаемого, тогда у него больше надежды на сохранение полученной благодати, его возрождение, так сказать, прочнее. Если же он принял крещение только для видимости, по посторонним побуждениям, "если баня, как говорит св. Григорий Нисский, послужила только телу; а душа не свергла в себя страстных нечистот, напротив, жизнь по тайнодействии сходна с жизнью до тайнодействия; то, хотя смело будет сказать, однако же скажу и не откажусь, что для таковых вода останется водою" [109]. "Человек, говорит преосв. Феофан, "в котором действием Божественной благодати в крещении ила покаянии, запечатлена пламенная ревность к Богоугождению или неуклонному хождению в воле Божьей, который, следовательно, жаждет воли Божьей, – такой человек тотчас и действует, как скоро сознает обязательство, несмотря ни на какие препятствия. Посему, если бы сия ревность никогда не охладевала и не воспящалась, а, если бы с другой стороны, – нравственное чувство всегда обладало таким совершенством, чтобы живо и верно осязало силу обязательства действий и было так чувствительно к воле Божьей, чтобы в нем отражались самые малые следы ее: то сими двумя силами можно бы заменить все наставления в нравственности и все руководства к благочестию, так как это и было у некоторых подвижников. Но так как и ревность на самом деле бывает у человека в разных степенях повышения и понижения, и нравственное чувство, по своим природным свойствам, у одного бывает живо и возбудительно, у другого тупо и медленно, у одного более привычно к одним, у другого к другим делам, иногда бывает верно, иногда не верно (ибо есть и ложный нравственный вкус), и вообще человек в сердце своем встречает всякую неровность и неправоту (почему молится: дух прав обнови), по коей оно или незаконно чувствительно к одному, или незаконно холодно к другому: – то во многих случаях ему надлежит необходимость силою как бы налагать на себя обязательство и внедрить cиe чувство и сердце" [110].

Здесь ясно выражаются две мысли: во-первых, сущность полученной праведности заключается в определении себя к добру и, во-вторых, необходимость этого определения и после крещения зиждется на сознании "обязательства", т. е. на верности раз постановленной себе цели. Сохранить себя на пути добра человек может только прямыми усилиями своей воли, принуждениями себя к добру. "Что в крещении погребены наши прежние грехи, это, по словам св. И. Златоуста, есть Христов дар; а чтобы после крещения пребывать мертвыми для греха, это должно быть делом собственного нашего рачения; хотя и в сем подвиге, как увидим, всего более помогает нам Бог. Ибо крещение имеет силу не только заглаждать прежние согрешения, но и ограждать от будущих. Как для заглаждения прежних грехов ты употребил веру, так, чтобы не оскверниться грехами по крещении, яви перемену в расположении" [111]. Хотя благодатная помощь всегда готова крещенному, хотя он в приискреннем соединении со Христом, однако только при содействии своей воли человек может воспользоваться этой благодатной помощью. "Евангелист, – говорит тот же св. отец, – нигде не дает места принуждению, а показывает свободу воли и самостоятельность человека; это высказал и теперь. Ибо и в этих тайнах (возрождении и пр.) одно принадлежит Богу – даровать благодать, а другое человеку – показать веру. Но затем требуется от человека еще много заботливости: ибо для сохранения чистоты нам не довольно только креститься и уверовать; но, если мы желаем приобрести совершенную светлость, то должны вести достойную того жизнь. А это Бог предоставил нам самим. Возрождение таинственное и очищение наше от всех прежних грехов совершается в крещении; но пребыть в последующее время чистыми и не допускать в себе снова никакой скверны – это зависит от нашей воли и заботливости" [112].

Так в крещении, так же и при всяком другом таинстве: свобода человека всегда сохраняется. "Честная кровь Христова, – говорит св. Кирилл Александрийский, – избавляет нас не только от погибели, но и от всякой нечистоты, сокрытой внутри нас, и не допускает нас охлаждаться до равнодушия, но наоборот делает нас горящими духом"; однако это только при добровольном старании самого человека. "Необходимо и полезно, чтобы однажды удостоившиеся Христа старались твердо и неуклонно держаться святой жизни" [113]; так, что, даже на самых высших степенях благодатного озарения человек все-таки остается причиною своих действий и всегда может пойти совершенно противоположным путем. "И исполненные Духа Святого, по словам преп. Макария Египетского, имеют в себе естественные помыслы и имеют волю соглашаться на них" [114].

Поэтому отцы Церкви всегда учили, что благодать оправдания есть явление в известной степени временное, т. е. временно ощущаемое и временно скрывающееся от сознания, что оно наконец, может оказаться и утраченным для человека. "Даже совершенные, – говорит преп. Макарий Египетский, – пока пребывают во плоти, не избавлены от забот (т.е. о своем спасении) по причине свободы и состоят под страхом; почему и попускаются на них искушения". И только "когда душа войдет в оный град святых, тогда только возможет пребыть без скорбей и искушений" [115]. Праведность – это огонь, возгоревшийся в нас, который грозит угаснуть при малейшей невнимательности с нашей стороны. "Огонь, который мы получили по благодати Духа, – говорит св. И. Златоуст, – если захотим, мы можем усилить; если же не захотим, тотчас угасим его. А, когда он угаснет, в наших душах не останется ничего, кроме тьмы. Как с возжением светильника появляется большой свет; так с его погашением не остается ничего, кроме мрака. Поэтому сказано: Духа не угашайте (I Сол. V, 19). Угасает же он тогда, когда не имеет елея, когда подвергается какому-нибудь сильному напору ветра, когда подавляется и стесняется (ибо от этого гаснет огонь); а подавляется он житейскими заботами и угасает от злых пожеланий... И вот мы отойдем отсюда, неся с собой золу и пепел, окруженные великим дымом, который будет обличать нас в том, что мы угасили свои светильники. Ибо, где дым, там необходимо предположить угасили огонь" [116]. "Дары Божия, – говорит св. Димитрий Ростовский, – суть яко роса утренняя: настанет ли зной полуденный, иссохнет роса. Возможет ли в человеце зной греховный, отъимутся от него Божия духовные дарования" [117].

Однако не нужно представлять себе последующей жизни человека в таком виде, что вся его задача будет состоять только в том, чтобы не потерять как-нибудь эту полученную им праведность.

В таком случае, самое лучшее, что человек мог бы себе пожелать, это умереть тотчас же после принятия таинства, не начавши здесь на земле своей обновленной жизни. Правда, по католическому представлению, человек может собственным трудом увеличить свою праведность, которая, как дар, для всех равна. Конечно, заманчиво получить большую, чем другие, награду, однако это, довольно еще условное само по себе, получение сопровождается такой большой опасностью потерять и то, что есть, что едва ли многие не удовольствуются, хотя и равной с прочими, но уже верной наградой за праведность крещения. В таком случае участь всех оставшихся живыми после крещения была бы не только бесцельна, как в протестантстве, но по истине ужасна, проходила бы в постоянном трепетании за себя. Этот трепет пригвождал бы всякую мысль, всякое благое начинание человека. Зачем ему предпринимать что-нибудь, хотя бы и высокое в христианском отношении? Ему не до мыслей о высшей награде, когда каждый неверный шаг грозит ему конечной погибелью. Лучше пробыть сонным всю жизнь, тогда, по крайней мере, меньше опасности потерять, что есть, чем, пожелав большего, потерять все. Тогда убита была бы вся церковная жизнь, не было бы ни мученичества; ни истинного подвижничества, ни самоотверженного служения другим; потому что все внимание поглощено было бы своей личностью и именно ее отрицательным благополучием: как бы не потерять того, что имею. Конечно, этот страх за полученную благодать может иметь место, и имеет и в православном христианине, однако лишь в том смысле, что никто не должен быть легкомысленным и никто не должен, полагаясь на благодать таинства, сам предаваться нравственной спячке. Но да не будет сего, чтобы этот трепещущий, себялюбивый и самоубийственный страх был главным содержанием христианской жизни. Ми получили власть быть чадами Божьими, мы видели любовь Божию к нам и можем от сердца взывать к Нему: Авва, Отче! Кто боится, тот плохой христианин, "боящийся не совершен в любви" (I Ио. IV, 18). Не может, поэтому, православная церковь в одном недеятельном и непонятном хранении полученного дара или в горделивом искании большей пред другими награды полагать задачу и смысл жизни возрожденного человека. Православное учение, действительно, и дает этой жизни полный ее смысл и задачу, непосредственно вытекающую из существа того возрождения, которое является ее началом.

"Узники, вышедшие из под стражи чрез покаяние и обратившие взор от тьмы к истинному свету, последуют за Христом, исповедуя Его и оставаясь связаны по рукам путами, пока чрез доброе изменение не сделаются достойными, чтобы Он Сам разрешил их от уз, почитаемых дотоле неизбежными" [118]. Человек в крещении решил отселе служить Богу и исполнять волю Его. Благодать таинства завершила это решение и довела его до степени полного нравственного переворота. Однако человек новой природы не получил: принятое им решение должна исполнять его прежняя природа, привыкшая служить греху. Правда, тяжесть греха, его принудительное господство над силами души отстранено в крещении, господствует теперь Христос, к Которому устремлена душа крещенного; но при всем том, душа эта все прежняя, силы ее не переменены. Нужна, следовательно, осмотрительность человека, чтобы опять не поддаться привычной стихии греха, чтобы не отпасть вторично от Христа. "Как бритва, говорить св. Кирилл Александрийский, не вполне с самого корня вырывает у нас волос, а срезывает лишь недавно вырастающий: так и в нас слово Божье не до самого корня исторгает врожденное нам семя похоти" [119].

Так и должно быть в мире нравственном, в мире сознания и свободы. Невольно нельзя сделаться святым. Необходимо путем труда и подвига развиться до святости. В крещении и вообще в таинстве человек одержал первую и, можно сказать, решительную победу над грехом. Но, чтобы окончательно восторжествовать над грехом, необходимо его изгнать совершенно из своей природы, нужно совершенно очистить свою душу и тело от малейших признаков ветхого человека. Тогда только спадут окончательно "путы" греха, и человек вполне усвоит себе вечную жизнь. "Господь приступающего к Нему с покаянием и верою приемлет, прощает ему все прежние грехи и, освящая таинствами, снабжает силою препобеждать живущий в нем грех, самого же греха не изгоняет, возлагая на самого человека изгнать его с помощью даруемой ему для того благодати" [120].

Вследствие этого и положительная сторона возрождения – облачение во Христа, является тоже только зачаточной, несовершенной. Человек сообразен Христу, но только в смысле общности идеи и начала жизни, в том смысле, что он избрал Христа отселе Своим Господом и Учителем, а отнюдь не в смысле полного подобия природе. Человек только определил себя на службу Христу, но еще не исполнил своего определения, еще не усвоил себя в полноте той жизни, проходить которую он назвал отселе своим долгом и своим высшим благом. "Душа, говорит св. Григорий Нисский, изобиловавшая (euforoV) злыми делами, претворенная (metapoihJeisa) стала жаждущею, как приправленная Божественною солью учения, чтобы не умножалась более порочность живущих, будучи питаема дурными потоками вод, но. чтобы душа осоленная и жаждущая, восприяв блаженную жажду и наводнившись собранием добродетели, сделалось озером" [121]. Душа и в возрождении только еще обратилась и вступила в жизнь Божественную, она скорее только готова к восприятию этой жизни, чем ею наслаждается. "Крещение есть только предначертание воскресения из ада" [122] "В христианах; яко чадах Божьих, говорит св. Тихон Задонский, должен быть наченшийся образ Божий, которым должны подобиться Отцу своему небесному" [123]. "Бог доброе семя на сердцах человеческих посеял, и добрым его сделал, и помогает ему и укрепляет его добро творити" [124]. Это семя определеннее св. Тихоном называется "живой верой", т.е. именно определением себя по Христу [125]. Итак, человек имеет только "начаток духа" (Римл. VШ, 23), или "наченшийся образ Божий", имеет только семя.

Если же праведность, полученная человеком в крещении является скорее возможностью, чем действительностью (в смысле, конечно, полного подобия природы), если она только есть семя, тогда дальнейшая жизнь становится весьма ясной и понятной.

Протестант не объяснить нам, почему и зачем он живет после крещения. Католик может, правда, сказать, что он желает увеличить свой венец, хочет к полученной Христовой праведности прибавить своей. Но это уже будет его сверхдолжная заслуга и зависеть будет от его личного желания: долг его только не грешить, чтобы не потерять праведность. Представим, что у него желания увеличить, и без того велики, дар нет; тогда дальнейшее пребывание возрожденного на земле потеряет всякий смысл и содержание. Если же праведность крещения – только зачаток, тогда человек должен его развить, должен осуществить, иначе он напрасно обещал Богу быть праведным. Человек, не развивший полученного семени вечной жизни, не только не увеличивает своего венца, но теряет и то, что имеет: за зарытый в землю талант человек не только не получит похвалы, но и потерпит наказание, хотя и может он оправдываться, что зарыл из боязни потерять (Мф. XXV, 24-30).

"Святое крещение, по выражению св. Афанасия Александрийского, отверзает нам (только) путь к просвещению" [126], только дает нам возможность начать свое спасение. "Приявший баню пакибытия, говорит св. Григорий Нисский, подобен молодому воину, только что внесенному в воинские списки, но еще ничего не выказавшему воинственного или мужественного. Как он, повязавши пояс и облекшись хламидою, не считает себя тотчас же храбрым и, подходя к царю, не разговаривает с ним дерзостно, как знакомый, и не просит милостей, раздаваемых трудившимся и подвизавшимся: так и ты, получив благодать, не думай обитать вместе с праведными и быть причтенным к лику их, если не претерпишь многих бед за благочестие, не будешь вести борьбы с плотно затем с дьяволом и мужественно не противостанешь всем стреляниям лукавых духов" [127].

Человек получил благодать, определился к добру; но "во всяком разумном естестве без числа бывают перемены и с каждым человеком ежечасно происходят изменения" [128]. Привычная стихия греха остается пред сознанием в качестве искушающего начала и находит себе более или менее сочувствия и в природе человека. Поэтому, при невнимании со стороны крещенного, умерщвленная вражда против Бога и его святого царства может воскреснуть вновь и сделать напрасным принятие таинства. "Не станем, говорит св. Григорий Нисский, оживлять в себе вражды, но нашею жизнью покажем, что она мертва, дабы нам ее, хорошо умерщвленную Богом при спасении нашем, не воскрешать в себе на гибель душ наших гневом и памятозлобием, совершая злое воскрешение того, что вполне умерло" [129]. Благодатное царство зачалось в человеке, но еще не завоевало всей его природы, не уподобило ее себе всецело. "Бывает, говорит преп. Макарий Египетский, и то, что в ином есть благодать, а сердце еще нечисто" [130]. Нечто подобное имеет место и при таинстве: человеку предстоит борьба с остатками своего прежнего бытия, с греховными навыками, с привычкой вообще жить по стихиям мира. Только после этой борьбы, когда изглаждена будет возможность греха, цель человека можно считать достигнутой и его спасение вполне совершенным. "Омовение, говорит св. Василий Великий, само по себе недостаточно, чтобы омываемого довести до белизны снега иди волны, а нужны дела и не малая тщательность; так что омовение производит очищение от скверны, а суд сиру и оправдание вдовицы доставляют и белизну равную белизне снега или волны [131]. Или, как говорит св. И. Златоуст, "если нужно получить царствие небесное, то недостаточно освободиться от греха, но еще нужно много упражняться и в добродетелях. Ибо от порочных действий нужно удерживаться для того только, чтобы освободиться от геенны (вот смысл жизни с правовой точки зрения); но чтобы наследовать царствие небесное необходимо стяжать добродетель" [132].

Кто освободился от греха в крещении, тот за прежние грехи, конечно, наказан не будет; но если он этим очищением и удовольствуется, то в царство небесное он все-таки не войдет. Необходимо над собой работать и после крещения, так как в противном случае все обещания человека, все его желания отселе быть праведным окажутся только пустым звуком: отвергнув прежнюю жизнь, человек должен начать новую, а не оставаться в безразличии. "Если, говорит св. Григорий Нисский, душа возненавидит греховную жизнь (to amartanein), усвоит себе по возможности добродетельный образ жизни и примет в себя благодать Духа, претворив ее в жизнь, то она станет вполне новою и воссозданною" [133]. Недостаточно, следовательно, возненавидеть греховную жизнь и отречься от нее, необходимо с корнем вырвать малейшие остатки ее; недостаточно определить себя к жизни по Христу, необходимо осуществить это определение, необходимо претворить принятую благодать в жизнь. В этом смысле и можно говорить, что благодать крещения может быть увеличена или уменьшена. "Духовная благодать, говорит св. Киприан Карфагенский, которая в крещении равно приемлется верующими, потом поведением и действиями нашими или уменьшается или умножается, подобно тому, как в Евангелии семя Господне равно сеется, но, по различию почвы, иное истощается, а иное умножается в разнообразном изобилии, принося плод в тридцать, шестьдесят или сто раз больше" [134].

Необходим, следовательно, продолжительный подвиг постепенного очищения, дальнейшего совершенствования, или восхождения от младенчества к возрасту мужа совершенна; конец же этого восхождения есть Богоподобие или святое общение с Богом, т. е. вечная жизнь. "Соделывающий для нас душевную весну и надлежащим возделыванием Возращающий человеческое в нас (to anJrwpinon) сперва вместо побегов прекрасно извергает из естества все, что в нем есть земляного (gewdeV) и неполезного, очищая исповедью от излишеств, и потом уже правилами более образованной жизни налагая на него некоторые черты чаемого блаженства, как бы цветом каким провозвещает будущую сладость смокв" [135]. "Как скоро, говорит преп. Макарий, душа возлюбила Господа, похищается она из сетей (мира) собственною своею верою и рачительностью, а вместе и помощью свыше и сподобляется вечного царства, и, действительно, возлюбив последнее, по собственной своей воле и при помощи Господней, не лишается уже вечной жизни" [136].

Заключим и этот отдел словами преосв. Феофана, к которому уже не раз обращались мы за проверкой нашего понимания учения св. отцов. "Исполнивший все заповеди, пишет покойный святитель, благоукрашает свою душу всякими добродетелями и делает сердце свое храмом, достойным быть обителью Господа. Он (Господь) и вселяется в него тогда. Он в нем бывает с минуты св. Крещения и еще приискреннее приобщится с ним во св. причастии. Но, помогая ему в жизни святой, все еще не всецело успокаивается в нем, потому что, пока не водворятся в душе все добродетели чрез исполнение заповедей, – в ней все еще остаются следы страстей, – неприятен Господу запах греха. Он и не успокаивается в нем, как бы не доверяя ему, и еще только изготовляя Себе покойную в нем Обитель. Когда же душа освятится добродетелями, тогда уже Он благонадежно входит в нее, как в дом, и обитает спокойно, нетревожимый неприятными ему движениями греха и страстей" [137]. По выходе из водной купели крещения или из слезной бани покаяния, человек исходит "на то, чтобы очистить душу и тело от всего страстного и чувственного, сделав все естество наше чистым, устроить из него достойный храм Триипостасному Богу, в чем живот вечный, который пребудет по исходе отселе, вечным его достоянием" [138]. Обещав Богу в крещении идти по пути в вечное Его царство и приняв, с помощью благодати Божьей, неуклонное решение действительно идти этим путем, человек после принятия таинства и начинает идти, борясь с собой и все более и более преуспевая в познании Бога и уподоблении Ему, пока, наконец, не разрешится от этого мира и вступит в ту область света и святости, к которой стремился в этой жизни. Последующая жизнь, таким образом, не механический, побочный придаток, а необходимое дополнение свободно-охотного и вместе таинственного переворота, пережитого человеком в крещении.

С другой стороны, при православном понятии о сущности возрождения легко можно объяснить и то явление, что спасаются люди, умершие не только сразу после крещения, не заявив деятельно своей веры, но и до крещения (так называемое, крещение кровью).

Если сущность таинства в укреплении ревности человека к добру, то совершенно понятно, что эта ревность все равно делает его членом царства небесного и дает ему способность усвоить себе блаженство святости, хотя бы в настоящей жизни человеку пришлось ограничиться только одним словесным обещанием жить свято. Когда человек после крещения ничего не делает для своего совершенствования, хотя и имеет возможность это – знак, что он принял крещение только на половину, что любви к добру и желания святого общения с Богом у него на самом деле нет. Естественно такому человеку оказаться лишенным обещанной ему награды: он по настроению своей души чужд царству Божию. Но если человек не делал ничего только потому, что не мог, или потому, что смерть не допустила его исполнить свое обещание, тогда, конечно, царство небесное ему открыто: он всею душою его желает, всею душою хочет быть святым и со святыми, хочет идти за Христом. Его душа, следовательно, готова к созерцанию всесвятого Бога и к общению с Ним; это общение, потому, и будет его желанным уделом. "Разбойник, говорит преп. Ефрем Сирин, исповедавшись словесно спасается, потому что не было ему времени принести покаяние на самом деле; переменою своею (переворотом от вражды ко Христу к любви к Нему, от радости пред поруганием праведника к благоговейному признанию его святости и желанию хотя быть помянутым в царстве Поруганного) показал в себе он стремление обратиться и деятельно, если бы дано было ему время; как за слово можно быть осуждену в нечестии, так по слову же можно оказаться и благочестивым" [139]. И это потому именно, что Бог ищет не внешних поступков, не заслуг со стороны человека, чтобы не даром уступить ему блаженство в вечном общении с Собою, а ищет только способности к восприятию этого общения и дает его: не сколько Сам может или хочет дать, а сколько человек может вместить. "Человек, по мысли преп. Макария Египетского, будет наслаждаться обетованием в такой мере, в какой уверовав возлюбил оное, а не в какой трудился. Поелику дары велики, то невозможно найти достойных трудов. Но велики должны быть вера и надежда, чтобы ими, а не трудами измерялось воздаяние. Основание же веры – духовная нищета и безмерная любовь к Богу" [140]. Раз существует эта любовь к Богу, раз человек сознает в душе свое ничтожество без Бога и всею душою искренно устремился к Нему, тогда спасение ему будет даровано, хотя бы делами он и не успел заявить своего бесповоротного решения. "Только пожелавший доброго, а к совершению его встретивший в чем-либо препятствие, в силу этой невозможности в расположении души отнюдь не меньше обнаружившего свое решение чрез дела" [141].

Поэтому, даже непринятие таинства в установленной форме может не повредить человеку, раз образовалось в нем это существо истинного христианства – желание царства Христова. Не успевший, по независящим от него причинам, осуществить своего желания сочетаться со Христом, тем не менее, принимается наравне с крещенным. "Соизволение в этом случае ценится, как самое дело, потому что (и в этом деле) основа делу полагается произволением" [142]. Крещение кровью заменяет таинственное крещение водой, конечно, не своей внешней формой, не омовением, вместо воды, кровью, ибо бывает мученическая смерть и без пролития крови; оно тожественно с ним по внутреннему смыслу; как то, так и это происходят от бесповоротного решения служить Христу и отречения от своих греховных желаний.

Таким образом, спасение каждого отдельного человека, по православному учению, является не событием, происходящим в Божественном только сознании, не делом правового вменения, по которому бы Господь присуждал человеку ту или другую участь на основании каких-нибудь внешних обстоятельств, т. е. на основании или заслуги Христа или собственных заслуг человека. Спасение необходимо посредствуется переходом человека от греха и себялюбия в царство добра и любви, которое предвкушается человеком здесь, во всей же полноте будет наследовано в будущем веке. Переход этот зачинается в крещении, когда человек силою Божией утверждается в своем решении быть истинным христианином; – продолжается, в виде естественного (свободно – благодатного) развития положенного семени вечной жизни, после крещения; и завершается вступлением человека туда, куда он себя при помощи данных ему средств, приготовил, к чему развил в себе восприимчивость, т. е. в небесное царство света, истины и любви. Человек "поступает туда, где ум имеет свою цель и любимое им" [143].

[1] Бес. 9. Бог – не виновник зла. Т. IV, 137. Изд. 1892.

[2] Ibid. стр. 141.

[3] Макарий Егип. О хранении сердца II. стр. 464.

[4] Строматы. IV, XXII. Clark'e Library vol. XII, р. 152.

[5] Разг. с Триф. 86. Стр. 292. Изд. Преображенского.

[6] Триф. 116. стр. 337.

[7] Сл. 128, т. V, 106.

[8] Сл. 141, 3. т. V, 198.

[9] Сл. 117. Наставление монахам, т. V. 65.

[10] Пc. 44. 8 т. IV. 171-172.

[11] Сл. 30. т. 111, 100

[12] Св. Тихон Задонский. т. 11. 59.

[13] Григорий Нисский De orat Migne t. XLIV, 1189). т. I, 466.

[14] И. Златоуст. De stat. Hom. XII, 2. Migne. XLIX. 130.

[15] Ириней Л. Против ересей, кн. IV, гл.ХХХVII, 6.7. Library Clark’a vol. IX, 40.

[16] Odc estin anagch caloneinai. И. Златоуст. In. I Corinth. Hom. II. 3 Migne. t. LXI, col. 21.

[17] Он же Ibid. Horn XIV, 3. т. I, 245.

[18] Кирилл Иepyc. Catech. I, 3. Migne t. XXXIII, col. 373.

[19] Исидор Пелусиот. т. I, 394.

[20] Ириней Л. Против ересей, кн. IV, гл. XXVII, 2. Library Clark'a. vol. V, 468.

[21] Сл. 84. т. IV, 41.

[22] Тихон. Зад. т. IV, 144.

[23] Григорий Нисский. Contra Eun. erat. III. Migne t. XLV, col. 609.

[24] 2 Кор. Бес. XI. Стр. 161.

[25] Сл. 86. т. IV, 44.

[26] Канон воскресный 8-го гласа. Песнь 4-я.

[27] Ефрем Сирин. Надгробное песнопение. 12. т. VI, 32.

[28] Ефрем Сирин. Сл, 99. О покаянии. т. IV, 169.

[29] Ibid.

[30] Сл. 10. т I, 262.

[31] Преосв. Феофан. Толкование на Римл. т. 1, 334.

[32] Ibid. стр. 330.

[33] Ibid.

[34] Исидор Пелусиот. т. II, 436.

[35] Ta prwta exaleifetai. Кирилл Иерусал. Catech. XV, 23 Migne t. XXXIII, 904.

[36] Младенец, как вообще не употребляющий еще свою волю, обновляется под непременным условием быть воспитанным в христианстве

[37] Феодорит Кир. т. I, 277.

[38] Кирилл Алекс, т, VI, 39.

[39] Ср. Чинопоследование исповеди.

[40] Procatech. (Migne t. XXXIII, col. 336.

[41] Catech. 1, 3. Migne. ibid. col 372 – 373.

[42] Pracatech. I – V. col. 332-341. Стр. 11 – 14.

[43] Catech. I, 2, col. 372. стр. 20-21.

[44] Catech. XVII, 36. Ibid. col. 1009-1012. Стр. 323.

[45] Procatech. VIII, Minge. t. ХХХШ, col. 345 – 348.

[46] Catech. УШ, 15. стр. 4". [

[47] Краткие правила 12. т. V, 200 – 201.

[48] К Амфил. XV, т. Ш, 230.

[49] На Ис. I, 14. т. 11, 49.

[50] Be vita Моуs. (interpret.). Migne. t. XL1V, col. 382.

[51] Оглас. сл. гл, 40 т. IV, 106-107.

[52] Orat. catech. XXXV. Migne. t. XLV, 89. т. IV 92^

[53] In Eccles. Horn. VII, Migne. t. XLIV, 725. т. II, 326.

[54] т. III, 264,

[55] Сл. 40, т. III, 306.

[56] I Кор. Бес. XI, 2. т. II, 363-364.

[57] In Rom. Horn. X, 5. Migne. t. LX, 481.

[58] In Ioan. Horn. 1, 3, Migne. t. LIX, 28. т. I, 11.

[59] На Римл. Бес. X. Стр. 219.

[60] На Евр. Бес. IV, 2. Стр. 162

[61] 2 Кор. Бес. II. Стр. 33.

[62] т. V, 308.

[63] т. II, 345.

[64] О поклонении в духе. кн. 3-я. т. I, 146.

[65] т. III, 193.

[66] Сл. 140, 13. т. V, 262.

[67] Сл. 99. т. IV, 177. 178.

[68] Триф. 141. Изд. Преображенского. Стр. 378 – 379.

[69] 1-я Апол. 61. Стр. 101.

[70] Против ересей, кн. IV, гл. XLT, 3: Library Clark'a vol. IX, 52.

[71] Письма к одному лицу Стр. 70 – 71

[72] Письма к одному лицу. Стр. 97.

[73] Толкован1е на Римл. т. I, 332.

[74] Св. Тихон Зад. т. IV, 281.

[75] Он же. т. IV, 274.

[76] Hom. XXVII, Migne. t. XXX1V, 709. Стр. 292.

[77] In Cant. cant. Hom. XI. Migne. t. XL IV, 1008. т. III, 287.

[78] In Rom. Hom. XXIV, 4. Migne. t. LX, 627.

[79] In I Corinth. Hom. VIII, 4. Migne t. LXL 72. Т. I, 143.

[80] T. IIL 317. Нравств. прав. 20,2.

[81] Ibid. 192.

[82] Бес. XI на Песнь песн. т. III, 283 – 287.

[83] De profess, christ. Migne. t. XLVI, 244.

[84] т. IV, 362.

[85] Ibid. стр. 321.

[86] Толк. на Ис. VI, 1 – 3. т. VI. 182.

[87] О поклонени в духе, кн. 15. т. III, 142.

[88] Т. IV, 278.

[89] Т. III, 309-310.

[90] т. III, 310

[91] Письма о христианской жизни. Прибавления. Стр. 235.

[92] Толкование на Римл. т. I, 331 – 332.

[93] Стр. 49-50.

[94] Ефрем Сир. Сл. 10. т. I, 296.

[95] Сл. 99. По изд. 1818-5 гг. т. IV, 175-176.

[96] Сл. 99. т. IV, 194-195.

[97] Orat. catech, XXXV. Migne t. XLV, 89.

[98] Кирилл Иерусал. Catech. III, 15. Migne. t. XXXIII, col. 445.

[99] Он же. Catech. V1I, 13. col. 620.

[100] И. Златоуст. In Genes. XIX, 1. Migne. t. LIII, 159. ^

[101] Hom. XXXVII. 10. Стр 352.

[102] Толкование на Римл. VI, 4. т. 1, 334.

[103] Сл. 40. т. III, 277.

[104] т. IV, 283.

[105] Феофан. Письма к одному лицу. Стр. 76.

[106] И. Златоуст. In Rom. Hom. XI1I, 7. Migne. t. LX, 483, Стр. 229.

[107] Григорий Нисский. Сл. Огл. гл. 40. т. IV, 107.

[108] Толкование на римл. VI, 4. т. I, 334.

[109] Оглас. сл. 40. т. IV, 107. –

[110] Письма о христианской жизни, стр. 176 – 177.

[111] In Rom. Hom. XI. (Migne. t. LX, 483). Стр. 229.

[112] In. loann. Hom. X, 3 (Migne. t. LIX, 76). т. I, 1-22 – 123.

[113] 0 поклонении в духе кн, 17. т. Ill, 250 – 251.

[114] Hom. XII, 8 (Migne t. XXXIV, 561). стр. 128.

[115] Hom. XXVI, 23 (Migne. ib. 689) стр. 273-274.

[116] In loann. Hom. L. 3. (Migiie. t. LIX, 282.

[117] Христ. Чтение. 1842. г. т. IV. 480-481.

[118] Василий В. Толк. на Пс. V, 19. т. II, 186.

[119] т. II, 315.

[120] Феофан. Письма к одному лицу. Стр. 57.

[121] In Psalm. I, 8 (Migne t. XLIV 477). т. II. 50-51

[122] Ефрем Сир. Сл. 99. т. IV, 191.

[123] т.III, 218.

[124] т. IV, 119-120.

[125] "Bеpa живая есть дар Божий, и есть аки семя некакое Божественное, которое на крещении всякому крещаемому всевается" т. I, 71.

[126] Толк. на Пс. ХII, 7. т. IV, 166.

[127] De Bapt. Migne. t. XLVI, 429. т. VII, 448-449.

[128] Исаак Сир. Сл. 46 Стр. 239.

[129] De perfect, form. Migne. t. XLVI, 261. т. VII, 234-235.

[130] Horn. XXVI, 25 (Sligne t. XXXIV. 692). Стр. 275.

[131] т. II, 58. Толк. на Ис. I, 18.

[132] На посл. к Ефес. XVI, 1 стр. 274.

[133] О цели жизни по Боге т. VII, 272.

[134] т. I. 322.

[135] Григорий Нисский. in Cant. cant. Horn. V (Migne. t. XLIV, col. 873). т. III.

[136] Hom. V, 10 (Migne. t. XXXIV, 505), стр. 65.

[137] Письма к одному лицу. Стр. 26 – 27.

[138] Ibid. стр. 78.

[139] Сл. 99. т. VI, 218.

[140] Послание. Стр. 441.

[141] Григорий Нисскки. De beatad. or. V (Migne. t. XLIV, 1252).

[142] Ефрем Сирин. Исповедь. т. I, 234.

[143] Макарий Егип. Ноm. XXVI, 18: "Opou ecei ton scspon d nouV, cai dpou agapa, exei procwpei" (Migne t. XXXIV, 685). Стр. 269.

5.
Вера

После того, как выяснена действительная сущность спасения, становится самоочевидным и ответ православного на вопрос о, так называемых условиях спасения, т.е. о том, что нужно человеку иметь, чтобы спастись, одну ли веру или при вере еще и дела.

Инославные никак не могут примирить эти два, так называемых условия потому, что ложно понимают смысл жизни человека, а отсюда и спасение. Они думают, что человек мог бы быть спасен и без его личного участия, если бы не требовала этого участия правда Божия. И это не кажется им нелепым потому что они позабыли истинный смысл жизни и спасения: смысл жизни не в наслаждении, а в святости, и сущность спасения – в освобождении от греха. Раз позабыта эта истина, тогда весь вопрос только в том, чтобы удовлетворить правде Божией, которая, как бы вопреки желанию и способности человека, налагает на него проклятье. Отсюда внешнее представление о заслуге Христа и пр. Удовлетворить правде Божией человек может своими жертвами, которыми он и заслужит помилование и вход в небесное царство для бесконечного самоуслаждения. Но этот путь в Св. Писании признан недостаточным Пришествие в мир Сына Божия и восполняет этот недостаток, т. е., поясняют инославные со своей точки зрения, Христос принес за нас такую плату, которая обеспечила нам пред правдой Божией прощение. Но, ведь, не все люди спасаются? Где же преизлишествующее удовлетворение правде Божьей? Очевидно, эта правда не вполне удовлетворена за всех, а только за некоторых. Нужно усвоить себе заслугу Христа, отвечают западные. Как же происходит это усвоение? На это они отвечают учением о вере как об орудии восприятия заслуги Христовой. Раз человек поверил, что заслуга Христа принесена и за него, тогда эта заслуга и считается как бы его. С такой верой, конечно, плохо мирятся собственные дела человека, и мы выше видели, к каким уловкам должно прибегать западное христианство, чтобы избежать вывода, к которому роковым образом оно идет – избежать именно, упрека, что оно отрицает самодеятельность человека в его спасении.

Православию такой вывод совсем не сроден. Признавая смысл жизни человека и содержание будущего блаженства в святости, православие не может по этому самому признать спасения каким-нибудь внешне-судебным или магическим вообще лишенным самодеятельности человека, событием. Какими бы искусственными мерами мы ни пользовались, помимо свободного согласия человека мы не можем сделать его святым не можем насильно заставить его полюбить добро настолько, чтобы ради добра он позабыл и о себе самом. С православной точки зрения это прямая нелепость. А раз спасение теряет навязанную ему западом внешность; раз оно есть действие или лучше известное переживаемое настроение, зарождающееся и развивающееся в душе при непременном участии свободы; – тогда и вопрос об условиях спасения получает иной и более естественный смысл. Нельзя спрашивать, за что человек получает спасение, а нужно спрашивать, как человек содевает свое спасение. Тогда вера и дела получают значение не внешних оснований, сила которых только в том, что они привлекают к человеку доселе закрытую от него милость Божью; а становятся причинами, производящими то расположение души, которое делает человека способным к восприятию милости Божьей, к общению со всесвятым Богом. В таком случае об эти производящие причины не только не противоречат и не исключают одна другую, но взаимно дополняются и в некотором отношении даже совпадают.

Если мы в вопросе об условиях спасения захотим основаться только на букве Св. Писания или Предания, то поставлены будем в некоторое затруднение. И в Св. Писании, и в Св. Предании мы откроем два ряда данных, из которых одни силою утверждают спасение единой верой во Христа, а не делами или с делами, другие же также решительно говорят, что одной веры недостаточно, необходимы непременно дела.

Так, не будет слишком сильным сказать, что проповедь о единой спасающей вере проникает собою весь Новый Завет и составляет его главное и наиболее утешительное содержание. "Кто будет веровать и крестится, говорит Господь, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет" (Мф. XVI, 16). Христос Свет истинный, дал тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, власть быть чадами Божьими (Ио. I, 12), и смысл всего домостроительства в том и состоит "дабы всякий верующий в Сына Божия не погиб, но имел жизнь вечную" (Ио. III, 15. 16, 18. 36 и т. д.). Евангелие цель свою имеет в том, чтобы люди "уверовали, что Иисус есть Христос Сын Божий, и веруя имели жизнь во имя Его" (Ио. XX, 31). "Вы, пишет христианам апостол Петр, доселе не видя (И. Христа), но веруя в Него, радуетесь радостно неизреченною и преславною, достигая, наконец, верою спасения душ" (1 Петр. I, 8-9). Наконец в Новом завете находятся послания св. апостола Павла, который всю свою жизнь отдал на проповедь о единой спасающей вере "Благовествование Христово, говорит он есть сила Божия ко спасению всякому верующему, во первых иудею, потом и Эллину. В нем открывается правда Божия от веры в веру, как написано: праведный верою жив будет" (Римл. I, 15-16). "Если устами твоими будешь исповедывать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься. Потому что сердцем веруется в правду, а устами исповедуется ко спасению" (X, 9-10). "Узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою во Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона (Гал. II, 16). "все сыны Божии по вере во Христа Иисуса" (III, 26). "Благодатно есте спасение чрез веру" (Еф. II, 8) и много других мест.

Но рядом с апостолом Павлом в том же Новом Завете мы находим апостола Иакова с его обличениями мертвой, т. е. недеятельной веры, – апостола, который прямо говорит, что "человек оправдывается делами, а не верою только" (II, 24). "Что пользы, брат мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь скажет: идите с миром грейтесь и питайтесь, но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе" (II, 14-17). "Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют и трепещут" (ст. 19). Рядом с проповедью о единой спасающей вере во всем Новом Завете идет проповедь о ее недостаточности для спасения. "Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи, войдет в царство небесное, но исполняющий волю Отца Моего" (Mф. VII, 21-23). "Если, говорит тот же апостол Павел, имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто" (1 Кор. XIII, 2). Необходимы два начала, друг друга обусловливающие и дополняющие, вера и любовь. "Во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью" (Гал. V, 6). "Обрезание ничто, а все в исполнении заповедей". (1 Кор. VII. 19). Главное в том чтобы верующие "жили достойно благовествования Христова" (Фил. I, 27), потому что только при этом условии жизнь членов тела Христова будет полным следованием завету Христову. "Заповедь Его та, чтобы мы веровали во имя Сына Божия Иисуса Христа и любили друг друга, как Он заповедал нам" (1 Ио. Ш, 23).

В святоотеческих творениях тоже как бы два течения. С одной стороны идея единой спасающей веры есть одна из самых обычных и самых любимых отеческих идей. Спасение верою являлось для них той благою вестью, которая переродила мир и привела его к познанию Бога. "Эта вера, говорит Климент Александрийский, есть единое всеобщее спасение человечества" [1]. Св. Иоанн Златоуст в древней церкви, св. Тихон Задонский у нас могут быть названы такими же глашатаями единой спасающей веры, каким в апостольский век был св. апостол Павел [2]. Другие хотя и не так постоянно, однако проводили ту же мысль, доказывая тем единство учения у всех [3].

Но этой единой спасающей вере в творениях Св. Отцов постоянно противостоит учение о ее недостаточности и о необходимости, кроме ее и рядом с ней, еще добрых дел как ее необходимого дополнения."Вера без дел никого не спасает", говорит бл. Августин [4]. "Вера требует дел. Говорит преп. Исаак Сирин и надежда на Бога обнаруживается в злострадании за добродетели. Веруешь ли, что Бог промышляет о всех тварях и всесилен? Да сопровождает веру твою приличное делание; и тогда услышит тебя Бог. Не старайся в горсти своей удержать ветер, т.е. веру без дел" [5]. Тот же самый И. Златоуст и с такою же настоятельностью внушал своим слушателям мысль о недостаточности веры и убеждал их стараться творить дела [6]. Точно то же замечается и в творениях других отцов церкви [7].

Очевидно на одной букве основаться нельзя: скажем ли мы, что спасаемся одной верой или будем утверждать, что при вере необходимы и дела, и в том и в другом случае одинаково можем найти себе оправдание в Св. Писании и творениях отцов церкви. Необходимо, следовательно, внимательно различить, о чем говорит в известном месте тот или другой писатель. Этим путем мы устраним весьма много изречений, которые по букве, как будто, касаются вопроса именно о личном спасении, на самом же деле к нему не относятся.

Прежде всего, весьма часто в Св. Писании вера во Христа противополагается неверию, т. е. коснению в язычестве или иудействе. Верующий в таком случае будет значить: человек принявший крещение и вступивший в общество учеников Христа. В отеческое время к этому присоединилась еще черта. Тогда в церкви происходили почти непрерывные догматические споры. Поэтому истинным последователем Христа в устах отцов церкви был только тот, кто принимал все догматы Церкви. Таким образом, вера во Христа в некотором смысле отожествилась с правоверием с to dogmaticon eidoV thV pistewV [8]. Нередко эта вера, т.е. бытие в церкви и принятие церковных догматов называется в Св. Писанием и Преданием единым спасением человека. Вера церковная называется "животворящей верой" [9]. Но это, конечно, потому, что в умах священных писателей и отцов церкви было вполне ясно отношение между учением и жизнью. Они знали, для чего принимали на себя последование Христу, знали, и почему нужно было стоять за тот или другой догмат. Тот или другой способ мышления был для них знаменем целого уклада жизни. "Пусть, говорит преп. Ефрем Сирин будет для тебя всего предпочтительнее вера во Святую Троицу; потому что без сей веры невозможно жить истинною жизнью" [10]. Неизменно сохраняющий веру в Отца и Сына и Святого Духа только и может быть на самом деле "образован по таинству" [11], т.е. носить или иметь образ истинного последователя Христова. Только "правильные (правые) догматы о Боге освящают душу" [12]. Но само собою понятно, что возможен и совершенно другой порядок вещей. Весьма многие принадлежат к православию только потому, что никогда не задавали себе вопроса о том, во что они веруют. Правоверие является для них только наследством от предков, может быть дорогим, но только потому, что оно наследство предков. В сознании таких людей между догматом и жизнью прямой связи нет. Отсюда и правоверие для таких людей оказывается уже недостаточным для спасения. Является необходимым убеждать их проводить жизнь по закону Божию. Таким образом, явилось весьма много мест в Св. Писании и отеческих творениях, где говорится о вере и делах как двух различных и равно необходимых началах спасения.

Этот ряд данных, конечно, не может влиять на наши выводы: здесь речь идет совсем не о вере и делах а только о "холодной вере", как называет ее св. Кирилл Александрийский [13], о внешнем неосновательном притязании на имя христианина. Тогда и убеждение творить при вере и добрые дела, имеет тот лишь смысл что напрасно и считать себя христианином, если не заботиться о спасении. Смысл такого убеждения будет одинаковым напр., с подобными рассуждениями св. И. Златоуста: "Ни крещение, ни отпущение грехов, ни знание, ни причастие таинств, ни священная трапеза, ни принятие тела, ни причастие крови, ничто другое из этого не в состоянии будет нам помочь, если не имеем жизни правой и удивительной и свободной от всякого греха" [14]. Другими словами, здесь говорится не о спасении, не о том, как оно совершается, а о необходимости его совершать.

Кроме того, чтобы понимать отеческое учение, нужно всегда помнить, к кому это учение направлялось. Направлялось же оно к человеку обыденному, только наполовину живущему по Христу. Вечная жизнь для такого человека представляется потусторонней мздой; блаженство ее он отделяет от ее содержания, т. е. святости. Соответственно этому и в деле спасения на первое место для него должна выступить не его нравственная сторона, не избавление человека от греха и вступление на путь истины, а сторона, конечная, – то решительное определение участи человека, которое совершится по смерти. В таком случае; то, что служит на самом деле прямым началом спасения, предначинает его, для обыденного человека представляется только некоторым основанием к получению еще грядущего спасения. Отсюда, и та сила, которая на самом деле совершает или приводит человека к совершению спасения, с обыденной точки зрения представляется подготовляющей только спасение. Являются, таким образом, как бы два условия спасения: сила, производящая материю; и сама материя: вера, укрепляющая ревность человека, и добрые дела, как плод веры.

Эти две возможные точки зрения: строго богословскую, научную, обнимающую спасение со всех сторон и обыденную, сосредоточивающую внимание на последнем решении участи человека, и нужно иметь в виду, чтобы правильно понять библейское и святоотеческое учение об условиях спасения.

Итак, рассуждая по существу, спасение есть свободно-благодатный переход человека от зла к добру, от жизни по стихиям мира и от вражды против Бога к жизни самоотверженной и к общению с Богом. Что служит условием такого перехода?

В собственном и строгом смысле таким условием или производящей причиной может быть вера во Христа.

Как бы человек ни успевал в делании добра, какие бы подвиги он ни предпринимал, но если нет у него веры во Христа, сам он никогда не постигнет той истины, что Бог его прощает. Пред сознанием человека стоят его бесчисленные грехи и неумолимый закон правды, требующей удовлетворения. Сам Бог представляется им поэтому, только в виде грозного, карающего Судии, представляется враждебным человеку. Не имея ничего сказать в свое оправдание, человек только трепещет Бога и готов скорее бросить всякую мысль о своем спасении и отдаться безбожию. Сам собою любви Божией он не поймет и к Ней не обратится. "Как призывать того, в кого не уверовали?'' (Римл. X, 14). Как обратиться с мольбою о помощи и прощении к Тому, о любви кого не знают? "Преступления и грехи наши на вас и мы истаиваем в них: как же мы можем жить?" (Иео. XXXIII, 10).

Грешник может просить у Бога помилования только тогда, когда знает, что Господь относится к человеку "по великой милости Своей и по множеству щедрот Своих", только в этом случае человек может просить об отмене праведного приговора Божия за грехи (Пс. L, 3. 6). Закон правды предносится сознанию человека во всей своей неумолимой ясности: "Беззакония мои я сознаю и грех мой всегда предо мною. Тебе, Тебе единому согрешил я, лукавое пред очами Твоими сделал". Этого сознания загладить нельзя. Где же спасение? "Жертвы ты не желаешь, к всесожжению не благоволишь" (ст. 18). Удовлетворения, казни грешника Господь не желает Он принимает всякого, как бы ни велики были его беззакония, всякого, кто придет "с сердцем сокрушенным и смиренным" (ст. 19). Если грешник ждет от Бога только "обличения в ярости и осуждения в гневе", тогда нет ему спасения: "Беззакония его превосходят главу его, тяготеют над ним подобно тяжкому бремени", поэтому, нравственные силы оставляют человека, он "изнемогает и сокрушен чрезмерно", он "близок к падению", удел его только "скорбь". Но "на Тебя. Господи, уповаю я; ты услышишь, Господи Боже мой". В этом сознании милости Божией и состоит залог торжества над врагами его спасения, оно же и дает человеку решимость обратиться с мольбой о помиловании и помощи к Тому же Господу, Которого гнев праведный он возбудил своими грехами. "Не оставь меня, Господи Боже мой, не отступи от меня" (Пс. ХХХVII).

Но как человек узнает об этом? "Бога никтоже нигдеже виде"; познать, следовательно, что Он есть любовь никто сам собою не может. Его явил человечеству "Единородный Сын сый в лоне Отчи". "Любовь Божию мы познали в том, что Он положил за нас душу Свою" (1 Иоан. III, 16). Таким образом, познать любовь Божию может только тот, кто верует, что Иисус, пострадавший и распятый, есть действительно Сын Божий. А раз кто верует, что Христос действительно, пострадал ради нас в том может ли остаться какой-нибудь след страха пред Богом и отчуждения от Него. "Если Бог за нас, говорит верующий, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего"? Человек сознает себя бесконечно виновным пред Богом, но если Бог дал Своего Сына, чтобы "привлечь всех к себе" (Иoaн. ХII, 32; Кол. 1, 20 – 22), если для одной погибшей овцы Он оставил Своих девяносто девять непогибших, – следовательно, эта овца, при всей своей греховности, при всей своей отчужденности от Бога, продолжает быть дорога Ему, – при всей ее греховности, Бог для нее сошел на землю и зовет ее к Себе. Грех, следовательно, более не лежит между Богом и человеком, Бог Сына Своего отдал, чтобы убедить человека в Своей любви к нему и в Своем всепрощении. "Кто же (после этого) будет обвинять избранных Божиих? Бог, Сам Бог не поминает их греха, "Бог оправдывает их". Кто осуждает? кто может грозить им судом и карою? "Христос Иисус умер, но и воскрес" (Римл. 31 – 34). Вот вечное и несомненнейшее доказательство любви Божьей к грешнику. Таким образом "чрез веру" во Христа Иисуса человек "получает дерзновение и надежный, несомненный доступ к Богу" (Еф. III, 12). Сын Божий, по выражению преп. Ефрема Сирина, "показал человеку милость Отца, возвестил о скорби темных сил и о вражде с земным. Убедил искать примирения, стал посредником мира, обещал примирение, указал способ, а именно, что мир будет приобретен крестом и устроил дело так, что раб притек к Владыке Сын, познал Отца" [15].

Таким образом, вера во Христа является тем средством, чрез которое человек узнает любовь Божью, т. е. то, что содеянный грех отнюдь не препятствует сближению Бога с человеком, что Бог простил грех и все свое домостроительство направляет к тому, чтобы как-нибудь возвратить к Себе греховного человека. "Риза христиан, покрывающая безобразие нашего греха, есть вера во Христа", говорит св. Василий Великий [16]. Раз человек верует во Христа, он, следовательно, верует в любовь Божию, и отнюдь не боится, ради своих прежних грехов приступать к Богу с мольбою о прощении и помощи, зная, что любовь Божия только и ждет его обращения.

В этом смысле и можно православному сказать, что вера служит как бы органом восприятия благодати и милости Божьей. Верующий знает и верует во всепрощающую благость Божию и потому не боится погибели. "Верная душа, говорит св. Тихон Задонский, присвояет благодеяния Божия и заслуги Христовы себе, которые человеколюбивый Бог всей твари вообще показал и показует" [17]. Т.е, это не значит, чтобы верующий считал своей заслугой дело, совершенное Иисусом Христом и, ради этой платы Богу, более уже не боялся Его гнева или суда за свои грехи; – это значит, что человек, узнавая дело Иисуса Христа, чрез это самое узнает о том, что Бог – не карающий Гнев, требующий Себе отмщения и не могущий даром простить никого, каким представляло Его подавленное грехом сознание человека, – что наоборот, Бог есть всепрощающая любовь, – что нет греха, который бы победил эту любовь. Вследствие веры во Христа, человек начинает узнавать своего Небесного Отца и чувствовать на себе Его любовь, которая не вменила ему его согрешений.

Раз явилась такая вера в человеке, тогда сразу же меняются отношения между ним и Богом. Доселе любовь Божия не находила себе соответствия в человеке. Боясь праведного суда Божия, человек отдалился от Бога и вместо любви относился к Нему со враждой. Теперь же его сознание проясняется: он видит что Бог – не Грозный Владыка, а Отец, что Он не пожалел Своего Сына, чтобы только примирить с Собою человека. Естественно, что – и вражда против Бога, отчуждение от Него в человеке пропадает. Вместо отчуждения, он начинает стремиться к Богу; отвечать на Его любовь любовью же. Бог для Него уже не чужой, он называет Его своим "Господь мой и Бог мой", говорит уверовавший Фома. "Свойство сердечное веры говорит св. Тихон Задонский Бога своим Богом от сердца называть; тако Давид глаголет: Господи Боже мой, хотя и всех верных есть Бог" [18]. "Христос глаголет расслабленному: дерзай, чадо, отпущаются ти греси твои. Тако милосердием Божиим ободряет и всякого верного вера, в сердце его живущая; дерзай, яко Бог милостив есть, и потому помилует тя; истинен есть, и потому исполнит свое обещание, услышит тя призывающего; всесилен есть, и потому может избавити Тебе. Отсюду бывает, что верный с горячим любви дерзновением Бога своим Богом называет: Боже, Боже мой, к тебе утреннюю (Пс. IXII,). Боже мой, милость моя (Пс. LVIII, 18); называет своею крепостью, утверждением, прибежищем и пр.: возлюблю Тя Господи, крепосте моя! Господь утверждение мое и прибежище мое, избавитель мой, Бог мой, помощник мой, и уповаю на Него; защитник мой, и рог спасения моего (Пс. XVII 2-3). Таковое веры дерзновение изображается и во Псалме ХС-м: живый в помощи вышнего, и пр. Тако Дамаскин, духом радуяся и играя, поет в своих к Богу песнях: Ты моя крепость, Господи! Ты моя и сила! Ты мой Бог! Ты мое радование" [19], и причину этого радостного присвоения себя Богу Дамаскин указывает именно в том, что он узнал любовь Божью, явленную в пришествии в мир Сына Божия: "не оставль недра Отча и нашу нищету посетив". "Кто отлучит нас от любви Божьей; скорбь или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или меч? Я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе Нашем (Римл. IХ, 35. 38-39). Вместо отчуждения, человек всею своею душою отвечает на любовь Божию, устремляется на Ее зов. Между Богом и человеком установляется самый тесный нравственный союз, единение.

Об этом-то и говорит св. апостол Иоанн Богослов: "Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге" (I Иоан. IV, 16). Т. е. не произнесение известных слов, конечно, привлекает Бога в душу человека. Апостол дальше делает несколько указаний, как совершается это духовное соединение человека с Богом Он дальше говорит о том, что верующие познали любовь Божию в смерти Христовой. "Бог есть любовь, и пребывающий в любви в Боге пребывает и Бог в нем. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх. Поэтому и верующие уже не страшатся суда" (I Иоан. IV, 16 – 18). Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас (ст. 19). Таким образом, исповедание тем спасительно, что оно необходимо сопровождается любовью к Богу, которая изгоняет страх и соединяет человека с Богом "Вера, говорит св. Тихон Задонский, душу верного таинственно соединяет со Христом, аки невесту с женихом (общение любви), яко же пророк глаголет в лице Господа: обручу тя Себе в вере, и увеси Господа (Ос. II, 20). И апостол сему соответствует глаголя: обручих вас (верным глаголет) единому Мужу деву чисту представити Христови (2 Кор. XI, 2. 3)" [20]. "Бог описывает это состояние св. И. Златоуст призвал нас не для того, чтобы погубить, но чтобы спасти. Откуда видно, что Он именно этого хочет? – Сына своего, сказано, дал есть" за нас (Иоан. III. 16). Он столько желает нашего спасения, что дал Сына Своего и не просто дал, но на смерть. Из таких размышлений рождается надежда. Не отчаивайся же, человек переходи к Богу, Который не пощадил даже Своего Сына. Не страшись настоящих бедствий. Тот, Кто предал Единородного, дабы спасти тебя и похитить из геенны, пожалеет ли чего еще для твоего спасения? Следовательно, надобно ожидать всего доброго. Ибо мы не устрашились бы, если бы нам надлежало предстать на суд пред судиею, имеющим судить нас, который показал бы такую любовь к нам что заклал бы за нас своего сына. Итак будем ждать всего доброго и великого; потому что главное получили, если веруемо (бремя не страшит больше и не отгоняет от Бога, любовь Божия узнана). Но видим пример; будем поэтому и любить Его. Иначе было бы крайним безумием не любить Того, Кто столько возлюбил нас" [21]. Из познания любви Божественной следует уничтожение страха и дерзновение, а далее союз любви, чувство взаимной близости, присвоение друг другу.

Уже нет более в сознании человека удручающего его страха: Бог для него не чуждый, грозящий Судия, неумолимый в своем правосудии, – Бог – любящий его Отец, который не помянет его прежних грехов, не станет ему выговаривать, почему так долго не приходил, где растратил данное тебе имение. Он еще издали увидя его, выйдет к нему навстречу и не расспрашивая, прикажет облачить в лучшую одежду и будет веселиться спасению грешника.

Протестанты, доведя совершение спасения человека до этого места, круто его обрывают и говорят, что спасение или оправдание человека совершилось, что он – с Богом, больше ему ни делать, ни желать нечего. Отселе благодать Божия поселяется в человек и производит в нем только добро. Вера начинает приносить свойственные ей плоды. Задача человека на земле кончилась.

Из представленного можно видеть, в чем коренная ошибка протестантства. Вера человека открывает ему только ту истину, что Бог за его прежние грехи карать его не будет, что, напротив, Он готов его принять и помиловать, признать его Своим сыном. Но, ведь, это, если можно так сказать, только очищает человеку путь к Богу, а не производит что-нибудь с человеком. Доселе человек боялся обратиться к Богу, а теперь он узнал Бога и перестал Его бояться, напротив, полюбил. Но, ведь, человек все еще прежний. Необходимо ему не только полюбить или перестать бояться Бога, но и деятельно, действительно к Нему обратиться.

Конечно, в ком есть такая вера, тот уже наполовину обращен "Никто, находясь в заблуждении, не захочет, говорит св. И. Златоуст, обратиться к вере, если предварительно не предпишет себе доброй жизни, и никто не останется в неверии, если предварительно не решиться навсегда оставаться злым" [22]. Откуда неверие в такие явления (т.е. в возможность будущего суда)? От расслабления души: пили да ели, и потому не верили. Ведь, чего кто хочет о том и думает того и ожидает" [23]. Что скажет сознанию человека проповедь о пострадавшем для его избавления от греха Христе Сыне Божием, если все его внимание устремлено на самоуслаждение, если бог его – чрево? "Как неизлечимые раны не поддаются ни острым ни смягчающим (toiV glucainein auta dunamenoiV) лекарствам: так душа, если однажды сделается пленницею и предаст себя какому-нибудь греху (plhmmelhmati) и если притом не желает подумать о своей пользе, то, хотя бы кто десятки раз внушал ей, он не достигнет ничего, но как будто бы совсем лишенная слуха, она не получит от увещания никакой пользы, не потому, чтобы не могла, но потому что, не хочет" [24]. Следовательно, присутствие веры уже показывает начало обращения человека; потому что, как говорит св. Афанасий Александрийский, "вера есть знак душевного произволения" [25]. Чтобы придти к мысли о том, что Бог не гневается за прежние грехи человека, что Он при всей Его святости есть любовь, для этого необходимо прежде всего много перечувствовать в своей душе, нужно понять тяжесть греха, признать себя погибающим и достойным погибели. Только после этого, когда душа выстрадает это сознание, и возможна описанная вера в любовь Божию, этот нравственный союз, исполняющей человека такой радостью. Непонимающий тяжести греха, не поймет и сладости быть незаслуженно прощенным: как тогда он не ощущал гнева Божия, так теперь не может ощутить и любви. "Когда, говорит преп. Нил Синайский, подобно малой ласточке, отверзаем уста разумения. Пришедши в чувство своей худости и малости и телесного уничижения, и всею душою обратившись к Богу; тогда благодать Господня не умедлит посетить нас и пришедши дает пищу, как птенцу какому-нибудь, открывающему рот и сообщить, как говорится, Божественные утешения, Божественные мысли, Божественное услаждение, Божественный страх и премудрость и любовь, и Божественную радость, и откровение великих таинств" [26]. Если нет потребности, не может быть и стремления к ее удовлетворению. "Смотри, говорит св. И. Златоуст, с какой точностью евангелист рассказывает: сказав, что (Иоанн) прииде проповедуя крещение покаяния в пустыне Иудейской, прибавил: отпущение грехов; как бы сказал: он убеждал их к сознанию и покаянию во грехах, не для наказания их, но дабы они удобнее получали отпущение следовавшее за этим (т. е. покаянием и сознанием). Ибо, если бы они не осудили самих себя, то не стали бы просить и благодати, а не ища ее, не удостоились бы и отпущения грехов" [27]. Начало веры, таким образом, в покаянии, в чувстве своей греховности. "По собственной вине покрывшись облаком неправды, душа, говорит преп. Ефрем Сирин, блуждает во грехах, не зная того, что делает, не примечает окружающей ее тьмы и не разумеет дел своих (вот состояние до воздохновения веры). Но как скоро коснется ее луч всеоживляющей благодати, душа приходить в ужас, припоминает что ею сделано, и возвращается с опасной стези, от злых дел своих... с великой скорбью воздыхает она, жалобно сетует, проливая потоки слез, и умоляет, чтобы можно было ей добрыми делами возвратиться в прежнее достояние свое... Льются слезы из очей ее об утраченной красоте; многочисленны гнойные струпы ее, и, поелику видит она великую гнусность свою, то бежит от нее и ищет защиты у всещедрой благодати" [28].

Таким образом, обращение к благодати предполагает целый сложный путь пробуждения от греховной жизни, возненавидения ее, попытки, или по крайней мере, желания возвратиться к жизни добродетельной. "Никто не может придти ко мне, говорит Господь, аще не Отец пославый Мя привлечет его (Иоан. VI, 44). Как же происходит это привлечение? "Пославший Меня Отец Сам засвидетельствовал о Мне. А вы ни гласа Его никогда не слыхали, ни лица Его не видели, и не имеете слова его пребывающего в вас, потому что (как это видно из того, что) вы не веруете Тому, Которого Он послал". Почему слово Божие оказывается бездейственным по отношению к этим людям? "Вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь". Не хотят же они потому, что эта жизнь Христова противна им. "Знаю вас, вы не имеете в себе любви к Богу". Все внимание человека устремлено на здешнюю жизнь, в частности, на свое личное благополучие и славу, имеет ли для себя утешение в сознании своей верности этому закону? "Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной прийдет во имя свое, его примете. Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от единого Бога, не ищете"? (Иоан. V, 37-44). Таким образом, уверовать во Христа – дело весьма сложное, обнимающее собою всю душевную жизнь человека, требующее не только внимательности к проповеди, но и отречения от себя, или по крайней мере, отвлечения внимания от себя. Несомненно, что и благодать Божия содействует этому привлечению человека. "Веровать во Христа, говорит св. Тихон Задонский, не иное что есть, как из закона узнавши и сердечно признавши свою бедность и окаянство, которое от греха и греху последующего праведного гнева Божия бывает, из Евангелия же познавши благодать Божью, всем открытую, к Нему Единому под защищение прибегнуть, – Его единого за Избавителя и Спасителя от того бедствия признать и иметь, на Него единого всю спасения вечного, такожде в подвиге противу дьявола, плоти, мира и греха, во время живота, при смерти и по смерти надежду неуклонно и неотступно утверждать, яко на несомненное и непоколебимое спасения основание" [29]. "Истинно уверовать, следовательно, свойственно душе мужественной [30], "искренно расположенной к Богу" [31], и Его святому закону и царству.

Но при всей своей сложности, при всей глубине своей, состояние уверовавшего не может быть более, как только преддверием и приготовлением к спасению или оправданию, а не есть самое спасение или оправдание. Человек, правда, до веры доходит путем покаяния и самоотречения. Чтобы из простого знания о Христе, о Боге сделать вывод и о своих личных отношениях к Богу, для этого нужно оплакать свое греховное бытие. Но что же получается, когда человек сделает этот вывод? Получается только то, что человек узнает о любви Божьей к себе, узнает, что между ним и Богом не существует никакой стены, кроме его собственной греховной отчужденности от Бога. Человек начинает любить Бога и чувствовать, что любовь Божия отвечает на эту любовь, чувствовать полную возможность и на самом деле войти в союз и общение с Богом. Но это состояние во всяком случае только созерцательное. И, как такое, оно не может переродить человека помимо его воли, не может быть в душе тем самодвижущимся началом, которое делало бы за человека добрые дела. Точно также и благодать Божия, хотя и присутствует, хотя и содействует просвещению человека, однако насильно действовать не может, на одном том основании, что человек узнал о возможности получить эту благодать и хочет ее получить. "Содействие свыше требует также нашего произвола" [32]. Чтобы на самом деле обратиться от греха и принять благодать, войти в союз с Богом, для этого недостаточно только быть искренно убежденным в милости и близости Бога, но и действительно бросить грех и обратиться к Богу. Человек убежден, что только в Боге его спасение, но пусть он сам протянет руку, чтобы взять помогающую ему десницу Божью. Иначе он только при одном убеждении и останется. Недостаточно пожелать, хотя бы и искренно, жизни по закону Божию, необходимо и на самом деле ее начать. "Человек говорит преп. Макарий Египетский, не тотчас, как услышит Божье слово, делается уже достойным благой части; то не было бы уже подвигов или случаев к брани, или поприща для борьбы; но всякий без труда (acamatwV), как скоро услышал бы, достигал упокоения и меры совершенства. На деле бывает не так. Утверждая противное, отнимем у человека волю и отринем бытие супротивной силы, противодействующей уму (если человек, как только поверил, сразу же делается добродетельным, то или за него делает все благодать, он является только почвой для посторонних действий, или же греха в нем не было; в первом случае отрицается свобода, во втором, греховность человека). Мы же говорим, что слушающий слово приходить в сокрушение, и потом, поелику благодать, по Божию смотрению к пользе человека, удаляется от него, он начинает упражняться и поучаться в брани, борется и подвизается против сатаны, и после долгого состязания и борения одерживает победу и делается христианином. А если бы слышанием только, без труда достигал кто благой части; то и лицедеи, и все блудники вошли бы в царство и в жизнь (царство Божие перестало бы быть царством святым). Но никто не даст им жизни без труда и подвига, потому что узок и тесен путь. Сим то негладким путем и надобно шествовать, и терпеть, и скорбеть, и, таким образом войти в жизнь" [33].

Благодать Божия не порабощает сознания и свободы человека, но открыв ему любовь Божию и ужас греха, она предоставляет человеку самому устремиться к этой любви в к святому общению с нею. "Веры, подвигов добродетели (catorJwmata), царства небесного, если не будешь, – говорит св. Василий Великий, – просить с трудом и многим терпением не получишь; потому что должно прежде пожелать, а, пожелав, искать действительно в вере и терпении, употребив с своей стороны все, так чтобы ни в чем не осуждала собственная совесть, будто бы просишь, или нерадиво, или лениво; и тогда получишь, если cиe угодно Богу" [34]. Это свободное устремление человека к благодати и любви Божией и к святой, чистой от греха жизни и совершается, как мы выше видели, человеком в вознаграждении посредством таинства. В этом возрождении человек уже не видит только возможность союза с Богом, но и на деле соединяется с Богом. Силой Божьей укрепляется дотоле несовершенная его решимость не жить больше для себя, а для Бога; грех уничтожается; и человек, таким образом, уже не в виде возможности, а на самом деле "уразумевает превосходящую разумение любовь Христову" (Еф. III, 19). Пока человек только верует, он убежден, что Бог его простит. После же возрождения, он на деле переживает это прощение. Прежде человек только надеялся, что Бог его не отринет, теперь он и на деле видит, что Бог его не отринул. Таким образом, вместе с утверждением решимости человека более не грешить и служить Богу, утверждается и его вера, а с верой и та радость о Боге, которая восторгается испытанной и незаслуженной любовью Божией, и любовь к Богу в ответ на Его любовь, и стремление быть с Богом, еще крепче сделать только что заключенный союз. Таким образом, действительно, вера спасает человека, но не тем одним, что она созерцает Бога, но не тем, что она открывает человеку Христа, – а тем, что она этим созерцанием будит волю человека. В этой нравственной силе веры и заключается ее великое, средоточное значение при возрождении. В самом деле, мы видели, что сущность возрождения в решимости служить отселе Богу. Эта решимость и утверждает благодать. В ней и совершается таинственный союз благодати и свободы человека. Но что приводит человека к этому союзу? Мы видим, что приводит одна только вера. Раз Бог в сознании человека представляется только Судьею, раз не известна Его любовь и всепрощение, человек не может приблизиться к Богу и воспринять Его любовь. "Я приближу его (вождя), и он приступит ко Мне; ибо кто отважится сам собою приблизиться ко Мне? – говорит Господь" (Иер. XXX, 21). Не зная любви Божьей, человек может только трепетать пред Богом и ожидать себе наказания и смерти. "Пусть будет он праведник, но будь он хоть тысячу раз праведник, он человек" [35], пред Богом он все-таки виноват Его праведность только еще яснее даст ему возможность видеть свою вину, а страха не прогонит. Только вера, и одна она открывает человеку любовь Божию, только она может открыть человеку, что Господь Сам идет к нему навстречу. Веровать во Христа есть "любовь Его и благодеяния, всему миру показанные (о чем человек может знать и рассудочно), всякому верному себе присвоять... и почувствовать то в сердце своем, а не токмо устами говорить" [36]. Только тогда, когда узнана эта превосходящая разумение любовь Божия, человек и может без страха, хотя и с сознанием полного своего недостоинства, приблизиться к Богу и принять Его готовую помощь. Любовь Божия узнается в вере и принимается человеком "Житвотворит (в крещении) не Он (Дух) один будучи воспринят ради благодатного сего совершения (т. е. крещения) чрез веру, но должна предшествовать Bеpa в Господа, чрез которую жизненная благодать усвояется (paraginetai) уверовавшим, как сказано Господом, что Сын ихже хощет, живит" (Иоан. V, 21) [37]. "Когда мы, – говорит св. Ириней Лионский, – обратим свою веру к Сыну, – то мы будем обладать также и твердой, непоколебимой любовью к Отцу" [38]. И это не в одном внешнем смысле, не в том, что человек только поверив в Сына, может пойти ко крещению. Вера простирает свое действие до самых тайников души, она делает возможным самое соединение таинственное свободы и благодати. Верою именно Христос вселяется в сердце крещающегося (Еф. III, 17). Силою именно веры человек предпринимает свое бесповоротное решение быть с Богом, сочетаться Христу. "Вера, – говорит св. И. Златоуст открывает нам то, что истинно, и от искренней веры рождается любовь; потому что тот, кто истинно верит в Бога, никогда не согласится удалиться от любви" [39]. В вере, таким образом, посредствуется самая сущность возрождения.

Верой полагается и начало новой жизни в человеке, жизни в общении с Богом. Любовь к Богу становится основным законом жизни, ею определяется все делание и все хождение человека. Поэтому, и отвращение от греха и обращение к жизни святой восходит в новую степень. Если прежде человек более боялся греха, чем желал праведности, то теперь, познав любовь Божию, он начинает любить закон Божий ради Бога, чтобы ответить на любовь любовью же. Стремление быть святым, чтобы избегнуть погибели, переходит в стремление к Богу, чтобы быть угодным Ему. Личность человека еще более отодвигается на второй план, и началом жизни становится полное самоотречение. Так человек от страха пред своей погибелью переходит к вере, которая, в свою очередь, отверзает ему путь к любви.

Поэтому-то, истинно верующий никогда не сошлется на свои труды, никогда не потребует за них себе награды: вся его душа полна созерцанием Божественной любви, любви бескорыстной и незаслуженной человеком. Поэтому; и жажды быть угодным Богу, творить волю Его в верующем человеке не имеем границ. "Проси, говорит преп. Исаак Сирин, у Бога чтобы дал тебе прийти в меру веры. И если ощутишь в душе своей cиe наслаждение, то не трудно мне сказать при сем, что нечему уже отвратить тебя от Христа. И не трудно тебе каждый час быть отводимым в плен далеко от земного, и укрыться от этого немощного мира и от воспоминаний о том, что в мире. О сем молись неленостно, сего испрашивай с горячностью, об этом умоляй с великим рачением, пока не получишь. И еще молись, чтобы не ослабеть. Сподобишься же этого, если с верой понудишь себя попечение свое возвергнуть на Бога, и свою попечителъность заменишь Его промышлением. (Вот отречение всецелое от себя на волю Божью). И когда Бог усмотрит в тебе сию волю, что со всею чистотою мыслей доверился ты Самому Богу более, нежели самому себе, и понудил себя уповать на Бога более, нежели на душу свою: тогда вселится в тебя оная неведомая сила, – та сила, которую ощутив в себе, многие идут в огонь, и не боятся и, ходя по водам не колеблются в помыслах своих опасением потонуть; потому что вера укрепляет душевные чувства, и человек ощущает в себе, что как будто нечто невидимое убеждает его не внимать видению вещей страшных и не взирать на видение невыносимое для чувств" [40]. "Невозможно, воистину невозможно, говорит св. Тихон Задонский, имеющему светильник веры, в сердце горящий, к вечным оным благам не стремиться; а тако и в истинном покаянии не быть, и от всякого греха не удаляться. Вера бо человека обновляет и от грехов и суеты мира отвращает, и к будущим обещанным благам руководствует, и оная яко видимая ему представляет" [41]. "Как огню свойственно есть согревать, воде орошать, свету просвещать: тако вере живой свойственно есть дела добрые показывать" [42].

Таким образом, вера, показывая человеку любовь Божию, нравственно сродняет человека с Богом. Человек видит в Боге Отца, готового его принять. Это нравственное сближение завершается в крещении, в котором человек, утвержденный в любви Божьей или в сознании этой любви, действительно сочетавается Христу и исходит из купели созданным на дела благая. Вражда против Бога разрушена, клятва снята, между Богом и человеком существует теснейшее взаимообщение любви. Спасение совершилось. Душа обручена с Христом и вся Ему принадлежит. "Вера, говорит св. Тихон Задонский, с благоговением на распятого Христа взирая, помышляет: кто и колик есть, Который тако за подлого своего раба пострадал и что сим страданием ему приобрел. Откуда верующий возбуждается ко взаимной любви и сердечному благодарению, и тщится всяким образом то исполнять. Но понеже видит, что не может того учинити (что бо воздамы Господеви о всех, яже воздаде нам?), падает пред Ним со смирением и любовью, сердечно исповедая свои недостатки, и единое сердечное к благодарению желание, усердие и любовь, какую может в веке сем приносить высочайшему своему Благодетелю. От сего возбуждается в верном желание все терпеть за имя Господа Иисуса, что воля Божия восхощет" [43]. Отдавшись Господу и соединившись с Ним, душа очищается и от греха, который уничтожен в ней и не грозит белее ее спасению. "Христос таковую душу верную очищает от греха и всякой скверны, и соделывает ее святу, отъемлет от нее бедствия духовные – клятву, осуждение, смерть и всякое духовное неблагополучие, и вместо того дает Свои духовные блага: благословение, избавление и вечный живот, якоже апостол о сем поучает: Христос бысть нам премудрость от Бога, правда же и освящение и избавление; и как жену какую, совлекши с нее разодранные рубища и от смрада омывши, облекает в чистую правды своея багряницу, да пред очесами Его и небесного Отца Его явится чиста, и, как дщерь царская, духовной тварью одеяна преиспещрена [44]. После этого, если бы человек и умер тотчас же, его спасение обеспечено: как разбойнику, и ему Господь говорит: "днесь со Мною будеши в раю". Это и есть состояние, в котором человек "желание имеет разрешитися и со Христом быти". – Таково состояние человека, вышедшего из купели возрождения.

Дальнейшая жизнь человека, как мы выше видели, состоит в развитии того семени вечной жизни, которое положено в крещении. Человек постепенно очищается от греха, постепенно совершенствуется и укрепляется в добре и восходит до возраста мужа совершенна. Однако и тогда "началом жизни его" [45], той "солью, которая сохраняет человека невредимым" [46] продолжает быть вера. "Опора всего дома, говорит св. Кирилл Александрийский, есть фундамент, и начало корабля – киль, а для решившего поступать правильно основание и первая подпора есть познание истины и неложное учение веры во единого по естеству и истинного Бога. Ибо аще не уверуете, ниже имате разумете (Ис.VII, 9)… Вера есть питательница разумения, а разумение составляет для нас пробный камень того, что должно делать" [47]. "Вера, говорит преп. Ефрем Сирин, рождает добрую мысль, а добрая мысль – река воды живой. Кто приобрел ее, тот исполнился водами ее. Без елея не будет гореть светильник и без веры никто не приобретает доброй мысли" [48]. Вера есть матерь всякого доброго дела, и ею человек достигает исполнения на себе обетований Владыки и Спасителя нашего Иисуса Христа, по написанному: "без веры невозможно угодити Богу" [49]. Раз человек помнит любовь Божью, раз светильник веры сияет в сердце человека и он все духовное ясно видит [50], ревность и сила его творить добро не имеет причины ослабевать. Если ради этого сознания всепрощающей любви Божьей, человек не устрашился неизмеримого бремени греха, если он тогда осмелился вступить в борьбу с дотоле господствовавшим в его душе началом и, при помощи благодати Божьей, победил, бросил зло и стал творить добро; то тем более теперь, когда он в союзе с Богом, когда грех уже побежден, низложен, тем более устремится человек на делание воли Божьей и на уничтожение греха. Даже, если бы человеку случилось пасть: пусть только блюдет он свою веру, – нарушенная гармония его души будет восстановлена, разрозненные силы его будут опять собраны и с новой энергией устремятся против греха. "Вера, говорит св. И. Златоуст, есть глава и корень; если ты сохранишь ее, то хотя бы ты и все потерял, опять все приобретешь с большею славою" [51]. "Вера есть мощь ко спасению и сила в жизнь вечную" [52].

С другой стороны, понятно, что произойдет, если вера утрачена человеком. "Без елея не может гореть светильник", без корня всякое дерево засохнет. "Без Меня, сказал Господь, не можете творити ничесоже". Раз отнята вера, – отнять всякий смысл жизни и всякая сила делать добро. Нет того средоточия, которое бы связало старания человека, и осмыслила их. Близости Божьей человек не чувствует, благости Его понять не может, Бог опять для Него только Каратель неправды. Обратится ли такой человек к Богу? А если не обратится, то и помощи Божьей, Его благодати принять не может. Итак, потерявши это "око, просвещающее всякую совесть" [53], веру свою, человек теряет и все свое духовное достояние и погибает. Замечательны в этом отношении и черты, которыми Господь изображает праведников и грешников на последнем суде. Между тем как праведники, соблюдшие веру свою, удивляются милости Божьей: "когда Тя видехом алчуща, и напитахом?"; грешникам приговор Божий представляется несправедливым: "когда Тя видехом алчуща, и не послужихом Тебе?" Бог представляется ими враждебным к ним, хотящим, подыскивающим предлог, чтобы их осудить, лишить вечного блаженства. Первые жили в вере и потому вся их душа полна чувством незаслуженной милости Божьей, они и теперь исповедуют свое недостоинство. Последние же веру потеряли, милости Божьей не сознают, жили только для себя, поэтому, и теперь поднимаются на защиту своего "я". Первые по вере своей всегда видели путь к Богу открытым для себя, потому что видели милость Божью. Видя это, они всегда и стремились к Богу и постоянно были в духовном единении с Ним: это единение естественно делается их уделом и по выходе из этой жизни. Последние же, потеряв веру, естественно потеряли и силы к духовному единению с Богом, оттуждились от Бога: поэтому, и по переходе в будущий мир, у них не оказывается способности предаться Богу, удел их в мрачном царстве себялюбия, которое скрежещет зубами о своей погибели, не находя у себя сил примириться с этим хотя бы, подобно праведнику, в мысли, что пострадал по воле Божьей (Римл. IX, 3).

Итак, вера человека возродила, вера развивала и воспитывала его в духовной жизни, вера же приведет его и к вечному блаженству. Веруя, человек принял здесь благодать Божью и мог принять общение с Богом, не смотря на то, что до тех пор жил в грехе. Эта же вера в любовь Божью даст человеку возможность сохранить это общение с Богом и в грядущем царстве. "В день суда, говорит преп. Нил Синайский, сами будем своими обличителями, обличаемые собственною совестью. Посему, в этой крайности найдем ли иную какую защиту или помощь, кроме одной веры в человеколюбивейшего Господа Христа? Вера сия великая наша защита, великая помощь, безопасность и дерзновение и ответ для соделавшихся безответными по несказанному множеству грехопадений. Ибо во время нашего борения и безмерного страха, памятование о возлюбленном Владыке Христе и твердо укоренившаяся и непоколебимая вера в Него, представь подобно какому благоприветливому, мирному, светлому и кроткому ангелу, отгоняют трепет и стыд, исполняют благодушия, отчужденного делают присным Богу" [54]. Движение верующего, именно ради веры его, будет не от Бога (из страха пред Ним), а к Богу, милость которого ободряет человека. Поэтому-то св. Тихон и говорит: "В вере все существо христианского блаженства состоит, яко кто истинную живую веру имеет, тот имеет Божье благословение, правду Христову, святость, избавление, свободу духовную, вечный живот и блаженство" [55].

Во избежание недоразумений, нужно здесь еще раз повторить, что православная церковь, полагая в вере все блаженство человека и считая веру причиной духовного возрастания человека, никогда не представляет себе эту веру в виде какой-то самодействующей силы, которая, как нечто постороннее, почти нудила бы человека к добродетельной жизни и к Богообщению. Нельзя также думать и того, что вера только призывает в человека благодать, которая потом тоже в виде посторонней силы делает в человеке доброе. Конечно, верующий человек воспринимает благодать Божью, с которой и выходит на борьбу с грехом. Однако орудием восприятия этой благодати служит не вера сама по себе, не знание или созерцание милости Божьей и Его готовности простить и помочь, а непременно свободное, желание и решение человека. Точно так же и "деятелем добра, основанием праведного поведения", вера является только потому, что она "есть свободное согласие души" [56]. Вера только окрыляет волю человека, но отнюдь не освобождает его от усилий над собою. Если человек будет нерадеть, тогда и самый светильник его угаснет, "Может быть, говорит св. Кирилл Иерусалимский, ты скажешь: я верный, мною не возобладает похоть, хотя часто буду помышлять. Не знаешь разве, что по долгом времени и в камень нередко углубляется корень? Не принимай в себя семени; потому что сокрушит веру твою" [57]. "Не полагайся на одно то, что есть у тебя светильник; но соблюдай его горящим. Да просветится свет ваш, свет добрых дел пред человеки, и да не хулится ради тебя Христос. Облекись в одежду нетления, украшаясь добрыми делами" [58]. "Не уверовать только нужно во Христа, говорит преп. Макарий Египетский, но и пострадать, по написанному: яко вам дадеся не токмо еже веровати во Христа, но и еже по Нем пострадати (Филип. I, 29). Веровать только в Бога свойственно мудрствующим земное, или, не сказал бы, даже и нечистым духам, которые говорят: вемы Тя, Кто еси Сын Божий" (Мр. II, 24) [59]. При вере необходимо свободное избрание добра и решение делать его.

Утверждая это, мы отнюдь не хотим сказать; чтобы в действительности возможно было такое состояние веры недеятельной (разве в виде какого-нибудь исключения). Кто не хочет жизни святой и общения с Богом, тот никогда и не уверует, хотя и будет на словах и в мыслях утверждать, что верует в Евангелие. Как он поймет, что Бог готов его простить, когда он не понимает, зачем нужно ему это прощение, когда и без этого жизнь не представляется ему невозможной? Если же он поймет всей душой, что сделал для людей Иисус Христос, тогда он понимает и всю ужасность греха. Понимая же это, он не преминет обратиться к Богу, и, следовательно, будет прилагать старание, чтобы жить добродетельно. "Кто говорит: я познал Его, но заповедей Его не соблюдает, тот лжец и нет в нем истины. А кто соблюдает слово Его, в том истинно любовь Божия совершилась (он созерцает эту любовь и воспринял ее): из сего узнаем, что мы в Нем" (1 Иоан. 11, 4 – 5). Кто говорит, что верует, а жизни согласной с верой не имеет, тот лжет: он совсем не верует, он "мудрствует земное", руководствуется своими мирскими понятиями, – Бога, как Он открыл Себя нам, не знает и не понимает. Возможны падения, конечно, и для верующего человека. Но, именно, только падения, когда человек увлекается страстью, затемняющей в его сознании Лик Божий. За падением у верующего последует и восстание. Но "невозможно, воистину невозможно, повторим вместе с св. Тихоном Задонским, имеющему светильник веры в сердце горящий к вечным оным благам не стремиться, а тако в истинном покаянии не быть, и от всякого греха не удаляться" [60].

Говоря о необходимости свободного стремления к Богу и добру при истинной вере, мы хотим только указать самый способ, каким вера спасает человека. Не своей созерцательной стороной, не в качестве состояния воспринимающего вера спасает человека, так чтобы человеку оставалось только бездеятельно переживать свое спасение. Вера спасает своей деятельной стороной, постоянным участием в ней доброй воли (Иоан. VII, 17). Верующий в вере своей находит дерзновение обратиться к Богу и, таким образом, вступает в общение с Богом, принимает это общение. Верующий, укрепленный силою Божьей, устремляется к жизни святой и тем ее начинает. Вера в этом смысле есть "начало нашего упования и начаток Божественного к нам милосердия, как бы дверь и путь" [61]. С какой-нибудь мировой душой, безличной субстанцией и первоосновой мира можно вступать в общение помимо воли, можно бездеятельно отдаваться ей; но с живым Богом возможно общение только личное и свободное.

Чтобы поставить на вид именно этот жизненный (а не формальный) смысл спасения, и именно там, где приходится ограждать себя от протестантских измышлений, наша церковь и выбирает из двух выработанных на запад формул, ту, которая приписывает спасение не одной веры но веры с делами. "Веруем, гласит 13-й член Послания восточных патриархов, что человек оправдывается не просто одною верою (т. е., как дальше видно не ее теоретическою, воспринимательною стороною), но верою, споспешествуемою любовью (верою, как деятельною силою, тем, что она производит любовь), т. е. чрез веру и дела... Не призрак, поясняют еще определение отцы, только веры, но сущая в нас вера чрез дела оправдывает вас во Христе" [62]. Таким образом, оправдывает человека несомненно вера, но только настоящая, истинная вера, та, которая приводит человека к истинной жизни, заставляет его содевать свое спасение. Такой смысл имеет и учение преосв. Феофана о том, что вера спасает делами. "Спасение, говорит святитель, от добрых дел; но в добрых делах преуспеть, как должно, нельзя без веры. Вера подвигает на добрые дела, вера указывает их, вера приводит и к получению сил на делание добрых дел. Почему вера – пособница к делам добрым. Главное – дела, а она пособие" [63]. Спасение, значит, в том, что человек сам его содевает, но к этому содеванию он приходит не иначе, как верою.

Православный не должен понимать этого определения по-католически, т.е. так, чтобы делами человек зарабатывал себе спасение. Дела сами по себе, в качестве внешних поступков или отдельных подвигов, не имеют в христианстве значения. Поведение здесь ценится только, как выражение соответствующего настроения души, известного направления воли, хотя в свою очередь и влияет на образование этого настроения. "Вы слышали, что сказано древним :не убивай; кто же убьет, подлежит суду. А я говорю вам: всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду... Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам: что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем.. Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому"... и т. д. Всем этим отрицается праведность законная и на место ее поставляется праведность евангельская, праведность духа и истины, праведность, которая состоит не в исправном поведении, а во внутреннем обновлении, в перемене душевной. Эта духовная праведность только и дает человеку вход в небесное царство духа и истины. "Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное (Mф. V, 21-22. 27-28. 38-39. 20). Вся нагорная беседа построена на этой мысли о недостаточности одного внешнего доброделания и о необходимости внутренней перемены, которою на самом деле и усвояется человеку небесное царствие. Поэтому, и милость, оказанная пророку или ученику, тогда только ценится, когда оказана "во имя пророка" или ученика, во имя веры (Mф. X, 41-42). "Если, говорит св. Апостол Павел, я раздам все имение свое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, – нет мне в том никакой пользы" (1 Кор. ХШ, 3). Что может быть выше и совершеннее самопожертвования во имя Христа или Евангелия? "Всякий, сказал Господь, кто оставит домы, или братьев или сестер, или отца или мать, или жену или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат, и наследует жизнь вечную" (Мф. XIX, 29). Если руководиться буквой и требовать внешних дел для спасения, выйдет как будто бы, что пожертвовавшим жизни или земного благополучия можно себе купить царство небесное. Но Господь непосредственно после этих слов прибавил: "Многие же будут первые последними, и последние первыми" (ст. 30). На внешность смотреть нельзя. Апостол и разъясняет подробнее: сущность спасения не в подвигах, как таких, не во внешнем усердии; и подвиги, и усердие должны проистекать из возрожденной, переменной души; в противном случае они – ничто пред Богом (Тим. IV, 2), поэтому, и может случиться, что две лепты принесенные вдовицей, перетянуть все множество приношений богачей, а грешник-мытарь оказывается ближе к Богу, чем праведный фарисей; пришедшие в единонадесятый час и ничего не сделавшие получают равное вознаграждение с трудившимися весь день и перенесшими зной дневной. С правовой точки зрения этого не объяснить: большой труд требует и большого вознаграждения (разве только будем отрицать возможность всякого доброделания со стороны человека). С православной же, это не требует объяснений: Господь всех одинаково хочет спасти и ко всем одинаково устремляется Весь, но у одного стремления к Богу, способности воспринять Его общение больше, у другого меньше. В таком случае и может произойти, что новообращенный и ничего не сделавший окажется равным или даже выше по награждению, чем состарившийся и совершивший подвиги. Царствие Божие не награда за труды, а милость, предлагаемая туне и усвояемая по мере приемлемости каждого.

Вопрос, следовательно, в том, куда направлена душа, чего она хочет, чем живет. Если к Богу ее стремление; если она не для себя живет, тогда она помимо своего поведения, помимо внешних дел своих оправдывается; в этом залог будущего помилования, а подвиги и труды важны только для возращения и укрепления этого стремления. "Воздаяние, говорит преп. Исаак Сирин, бывает уже не добродетели, и не труду ради нее, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны" [64]. "Когда, говорить преп. Ефрем Сирин не находится в вас плодов мира и любви, напрасно и суетно все наше делание. Не имеющие сих плодов (т. е. не обновленные внутренне) в день суда окажутся подобными пяти юродивым девам, которые за то, что здесь в сосуды сердца не запасли духовного елея, т. е. духовной действенности представляемых ими добродетелей, названы юродивыми, и не допущены в брачный чертог царствия. И подвиг девства за недостаток добродетелей, за то, что не было действенного вселения в них Духа Святого, вменен им ни во что. Как при возделывании, например, винограда, все попечение и весь труд предприемлются для будущего наслаждения плодами и как скоро в винограднике не найдено плодов, все труды возделывания стали напрасны и суетны: так если с совершенною несомненностъю и духовным ощущением не познаем в себе действенности Духа произведенных плодов любви, мира, радости и смирения, долготерпения, веры и других, какие исчислил апостол, то напрасным оказывается подвиг девства, и суетным труд молитвы, поста и бдения... Плодоносие Духа в добродетелях есть духовное наслаждение нетленным удовольствием, производимое Духом в сердцах верных и смиренных" [65].

Только тогда человек может считать себя спасенным, когда он находится в духовном союзе с Богом, и когда он делает добро именно из сознания и во свете этого таинственного союза, когда он готов сказать, что, "живет не он, а живет в нем Христос". Но это и происходит от веры и силою веры: "верою живу в Сыне Божьем", и именно потому, что только вера видит Сына Божия, "возлюбившего меня и предавшего Себя по мне". Следовательно, спасаются не те, кто делает, а те, кто духовно всегда с Богом, которые ради Бога живут. "Те, говорит св. Ириней Лионский, которые стремятся к лучшему и приносят плоды Духа, вместе с тем и спасаются по причине (именно этого таинственного) сообщества Духа" [66]. Конечно, делание должно отражать на себе внутреннее расположение души: доброе дерево не может приносить худых плодов, и живущий с Богом не может зло творить (I Иоан. III, 6). Но дерево бывает добрым не от плодов. "Древу доброе, говорит св. Тихон Задонский, показуют добрые плоды, а не делают добрым. Древу надобно прежде добрым быть и тогда добрые дела творити, злой бо не может добре творити" [67]. "Первое должно во Христе насадиться и тако плоды добрых дел творити: надобно первее сделаться добрым и тогда добро творити. Злое бо древо не может плода добра творити" [68]. Точно так же и душа спасается не от дел своих внешних, а оттого, что внутреннее ее существо обновлено, что сердце ее всегда с Богом. Конечно, на последнем суде раскроется книга жизни каждого, и каждый даст ответ за всякое дело и слово, за всякую мысль, как бы ничтожна и мимолетна она ни была, Совершенного нельзя назвать не совершенным. Но это раскрытие жизни для одних будет только источником смирения, только приведет их к сознанию незаслуженности помилования и тем еще теснее привяжет их к Богу; для других же обличение совести на суде принесет отчаяние и окончательно отторгнет их от Бога и царствия. "И идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный". Кто куда направлен был душой, туда и поступает.

Таким образом, в вере все блаженство христианина. Приобресть веру уже само по себе есть сокровище: веровать в милость Божию человек не может иначе, как только при решении служить не себе, а Богу и закону. Поверив же, он не может не любить Бога, – полюбив же, не может не стремиться к Богу. Стремясь же к Богу, теснее соединяясь с Ним, человек еще более познает любовь Божию, вера человека еще более укрепляется и в свою очередь еще сильнее воздействует на волю, еще сильнее влечет человека к Богу, пока, наконец, освободившись от земной суеты, человек не увидит Бога лицом к лицу и воспримет Его царство уже не в гадании. Вера, следовательно, не только причина, движущая сила в духовном развитии человека, она скорее средоточие, самое сердце духовной жизни. По мере веры растет любовь, по мере любви возрастает вера: нравственное развитие человека и свое выражение, и свой плод находит в укреплении и возрастании веры. "Несомненность веры, говорит преп. Исаак Сирин, в людях высоких душою открывается по мере того, как нравы их внимательны к житию по заповедям Господним" [69]. Вера содействует делам, и делами совершенствуется вера (Иак. II, 22). Вера по истине является альфой и омегой нравственной жизни, как и Сам Господь, Которого она открывает человеку [70]. Приводя к любви, в которой существо вечной жизни (I Иоан. III, 14; Иoaн. XVII, 26), вера тем самым дает человеку возможность здесь, на земле начать вечное блаженство. По переходе же в мир будущий, вера превращается в ведение, а любовь, связавшая человека с Богом, продолжается в вечность.

Итак, человек ничем не удовлетворил Богу за свой грех: милость Божию он только узнает, а не заслуживает. Не зная же милости, он не подойдет к ней и, таким образом не может никогда получить силы над грехом. Только вера дает человеку решимость обратиться к милости Божьей, несмотря на все свои грехи. "Благодарю есте спасение чрез веру, и cиe не от вас Божий дар" (Еф. И, 8).

Так как человек не мог свергнуть с себя тяжкого бремени греха и вновь полюбить и призвать Бога, Господь "Сам прииде ко отшедшим Того благодати и раздрал рукописание" грехов [71], привлек человека в общение с Собою. "Мы, говорит апостол, посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещает чрез нас, от имени Христова просим: примиритесь с Богом (смотрите, что Бог сделал, чтобы призвать вас) ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведниками пред Богом. Мы же, как споспешники, умоляем вас, чтобы благодать Божия не тщетно была принята вами... Имею такие обетования, очистим себя от всякой скверны плоти и духа, совершая святыню в страхе Божьем" (2 Кор. V, 20-21; VI, 1; VII, 1). "Свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех, и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника веры и совершителя Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия" (Евр. XII, 1-2). "Не убойся, говорит преп. Ефрем Сирин, положить начало доброго пути, вводящего в жизнь; пожелай только пойти сим путем; и, если окажешься готовым, тотчас благоустроится пред тобою путь... Чтобы не встретить тебе затруднения на пути, ведущем в жизнь, Господь ради тебя Сам стал путем жизни для желающих в радости идти к Отцу светов" [72].

[1] Педагог I, IV. Librarv Clark'a. vol. IV, 135.

[2] "Бог, говорит св. И. Златоуст не только спас но и оправдал и привел к похвале, не нуждаясь в делах наших, а требуя одной веры только (In Rom. Ноm. VII 4. Migne t. LX, 446 стр. 134). "Не говори мне: опять надежды, снять ожидания, опять вера (после крещения). Чрез это спасся ты в начале, это есть единственное вино, принесенное тобою Жениху. Итак соблюди его и храни" (Horn. X1V, 6. Ibid col. 532. Стр. 349). Св. Тихон Задонский: "Прииде Сын Божий грешники спасти, не такие и такие, а всякие, какие бы ни были, только бы покаялись и веровали в пришедшего грешники спасти Иисуса Христа: и рай им отверзается рукою на кресте, распятого Христа. Покайся убо и ты, грешниче, и веруй во святое и сладчайшее евангелие сие, и без сомнения внидеши с разбойником в рай" (т. IV, стр. 18Х

[3] Василий Великий "Это совершенная и всецелая похвала о Боге, когда человек не превозносится своею праведностью, но знает что он не имеет праведности истинной, и оправдан одною верою во Христа (Бес. XX. т. IV, 290). Григорий Богослов "Подлинно, ничего нет богаче благодати. Не нужно тебе, говорит Писание, восходит на небо, чтобы совлечь оттуда Христа, ни сходит в бездну, чтобы вынести Его оттуда из мертвых любопытствуя или о первом естестве или о последнем домостроительстве. Близ ти сказано, глагол есть. Cиe сокровище имеют ум н язык: первый, сели верует последний, если исповедует. Что удобоносимее сего богатства? какой дар легче приобресть? Исповедуй Христа и веруй, что он воскрешен их мертвых; и ты спасешься. Ибо и веровать только есть уже оправдание, исповедывать же и к познанию присоединять дерзновение есть совершенное спасение" (т. III, стр. 156). Григорий Нисский: "Тогда мы за преслушание изгнаны из рая, теперь же верою вселяемся в рай" (in Chtisti resurr. or. IV. Migne. t. XLVI, col. 684. т. VIII, стр. 90). Или еще решительнее: Нельзя быть участником в благах иначе, как если вера во Христа даст вожделенное" (Contra Ennom. Iib. XII. Migfte t. XLV, col. 925. т. VI, 284). Кирилл Александрийский: "Удаляющихся от мирской жизни и демонского владычества, как бы от какой-то Египетской земли, приводить к освящению н надежде на Бога прямой и совершенно краткий путь – вера во Христа и оправдание в Нем (т. 1, 138). Нил Синайский: "В день суда сами будем своими обвинителями, обличаемые собственной совестью. Посему в этой крайности найдем ли иную какую защиту или помощь, кроме одной веры в человеколюбивейшего Господа Христа? Вера сия великая наша защита, великая помощь, безопасность и дерзновение и ответ для соделавшихся – безответными по несказанному множеству грехопадений. Ибо во время нашего борения и безмерного страха, памятование о возлюбленном Владыке, Христе и твердо укоренившаяся и непоколебимая вера в Него, представ подобно некоему благоприветливому, мирному, светлому и кроткому ангелу, отгоняют трепет и стыд, исполняют благодушия, отчужденного делают присным Богу" (т. III, 368-369). "И веровать во Христа Спасителя есть оправдание, исповедывать же Его устами – совершенное спасение" (т. II, 261). Киприан, Карфагенский: "Правда стоит верою и отсюда происходит жизнь" (т. II , 18).

[4] У Klее в Dogmatik. Bd. III, 22. Anm.

[5] Стр. 452,

[6] In Rom. Horn. V, 4, т. е. в том самом сочинении, где учит о единой спасающей вере св. И. Златоуст говорит: "Нельзя полагаться на одну веру: на судилище том будут взвешены и дела (Migne t. LX, col. 425. Стр. 83) "Исповедание будет не только верою, но и делами, так что если нет последнего, мы находимся в опасности быть наказанными наряду с отвергающими Господа" (De Anna. III, 5. Migne t. LIV, col. 659. Беседы к Антиохийскому народу, т. II, 64).

[7] Григорий Богослов: Как дело без веры не приемлется, потому что многие делают добро ради славы и по естественному расположению, так и вера без дел мертва есть. И да не льстит вас суетными словесы кто-либо из людей, которые охотно дозволяют все под одним условием чтобы вы приложились к нечестивым учениям и предлагать за худшее худую награду. Итак покажите веру от дел покажите плодородие земли вашей (т. II, 289). Григорий Нисский: в том же Contra Eunom. lib III: "Камни делаются чадами Авраама, когда верою и делами устрояют себе сродство с ним" (Migne t. XLV, 605). "Bеpa требует сопутствия сестры своей доброй жизни, которой да удостоимся по благому произволению и помощи Божией" (De Baptism. Migne t. XLVI, col. 432. т. VII, 450). Кирилл Александрийский: "Как вера без дел мертва есть, так и наоборот мертво совершенно благоукрашение и честность в делах, если при том нет Богопознания и слово, сообразное с благочестием не вселилось в душах наших" (т. III, 88). Кирилл 1ерусалимский: "Авраам оправдался не делами только, но и верою" (Catech. V, 5). Migne t. XXXIII, 512). Нил Синайский: "Любомудрие есть исправление нравов при истинном ведении Сущего" (т. II, 3). "За великую веру и добрые дела вселяется в тебя Дух" (т. III, стр. 115). Феодорит: "Одна вера недостаточна для спасения, но нужны для совершенства и дела" (т. I, 147-148). "По пришествии Спасителя спасение приемлют не все, но верующие и жительствующие по Его Божественным законам" (т. VI, 49-50). Исидор Пeлyсиот: Добродетель не будет ли мертва, не одушевляемая верою, как бы душою? И как явится вера, не имея добродетели, которою бы она действовала? Как искусный музыкант, если нет у него лиры, не выкажет своего искусства, так и благочестие, не выказываемое посредством дел как посредством орудий, представляется мертвым и недейственным не только по суду мирских ученых по и по словам Божественных Писаний, ибо сказано: вера без дел мертва есть" (т. III, 237-238). Наконец Тихон Задонский: "Не должно заключать по плотскому мудрованию, что когда туне единою верою, а не добрыми делами, получаются благая от Бога, то непотребны и дела добрые. Мнение такое погрешительно. Кто такое мнение имеет, в том и веры нет, понеже где добрых дел нет, тамо и веры нет, которая от добрых дел, как древо от плодов познается... Того ради должно иметь веру и ту добрыми делами засвидетельствовать, да верою получим Божье обетование" (т. II, стр. 350).

[8] Кирилл Иерусал. Catech. V, 10 (Migne. t. XXXI1I, col. 417).

[9] Ириней. Против ересей, кн. III, гл. III, з. Library Clark'a vol. V, pag. 262.

[10] т. II, 179.

[11] Григорий Нисский. Adveps. Maced. XV (Migne t. XLV, col. 1320): Auih esiin h morjh iou cata io musihrion memorjwmenou

[12] И. Златоуст In loan. Horn. LXXXII, 1 (Migne. t LIX, 443).

[13] т. II, 341.

[14] У Klee. Dogmatik. Bd. III, 22. Anm. In dicta Pauli: nolo vos ignor...

[15] Ефрем Сир. cл. 41 на еретиков т. III, 77.

[16] Толкование на Ис. IX, 1-7. т. II. 257-258.

[17] т. III, 10. Ср. стр. 64; 147.

[18] Размышление XII. т. 1, 197.

[19] Об истинном Христианстве 283. т. III, 11.

[20] Об истинном Христианстве. § 283. т. III, 15.

[21] И. Златоуст На 1-е послание к Фессал. Бес. IX, 4. Стр. 151.

[22] На Иоан. Бес. XXVIII, 3. I, 325.

[23] На послание к Кол. Бес. II, 4. стр. 30.

[24] И. Златоуст In Genes. Hom. XIX, I. Migne t. LIII, 158. т. I, 327.

[25] Толкование на Лук. VIII, 50. т. IV, 503.

[26] Письма, кн. IV, 25. т. III, 416.

[27] In Math. Hom. X, 2. Migne. t. LVII, 186. т. I, 173.

[28] Сл. 141. 4. т. V, 217 – 218.

[29] Об истинном Христианстве § 340. т. III, 125.

[30] Нил Синайский. Письма, кн. II, 218. т. III, 127.

[31] И. Златоуст на послание к Евр. Бес. ХХIII, I. Сир. 356.

[32] Нил Синайский. Письма, кн. II, 218 т. III, 127.

[33] Hom. XXXVII, 20. Migne. t. XXXIV, 708. Стр. 292-293.

[34] Подвижнические уставы гл. I. т. V, 354. Migne t. XXXI. 1337.

[35] De Lazaro VI, 9. Migne. t. XLVIII, 1041. К Антиох. нар. т. I. 185.

[36] Тихон Задон. Письма келейные 11. т. V, 8.

[37] Григорий Нисский. Advers. Maced. XIX. Migne t. XLV, 1325. т. VII, 48.

[38] Против ересей, кн. IV. гл. VI, 2. Library Clark'a. vol. V, 389

[39] На 1 Тим. Бес. II. Стр. 25-26.

[40] Сл. 49. стр. 265 – 266.

[41] Сокровище духовное п. 139. т. IV. 348.

[42] Слово в день Успения т. I, 69.

[43] Об истинном Христианстве 283. т. III, 14.

[44] Ibid. стр. 15,

[45] Исаак Сирин. Сл. 85. стр. 493.

[46] Ефрем Сирин. Сл. 152, 12. т. VI^ 361-3^.

[47] О поклонении в духе, кн. 6 т. I, 291.

[48] Сл. 6. т I, 124-I25.

[49] К Египетским монахам поуч. 25-е т. II, 186.

[50] Сокровище духовное, и. 77. т. IV, 150.

[51] In Math. Hom. XXXIII, 2. Migne. t. LVII, 390. т. II, 77.

[52] Климент Александрийский. Строматы. кн. II, гл. XII. Library Clark'a. vol. XII, 34.

[53] Кирилл Иepyc. Catech. V, 4. Стр. 75. Migne. t. XXXIII, 509.

[54] т. III, 368-369.

[55] Об истинном Христианстве. § 283. т. III, 15.

[56] Климент Алекс. Строматы. кн. V. гл. XIII. Library Clark a. vol. XII, р. 272.

[57] Catech. II, 3. Migne t. XXXIII, 385. стр. 26

[58] Catech. XV, 26.

[59] Epist. II. Migne. t. XXXIV, 420. Стр. 438.

[60] Сокровище духовное, п. 139 т. IV, 348.

[61] Кирилл Алекс, т. VI, 44.

[62] Христ. Чтение. 1838 г. т. I, 81.

[63] Письма к одному лицу. Стр. 99.

[64] Стр. 183.

[65] Наставление монахам т. V, 63 – 64.

[66] Против ересей, кн. V, гл. XI, 1. Library Clark'a. vol. IX, 81.

[67] т. IV, 119.

[68] Ibid. 34.

[69] Сл. 30. Стр. 165.

[70] Весьма хорошо и правильно представлено это сосредоточенное значение веры преосв. Феофаном во второй части его "Начертания Христианского нравоучения". Смысл жизни, так сказать, ее основная пружина полагается здесь в постоянном видении Бога, в сознании своего духовного союза с Ним. Это предполагает некоторую степень нравственного развития, и в свою очередь служить родником, из которого рождается все разнообразие духовной жизни.

[71] Акафист Пресвятой Богородице

[72] Сл. 127. т. V, 104.

Приложение

БОГОСЛОВСКИЙ ВЕСТНИК

ИЗДАВАЕМЫЙ

Московской Духовной Академией

ИЮЛЬ

1895

IX. Отзывы о сочинении настоятеля церкви при русской миссии в Афинах, кандидата богословия, Архимандрита Сергия (Страгородского) под заглавием: "Православное учение о спасении" и о сочинении преподавателя Таврической духовной семинарии, кандидата богословия, Ивана Андреева, под заглавием: "Константинопольские патриархи от времени Халкидонского собора до Фотия (хронология этих патриархов и очерки жизни и деятельности важнейших из них)". Оба сочинения представлены на соискание степени магистра богословия.

А) О сочинении Архимандрита Сергия (Страгородского):

а) Ректора Академии, Архимандрита Антония:

"Свое прекрасное и выдающееся по талантливости и самостоятельности исследование, автор начинает обширным введением, в коем излагает и опровергает латинское и протестантское учение об оправдании, и указывает, хотя и нежелательное, но усиливающееся влияние последнего на русскую богословскую литературу по данному вопросу, чем и приводит читателя к мысли о настоятельной нужде в разъяснении этого предмета чрез изучение самого церковного предания, независимо от богословия инославного. Такому разъяснению посвящены дальнейшие главы диссертации, основанные на непосредственном и внимательном перечитывании автором святоотеческих творений в продолжении целых шести лет, как в русском переводе, так нередко и по греческому подлиннику.

Насколько в самом исследовании обнаружена начитанность в отцах, настолько по введению можно видеть, что автор с большою тщательностью изучал литературу инославную, как современную, так и средневековых богословов, а равно и символические книги и соборные постановления. Обладая замечательно тонким логическим и психологическим анализом, автор со всею очевидностью раскрывает читателю глаза на ту сорную примесь, которую внесла латинская схоластика в христианство, заимствовав ее из идей классического мира, именно из римского права. Хотя эта именно раздвоенность между христианским и языческим элементом в понятии об оправдании побудила основателей протестантства попытаться выработать новые догматы о спасении, но выйти из созданных западною мыслью и жизнью религиозных понятий но удалось и им: в учении обоих исповеданий осталось стремление умалить требования христианской добродетели до последней степени или по крайней меpе свести их к каким либо внешним практическим (у римлян) или теоретическим (у лютеран) условиям, оставляя нетронутым самое нравственное содержание спасающегося. Обращаясь к богословию русскому, автор определяет желательное направление последнего, а вместе с тем и свою собственную задачу, в следующих словах: "задача православной науки состоит не в том, чтобы перенимать от западной науки ее Сизифову работу и истощать свои силы над решением неразрешимого вопроса и притом совершенно постороннего для Православной Церкви, а в том, чтобы наследовать православную истину, саму в себе, выяснить ее положительное содержание", которое он и восстановляет далее относительно занимающего его предмета в следующих главах: вечная жизнь, возмездие, спасение, вера. Здесь автор мало говорит от себя, но больше библейскими и святоотеческими изречениями, который он соединяет в стройную систему. Из современных богословов автор всего ближе примыкает к Преосвященному Феофану и охотно на него ссылается. Из прочих русских писателей богословов он всего чаще ссылается на творения Святителя Тихона.

Следующие два главные положения выводит автор из святоотеческих рассуждений, и они то являются у него ясным противопоставлением православного понимания спасения или оправдания от лжетолкований латинян и протестантов. Богословские рассуждения последних основаны на разрознении понятия блага или наслаждения от доброделания. Первое является внешнею мздой по отношению к последнему; спор между инославными лишь о том, какой подвиг служит к достижению сей мзды: вера или практические заслуги. Собранные автором слова Отцов раскрывают мысль о тожестве доброделания, как причины благодатного настроения любви" с тою духовною радостью, которую во всей полноте вкушают избавленные за гробом. Но это добродетельное настроение не есть нечто, отдельное от Бога, – оно возможно лишь при богообщении, при соединении человека с Богом, которое достигается верою. Таким образом, и доброделание и вера суть необходимые условия или средства спасения. Эту простую, но не достаточно ясную саму по себе мысль православных учебников, автор раскрыл во всей ее психологической правде, причем не только свои выводы, но и самое описание переживаемых христианином настроений, изложены словами Отцов. В виду указанных свойств и достоинств сочинения мы признаем его выдающимся трудом в отечественном богословии, которому суждено занять очень почетное место в истории раскрытия важнейшего предмета духовной жизни, и считаем диссертацию отца архимандрита вполне заслуживающею степени магистра богословия".

б) Экстраординарного профессора по кафедре истории и разбора западных исповеданий В. А. Соколова:

"Не раз нам приходилось слышать речи о том, что наши русские богословы слишком много обращают внимания на жизнь и воззрения чуждого нам инославного запада, а вследствие того в нашей русской науке и в частности в нашей православной догматике некоторые вопросы остаются недостаточно выясненными, определенными и раскрытыми. Не считая в данном случае нужным и уместным объяснять, почему при своих ученых трудах православные богословы нередко обращают взор на запад, и, находя со своей стороны такое обращение в известной степени вполне понятным и законным, мы, тем не менее, согласны с тем, что действительно в нашей русской науке и в частности в нашей православной догматики есть не мало вопросов, требующих разъяснения, а потому и готовы с радостью приветствовать всякую попытку в этом направлении. Чем более будет появляться серьезных попыток к положительному раскрытию и уяснению православного вероучения, тем лучше.

Исследование о. архимандрита Сергия представляет собою одну из таких именно желанных попыток и имеет своею задачей послужить, по мере сил, выяснению одного из главнейших пунктов христианского учения, – вопроса о личном спасении. – В виду того, что в этом вопросе западные христианские исповедания далеко уклонились от истины православия, автор, для более отчетливого ее уяснения, вносит в свое исследование не только положительное раскрытие православного учения, но и критический разбор учений инославных.

Обширное введение к своему сочинению автор посвящает подробному раскрытию римско-католического и протестантского учения об оправдании, указывая некоторые следы влияния этих учении и на нашу православную богословскую науку. Самое исследование начинается основательным критическим разбором так называемой юридической теории и затем представляет стройное раскрытие в последовательной строго-логической связи православных понятий о вечной жизни, блаженстве, возмездии и спасении и об условиях последнего. – В основу исследования положена идея тождества блага и нравственного добра, спасения и нравственного совершенства.

Сочинение Архимандрита Сергия имеет вполне научный характер. Во всех своих частях оно утверждается на основательном изучении достаточного и в каждом случае наиболее потребного научного материала. При характеристике и изложении инославных учений автор руководится символическими книгами западных христианских исповеданий и произведениями лучших, как древних, так и новых, римско-католических и протестантских богословов, каковы наприм.: Фома Аквинский, Шенкель, Бретшнейдер, Бадерман, Шееле, Перроне, Мартенсен, Клее и др.. При критическом разборе инославных заблуждений и при положительном раскрытии православного учения автор опирается на многочисленных свидетельствах священного писания Ветхого и Нового Завета и в особенности на творениях отцов и учителей Церкви, начиная с мужей Апостольских и оканчивая новейшими и даже современными православными богословами, как напр.: св Димитрий Ростовский, св. Тихон Задонский и преосвященный Феофан. Неоднократно и из богослужебных книг автор заимствует некоторые черты, служащие к уяснению православной истины.

Внимание читателя с особенным интересом и признательностью останавливается на свидетельствах, извлеченных автором из творений отцов и учителей Церкви. Отеческие свидетельства автор собрал в таком обилии, что они занимают собою, думается нам, до половины рассматриваемого сочинения. Это обстоятельство составляет одну из выдающихся характеристических особенностей сочинения о. Серия и может быть поставлено ему в особенную заслугу. Не из готовых систем и исследований заимствовал он приводимые им свидетельства, но извлек их из непосредственного, иногда даже неоднократного, чтения многочисленных, относящихся к предмету, отеческих творений. Вот почему в его сочинении упоминаются творения таких отцов и учителей, которые очень мало употребительны при обычных богословских исследованиях, и из наиболее известных отцов приводятся такие выдержки, которых нигде доселе встретить не приходилось. Если для православного богослова обращение к отеческой литературе составляет наилучший путь при исследовании Богооткровенной истины, то сочинение о. Сергия служит в этом отношении одним из отрадных образцов.

Другую выдающуюся особенность рассматриваемого исследования составляет обнаруживающаяся в нем глубина и искренность убеждения. В начале своего труда автор говорит: "вопрос о личном спасении не может быть лишь теоретической задачей; это вопрос самоопределения. Сказать себе серьезно, что нужно делать, чтобы спастись значит произвести суд над всем своим душевным содержанием". Читая исследование о. Сергия постоянно чувствуешь, что он именно решает не теоретическую только задачу, а жизненный вопрос самоопределения. Видно, что автор глубоко продумал и прочувствовал все то, что высказывает на страницах своего сочинения; много наблюдал над душевными настроениями человека и сообщает иногда весьма серьезные и меткие результаты своего психологического опыта и наблюдения. Эти свойства сочинения в связи с его убежденным, подчас даже горячим, тоном имеют своим прямым последствием то, что труд его не только читается с интересом, как умная книга, но и назидает, оставляет по себе след на душе читателя.

Задачей своего труда, как показывает и его заглавие, автор поставил исследование вопроса о спасении, т. е. так называемую субъективную сторону искупления. К такой постановке дела он побуждался, между прочим, тем, что именно эта сторона православного догмата, несмотря на ее великую важность, обыкновенно всего менее является раскрытою в богословских системах и исследованиях. Свою задачу автор выполнил с достаточною широтою и основательностью, с успехом восполняя таким образом в православной богословской науке иногда заметно дающей себя чувствовать пробел. Но нам думается, что благодаря усиленной борьбе против так называемой юридической теории и некоторому увлечению в принятом направлении, труд автора является односторонним и потому производит на читателя несколько своеобразное впечатление. Автор так мало касается объективной стороны искупления, что читатель совсем забывает о ней и иногда склонен думать, что как будто, при ходе мыслей автора, ей совсем не остается места. В православно богословских курсах принято выражение, что Господь Иисус Христос есть наш Искупитель, принес Себя Богу в жертву за грехи всех людей и тем приобрел им помилование и прощение, принес удовлетворение оскорбленной Правде Божьей. Господь совершил наше спасение... как Первосвященник, принесши Самого Себя в жертву за грехи мира, и таким образом удовлетворил за нас Правде Божьей... (Сильвестр IV, 159, 164; Макарий III, 152, 192 и др.). Между тем, в рассматриваемом исследовании не только не раскрывается эта сторона предмета, но иногда встречаются такие выражения, которые нетвердым в догматике читателям могут подать повод к недоумениям. Автор говорит, например: "правда Божия не в том, чтобы требовать удовлетворения за грехи, а в том, чтобы каждому предоставить ту участь, какая естественно следует из принятого каждым направления жизни" (стр. 92). Конечно, подобные выражения в ходе мыслей автора имеют свой совершенно православный смысл; но при недостаточном проникновении в их истинное значение, благодаря одностороннему развитию, он могут дать повод к недоумениям. – Для устранения этого автору, нам кажется, следовало бы, прежде осуществления главной задачи своего труда, остановиться в кратких чертах на объективной стороне догмата искупления и затем уже, выяснив значение в общей системе догмата частного вопроса о личном спасении каждого человека, перейти к тому, что теперь составляет исключительное содержание его исследования...

Издание:

Сергий /Страгородский/ архим. Православное учение о спасении. Опыт раскрытия нравственно-субъективной стороны спасения на основании Св. Писания и творений святоотеческих. – М.: Изд. отд. Моск. патриархата, Иосифо-Волоцкий мон., Изд-во "Просветитель", 1991 (репр. переизд.: 2-е изд., Казань: Типо-литогр. Импер. ун-та, 1898).

Первоначальный файл с сайта pravbeseda.ru.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

Последнее обновление файла: 01.08.2013.

ЦЕНТР
ХРИСТИАНСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ И
АНТРОПОЛОГИИ
Санкт-Петербург

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВОПРОС О ЛИЧНОМ СПАСЕНИИ [1]

Введение

Часть I.

Введение.
Часть II

1.
Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

2.
Вечная жизнь

3.
Возмездие

4.
Спасение

5.
Вера

Приложение

ЦЕНТРХРИСТИАНСКОЙ ПСИХОЛОГИИ И АНТРОПОЛОГИИ Санкт-Петербург

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ВОПРОС О ЛИЧНОМ СПАСЕНИИ [1]

Введение

Часть I.

Введение.Часть II

1.Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

2.Вечная жизнь

3.Возмездие

4.Спасение

5.Вера

Приложение

ЦЕНТР
ХРИСТИАНСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ И
АНТРОПОЛОГИИ
Санкт-Петербург

Введение.
Часть II

1.
Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

2.
Вечная жизнь

3.
Возмездие

4.
Спасение

5.
Вера