Поиск по сайту

1.
Правовое жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

Мы веруем, что спасаемся единым Иисусом Христом, что только "чрез одного Христа мы можем быть приняты Богом" [1], – но мы также веруем (и в этом находим себе постоянное свидетельство в своей совести), что Бог удостаивает части каждого соответственно его добрым делам" [2], что "нет другого пути (получить отпущение грехов и надежду на наследство обещанных благ), кроме того, чтобы познавши нашего Христа и омывшись тем крещением во оставление грехов, о котором возвещал Исаия, вы жили потом без греха" [3]; что "после благодати Божией, надежду спасения нужно полагать только в собственных делах (oiceioiV catorJwmasi) [4]. "Царствие Божие нудится" и только "нуждницы", т. е. употребляющие усилие, труждающиеся "восхищают е" (Мф. XI, 12). I. Христос пришел не разорить закон, но исполнить (Мф. V, 17). Человек, оправданный и освященный, не по необходимости делает, а должен делать добро, потому что "всякий получит от Господа по мере добра, которое он сделал" (Еф. VI, 8). Добро, таким образом, не плод и не свидетельство спасения только, а один из прямых виновников последнего, которым "открывается человеку свободный вход в вечное царство Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа" (2 Петр. I,11).

Поэтому жизнь человека после крещения отнюдь не состояние бездеятельного блаженства и непроизвольного доброделания (как она должна представляться на западе), а наоборот, деятельное последование Христу (Кол. III, 1-14). Земная жизнь – сеяние, а загробная – жатва, и потому человек должен сеять добро, чтобы потом наследовать блаженство (Гал. VI, 7-10), он должен, как прилежный муравей, скоплять плоды для будущей жизни [5]), собирать себе то "неветшающеее богатство, собирать которое не только не порок, но и великая добродетель и награда" [6].

Итак, человек оправданный делает добро произвольно и постоянно сознает и убежден в том, что делает "ради чести в царстве небесном", чтобы ему "заслужить похвалу от Бога, как добрый раб, и удостоиться каких-нибудь почестей" [7]; так что, если бы не было этого убеждения, если бы человек не ожидал этой награды на небесах, тогда и добродетельная жизнь была бы бессмысленной и потому невозможной. "Кто захотел бы принимать на себя столь горькие труды, если бы не имел сладкой надежды во Христа?" [8]. "Стали ли бы мы соблюдать себя в такой чистоте, если бы мы не признавали, что Бог бодрствует над человеческим родом? Конечно, нет. Но так как мы веруем, что отдадим отчет во всей настоящей жизни Богу, сотворившему и нас, и мир: то мы избираем жизнь воздержную, человеколюбивую и уничиженную, – зная, что здесь не можем потерпеть, хотя бы нас лишили жизни, никакого зла, которое бы сравнялось с благами нам уготованными от Великого Судии за кроткую, человеколюбивую и скромную жизнь" [9]. Доброделание, таким образом, есть необходимое условие спасения.

Но здесь опять можно спросить, в каком смысл доброделание признается условием спасения: оно может быть только внешним основанием для получения спасения, но может быть и условием в собственном смысле, производителем спасения. Тот и другой ответ, будучи весьма близки один к другому по форме, со стороны своего содержания весьма, чтобы не сказать, в корне различаются один от другого: они могут служить выразителями двух совершенно противоположных, взаимно исключающихся жизнепониманий: мирского, языческого и христианского.

Себялюбец живет для себя, свое "я" поставляет средоточием мира, с точки зрения этого "я" оценивает все происходящее и в своей, и в общемировой жизни. Цель его – собственное благополучие, высшее благо – наслаждение, в виде ли чувственных удовольствий, или в какой-нибудь нирване и т. п. в этом роде.

Теперь, грех (существо которого и есть себялюбие), доставляя человеку наслаждение в этой жизни, вместе с тем приносит ему неизмеримо большее страдание в жизни загробной: Богом установленный миропорядок оказывается пагубным для себялюбия и с необходимостью ведет его к наказанию. Себялюбцу, как такому, конечно, нет дела до правды или неправды этого миропорядка, даже более, он всем своим существом готов возмутиться против последнего, – всем своим существом готов протестовать против этого ограничения своего "я" желание которого для него закон, – но он, как себялюбец же, не может не желать избежать той горькой участи, к которой приводит нераскаянное противоречие враждебному для него миропорядку. И вот самолюбец, начинает, как он говорит спасаться, т. е., с крайним сожалением отсекая свои излюбленные и все еще дорогие пожелания, начинает исполнять закон, положенный Богом, – исполнять именно потому, что противозаконие оказывается в своем последнем выводе крайне невыгодном для себялюбца, хотя не перестает для него быть желательным и приятным. Себялюбец в душе своей – враг Богу (Рим. VIII, 7) и хочет слушать своего отца – человекоубийцу (Иo. VIII, 44), он готов кусать милующую его Руку (вспомним Иудеев, "избивших пророков и камнями побивавших посланных к ним", вспомним распятого И. Христа), но он трепещет Бога, так как знает, что Он всемогущ, что все, и сам себялюбец, в руках Божиих, что от Бога, след., не уйдешь. Себялюбцу приходится подчиняться воле Божией для своей же собственной выгоды. Он и подчиняется, но – как раб, с внутренним отвращением, с ропотом, подгоняемый бичом, или как наемник, которому нужна выгода, награда.

Так настроенный, человек, конечно, не может и понять той "свободы чад Божиих", которую принес И. Христос, того "примирения" с Богом, которое возвестили нам Апостолы: "душевный человек не может "служить Богу духом и истиною (Ио. IV, 23), он судит обо всем по душевному (Кор. II, 14). Приходя ко Христу, он не столько хочет научиться от Него, как ему жить, чтобы жить истинною жизнью, сколько хочет узнать, какую пользу принесет ему последование Христу. Поэтому, слыша о спасении Христовом, он усвояет из этой благой вести преимущественно ее внешнюю сторону: избавление от бедствия, от конечной погибели и получение высшего блаженства и не замечает другой, более существенной стороны этого спасения, не замечает, – что бедствием здесь считается не страдание, не муки, а грех, – что высочайшее благо здесь полагается в той самой воле Божьей, против которой с такой ревностью возмущается его себялюбивая природа. Он думает только о том, что он будет наслаждаться, а, чем? – об этом он не спрашивает.

Но, если все дело только в блаженстве, как таком в выгоде человека, то естественно спросить, за что же человек эту выгоду получает? не будет ли несправедливым наделять его блаженством, когда он ничем не заслужил его? Христос учил, что спасаются только делающие добро. След., заключает человек, добро и есть та плата, та уступка Богу, за которую Он дарует человеку вечную жизнь. Почему же Богу угодно такое, а не иное поведение, себялюбец понять не может: сам, исполняя желания своего "я" только потому, что это ему приятно, желательно, он и закон Божий наклонен представлять себе таким же беспричинным желанием Владыки. Конечно, такую беспричинную волю человек любить не может, равно как и Самого Владыку: Последнего он только боится, а первую исполняет только против своего желания. Отсюда, его труды, понесенные им при исполнении воли Божией, не могут иметь силы и значения самоотверженной жертвы Богу, жертвы любящей и благодарящей. Для человека они тяга, подневольное ярмо. Поэтому, ими пожертвовать он не в состоянии и требует себе вознаграждения, как и всякий наемник. Дела в глазах человека получают значение заслуги.

Таким образом, правовое представление о спасении, как нельзя более, понятно и удобно именно для себялюбивого настроения. Мы видели слабые стороны этого представления, – видели, как им открывается свободный вход всяким сделкам и прямым искажениям Христовой истины в западном христианстве. Теперь мы должны раскрыть, как к этому представление" относятся священные источники нашей веры: Св Писание и Предание.

Если мы приступим к этим источникам с предвзятой мыслью и если будем вырывать из них лишь отдельные слова и речения, не справляясь с основной мыслию их, то мы; пожалуй, можем найти не мало оснований для правового представления в самом Св. Писании или Предании.

Прежде всего, как понимается спасение? "Чего большего ищешь ты, спрашивает Св. Григорий Богослов, кроме спасения? Будущей славы и святости? Для меня весьма важно спастись и избавиться от тамошних мучений. Ты идешь путем непробитым и недоступным, а я – путем протоптанным, который спас многих"[10]. В этих словах спасение понимается, как видим, исключительно с его внешней, формальной стороны, погибель человека берется в прямом и общем смысле, без определения, в чем, именно она заключается: человеку грозит беда, и он от нее избавляется. Тот же смысл можно находить и в тех местах Св. Писания, где жизни вечной противопоставляется суд, погибель, мучения (напр. Ио. III, 15; V, 24; Mф. XXV, 46 и пр.)

Если же сущность спасения – в благополучии человека, в его наслаждении, то за что человека награждать? "Без подвига никто не увенчивается" [11], говорит Св. Ефрем Сирин. Ужели кажется тебе справедливым, чтобы земные и проходящие вещи и тленная слава требовали усилий и трудов, а для приобретения надежды нестареющиеся и нескончаемые веки веков царствовать со Христом, не надлежало даже этого краткого времени пребывания твоего на земле употребить на труды и подвиги, чтобы впоследствии целые веки царствовать" [12]. "Обрати внимание, говорит другой св. отец, на самый закон правды и войди в самого себя. Имеешь ты у себя различных служителей, и одни хороши, а другие плохи; хороших ты уважаешь, а дурных бьешь. И если ты судья, то добрых хвалишь, а беззаконных наказываешь. Ужели же у тебя человека смертного, соблюдается справедливость, а у Бога, беспреемственного всех Царя, нет праведного возмездия? Отрицать сие нечестиво" [13].

Что же служит тем основанием, по которому человеку присуждается великая награда на небесах? Награда дается только за подвиг; след., и небесная награда достигается подвигом, "праведными делами" [14]. Дела, таким образом, дают право на вечное блаженство, оказываются, как бы ценою, платою за него со стороны человека. Это уподобление весьма обычно в Св. Писании и Предании.

Так, Господь И. Христос весьма часто, убеждая своих слушателей к той или другой христианской добродетели к христианскому поведению вообще, указывал им главным образом на то, что за такое поведение и только за него, воздается награда на небесах. "Смотрите, говорил Он, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего небесного. Итак, когда творишь милостыню не труби перед собой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославили их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же... и т.д., и Отец твой, видящий тайное воздаст тебе явно" (Мф. VI, 1-6 и д.). Или, напр., известное изречение о единой чаше студеной воды поданной пророку, или ученику. "Кто принимает пророка, во имя пророка, получает награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей" (Мф. X, 41-42).

Св. Апостолы тоже часто прибегают к этой форме выражения, и тоже в тех случаях, когда нужно побудить кого-нибудь к доброделанию. Загробная награда сравнивается с наградой на ристалищах, с венцом победителей. "Разве не знаете, говорит, напр., св. апостол Павел, что бегущие на поприще бегут все, но один получает награду; и вы бегите так, чтобы получить. Все подвижники (т. е. борцы) воздерживаются от всего: они для получения венца тленного, а мы нетленного" (1 Кор. IX, 24-5; Гал. V, 7; Филипп. III, 14; 2 Тим. IV, 7-8; 1 Петр. V, 2-4 и др.). Удерживая христиан от каких-нибудь пороков, указывают на наказание, какое постигнет от Господа всех грешников: "Воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда... чтобы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво; потому что Господь Мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали" (I Фесс. IV, 3-6). Этими и подобными местами и пользуются, чтобы оправдать правовое понимание нравственной жизни. Впоследствии мы увидим, насколько это справедливо.

Точно то же и в святоотеческих творениях. Отцы Церкви, с тою же самою целью – обосновать доброделание побудить к нему, иногда прибегают к таким сравнениям, которые, по-видимому, прямо – за внешнее понимание жизни. Такова, напр., аналогия купли – продажи. "Должно, говорит св. Григорий Нисский, подкрепляясь верою в ожидаемое, добродетельным поведением наперед закупать (proemporeuetJai) будущую благодать" [15]. Дар свободы, присущий человеку, иногда думают объяснить тем, что в противном случае несправедливо было бы человека награждать. Если бы Бог все сделал даром природы, мы остались бы без наград и без венцов (astejanoi cai cwriV brabeiwn); и как бессловесные за те совершенства, которыми обладают они по природе, не могут получить награды, ни одобрения: так и мы не получили бы ничего этого. Ибо совершенства естественные служат к похвале и чести не обладающих, а Давшего их. Так, вот почему Бог не представил всего природе [16]. Добродетель признается тем достаточным основанием, которое делает возмездие делом простой справедливости. "Душевное врачевание печется о душе, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвиг и за борьбу с дольним и, быв здесь искушена ими, как золото огнем, получила упование в награду за добродетель, а не только как дар Божий" [17]. "Если души, говорить св. Ефрем Сирин, окажутся во всем благоискусными, верными и достойными, претерпевшими до конца и сохранившими упование веры, то сподобившись избавления по благодати, по всей справедливости сделаются они наследницами царствия" [18]. Или Нил Синайский: "В день суда Бог каждому правдиво присудит воздаяние не по здешнему ошибочному предположению, но как требуют справедливость, по самой истине содеянного" [19].

Мало того: не только добродетель, как общее и постоянное расположение души, но и каждое доброе действие, добрый поступок, сам по себе, представляются как будто бы заслуживающими. Такую мысль могут дать, напр., слова св. Кирилла Иерусалимского: "Будь только благонадежен; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнет. Всякая молитва твоя, всякое псалмопение записано; записана всякая милостыня, записан всякий пост; записано и то, если брак сохранен был честно, записано и воздержание, соблюдаемое для Бога; первые же венцы в сей записи представлены девству и чистоте" [20]. Если продолжать исследовать творения св. отцов все в том же направлении, то можно, пожалуй, найти в них следы и католической сверхдолжной заслуги. Напр., в Лествице мы читаем: "Есть души, которые сделали больше, нежели сколько повелевают заповеди" [21]. Или св. Григорий Нисский, восхваляя Плациллу, говорит, что она своими подвигами (catarJwmasi) превзошла предписанное (purercetai cai taprostetagmena) [22]. Вообще же жизнь человеческая иногда представляется каким-то механическим сцеплением разных подвигов и заслуг, из которых каждая ждет себе награды и делается только для последней. "Жизнь каждого как бы взвешивается, говорит св. Кирилл Александрийский, возмездие непременно как бы уравновешено будет с нашею доброкачественностью" [23]. Предшествующие добрые дела уменьшают наказание за грехи, потому что праведный Судия изрекает приговор, соразмеряя последние с первыми", говорит бл. Феодорит [24].

Всего же более оснований для себя правовое жизнепонимание может подыскать в творениях св. И. Златоуста, которому более всех других, может быть, пришлось говорить против корыстолюбивой бессердечности к бедным и, след., доказывать прежде всего нерасчетливость такого поведения. Не мог он, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближнего, – говоря с наемником, он и язык должен был выбрать подходящий. Отсюда, – замечаемое в некоторых местах творений святителя стремление как бы высчитать, когда, за что и сколько именно получить человек. "Если ты, говорит святитель, сделаешь что-нибудь доброе (crhstou) и не получишь здесь за него воздаяния, не смущайся: награда с избытком ожидает тебя в будущем" [25]. "Когда видишь праведника наказуемым, считай его блаженным, и говори: этот праведник или грех на себе имеет, и получает за него возмездие, и отходит туда чистым, или наказывается сверх грехов, и ему высчитывается излишек, придаток к его праведности (prosJhch dicaiosunhV autw logizetai). Потому что там бывает расчет (logoV) и Бог говорит праведнику: ты должен мне столько-то, положим, он вверил ему десять оволов, и ставить ему в счет десять оволов. Если же он издержал шестьдесят оволов, Бог говорит ему: десять оволов засчитываю тебе за грех, а пятьдесят за праведность" [26].

Если мы теперь от оо. восточных обратимся к западным, то само собою понятно, что в их творениях мы найдем еще более следов правового жизнепонимания: этим отцам приходилось иметь дело с Римом непосредственно, не могли они, поэтому, оставить без внимания его способа мышления, тем более что греховность человека как бы оправдывала такое жизнепонимание. "С тех пор, говорит Тертуллиан, как зло вошло в мир и как благость Божия была оскорблена, правосудие Его стало управлять Его благостно. Оно предоставило благость достойным, отказало в ней недостойным, отняло ее у неблагодарных и отметило за нее врагам ее. Оно судит, осуждает, наказывает: суды Его, казни Его, внушаемый ими страх служить уздою своеволию, поощрением добродетели" [27]. Отсюда происходить обозначение человеческих дел "заслуги", общее всем западным отцам. Дела рассматриваются, главным образом, как некоторая ценность, дающая право на награду. Так св. Киприан пишет исповедникам: "Некоторые из вас упредили других совершением своего мученичества и имеют принять награду от Господа по своим заслугам; а некоторые еще томятся в заключении темничном, в рудниках и в узах и... медленностью страданий приобретают полнейшее право на заслуги, по которым надеются получить из небесных наград столько воздаяний, сколько теперь числятся дней в истязаниях" [28]. Тертуллиан же прямо представляет Господа, как бы должником за добрые дела человека. Бог, говорит он не желая гибели святых своих, объявил себя их заступником, а потому и приемлет их добрые дела и раскаяние; приемля же сие, Он вменяет Себе долгом за то их награждать" [29]. Отношения между Богом и человеком иногда строго приравниваются к отношениям между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимном удовлетворении, с отмщением за всякое нарушение. Для примера возьмем того же Тертуллиана. Вот, напр., что говорить он в своем сочинении о терпении: "Скорби телесные суть очистительная жертва, примиряющая с нами Бога чрез смирение, когда плоть, довольствуясь немногим количеством хлеба и воды, приносит в дар Господу свою бедность и воздержание, когда присовокупляет к этому частые посты, и когда проводит посты в пепле и вретище... Так некогда гордый царь Навуходоносор, раздражавший Господа, принес великолепную и полезную жертву терпения смиренным и строгим покаянием семилетнего изгнания, во время которого жил со зверями, удаленный от общества людей; и сею жестокою жертвою возвратил себе царство свое, а что еще важнее, сим очистительным удовлетворением приобрел снова милость Божию" [30].

Несмотря, однако на все эти многочисленные следы правового жизнепонимания в Св. Писании и творениях оо. Церкви признать это жизнепонимание действительным отеческим или библейским жизнепониманием нельзя, или можно в том лишь случае, если мы будем пользоваться Св. Писанием или Преданием только, как сборником бессвязных изречений, а не как единым словом Божием, не как выражением единого и цельного мировоззрения. Все эти следы необходимо сопоставить с длинным рядом мыслей, которые тоже были постоянно на устах священных писателей и оо. Церкви и которые тем не менее прямо отрицают правовое жизнепонимание.

Прежде всего, возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? На основании Св. Писания и Предания, говорим, что невозможны. – В самом деле, если известное отношение хотят представить отношением правовым, то должны от него требовать полного соответствия понятию правового отношения; если же такого соответствия нет, а отношение, между тем, не противоречит ни разуму, ни нравственному чувству, то это потому, след., что данное отношение принадлежит к порядку явлений, отличному от правового и требует себе особых законов, особого объяснения.

Теперь, правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия и выражается во взаимном самоограничении нескольких себялюбий, чтобы каждому из них в возможно большей мере благоденствовать. Приложима ли эта мерка к отношениям Бога к человеку? Думать так не только нечестиво, по и безумно. "Разве может человек, спрашивает Елифаз, доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? И будет ли Ему выгода от того, что ты содержишь пути свои в непорочности?" (Иoв. ХХII, 2-3). "Бог, говорит бл. Августин, не нуждается и в самой человеческой праведности, и все то, в чем выражается истинное почитание Бога, полезно человеку, а не Богу. Не скажет, конечно, никто, что был полезен источнику, когда пил из него, или свету, когда видел его" [31]. "Человек, говорить Св. Григорий Нисский, это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс. CII, 14), сегодня существующее, а завтра нет, – верит, что достойно почтил Божеское естество. Это все равно, что зажегши тонкую нить из пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блеск солнечных лучей" [32]. "Кто есть человек? спрашивает св. Тихон Задонский: земля и гной. Кто есть Бог? Есть Творец всея твари, видимых и невидимых" [33]. Возможно ли между ними какое-нибудь сравнение? А если невозможно, то как понять близость Божию к человеку? Зачем Господь, вседовольный и всесовершенный, нисходит до союза с человеком, с этим червем, пеплом, с этим сонным видением и тенью" [34]. "Господи, восклицает Псалмопевец, что есть человек, что Ты знаешь о нем, и сын человеческий, что обращаешь на него внимание? Человек подобен дуновению: дни его, как уклоняющаяся тень" (Пс. CXLIII, 3-4), "Что такое дела человеческие? спрашивает св. И. Златоуст: "Пепел и пыль, прах пред лицем ветра, дым и тень, лист и цвет, уносимые ветром, сон, мечта и баснь, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого" [35]. Зачем же нужны были Господу эти призрачные человеческие дела? Почему Он не только благоволил "привести человека из небытия в бытие, но и отпадшего восставил паки и царство даровал ему будущее" [36]. Правовое начало не объяснит нам этого "благоутробия милости" Божией, по которой Он "не потерпел зрети от дьявола мучима рода человеча" [37]. Там, где действует право и удовлетворение, нет места для такой беспричинной, бескорыстной благости.

Возьмем, однако, отношения между Богом и человеком, как данное опыта; не задумываясь об их первоначале. Допустим, что между Богом и человеком существует в настоящее время правовой союз: добродетель человека есть та цена, которую требует от него Господь за обещанные награды. Но и при этой уступке отношения между Богом и человеком не будут состоятельны с правовой точки зрения: прежде чем помышлять о какой-нибудь награде за свои дела, человек должен Богу за все полученные и получаемые благодеяния. "Если бы Бог, говорить преп. Макарий Египетский, вступил с нами в суд, то не нашлось бы ничего, по истинной правде человеку принадлежащего; потому что и имения и все мнимые блага земные, при которых человек может делать добро, и земля и все, что на ней, и тело самое, и самая душа принадлежит Ему. И не только все прочее, но и самое бытие человек имеет по милости. Поэтому какая же у него собственность, которою по праву мог бы он похвалиться и оправдаться?" [38]. Как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поскольку мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся: так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему, или что было бы вне круга его щедрости. Помысли, откуда в тебе бытие, дыхание, разумение? Откуда то высочайшее преимущество, что ты знаешь Бога, надеешься царствия небесного? [39]. "Что воздадим милосердному Богу за все сии блага и дары, за то, что снисшел Он с небес от Отца, или что ради нас воплотился в чреве, или что за нас был заушен? Чтобы воздать за одно заушение, то если бы мы тысячи лет жили на земле, ничем не могли бы вознаградить за сию Божию милость" [40]. "Дети, говорит св. Тихон Задонский, какое ни делают почтение и угождение отцу своему, должное ему, яко родителю, воспитателю и промышлителю, воздают, иначе бы неблагодарны были: тако христиане, как ни тщатся угождать небесному Отцу, должное воздают и тем заслужить ничего не могут; но что от Бога получают, туне получают. Богу бо за благодеяние Его к нам показанное и показуемое никак и ничем не можем воздать, но всегда пред Ним должниками остаемся" [41]. Наше доброделание, таким образом, если и признать за ним некоторую ценность, все-таки награды человеку заслужить не может, оно пойдет, так сказать, в уплату долга; так что, "если мы не делаем заповеданного нам, то не только лишаемся небесной награды, но не вправе называться даже и неключимыми рабами" [42]. "Не милость оказываешь (Богу подвизаясь в добре), говорить св. Кирилл Иерусалимский: "потому что сам получил ее прежде: напротив того, воздаешь за милость, возвращая долг Распятому за тебя на Голгофе" [43].

Но этого мало. Если измерять отношения между Богом и человеком правовой маркой и последовательно; до конца ее держаться, то нужно признать, что, как всякое дело доброе дает человеку хоть призрак права на награду, так, с другой стороны, всякий грех, всякое нарушение завета с Богом с необходимостью требуют удовлетворения, так сказать, платы за себя (как католики и учат действительно), и следов., отнимает и последний призрак права на какую-нибудь награду от Бога. "Тленный род человеческий достоин тысячи смертей, поскольку пребывает во грехах", говорит св. Василий Великий [44]. Грех – принадлежность не одних только несовершенных, он есть явление всеобщее, и каждый без всякого колебания может сказать о себе: "Как оправдается человек пред Богом. Вот Он и слугам своим не доверяет и в ангелах своих усматривает недостатки: тем более в обитающих в храминах из брения, которых основание прах, которые истребляются скорее моли (Иов. IX, 2; IV, 18-19). "В мужестве даже избранных людей можно, по словам св. Кирилла Александрийского, находить нечто достойное справедливого порицания, что усматривается ведением Законодателя, хотя и ускользает от нашего взора" [45]. "Пусть, говорить св. И. Златоуст, будет кто-нибудь праведник, но будь он хоть тысячу раз праведник (can muriaciV h dicaioV) и взойдя до самого верха, так, чтобы отрешиться от грехов, – не может он быть чистым от скверны; хотя бы он был тысячу раз праведник, – но он – человек" [46]. Где же здесь возможность требовать от Бога какой-нибудь награды, какого-нибудь удовлетворения, когда с нашей стороны происходит только нарушение завета с Богом, только увеличение и без того великого долга? "Знай, говорит св. Тихон Задонский, – что мы никакого добра у Бога не заслужили, но напротив того всякого наказания достойны, и какое бы наказание ни было, грехи наши большего еще достойны" [47] Если бы это состояние (т. е. состояние в аду после всеобщего суда) было уделом и для всех, то и в таком случае никто бы не имел права упрекать правосудие Бога – отмстителя", говорит вполне справедливо, с строго правовой точки зрения, бл. Августин [48].

Но, если и это все позабыть, позабыть и ничтожество, и греховность человека, то и тогда с точки зрения права объяснить спасения человека мы не можем: не выдерживается основное начало правового союза – равенство жертвы и воздаяния, труда и награды. Что такое земная жизнь в сравнении с загробным блаженством? Ничтожная капля в сравнении с целым океаном. Если, следов., дела человека имеют какую-нибудь ценность, то, во всяком случае, не для получения вечного блаженства. "Если Авраам, говорит св. Апостол Павел, оправдался делами, то он имеет похвалу, но не пред Богом" (Римл. IV, 2). С нашей земной точки зрения и для земных целей праведность человека имеет некоторую ценность и может в глазах людей заслуживать какую-нибудь награду, но пред Судом Божиим, где произносится приговор на последнюю участь человека, эта праведность ценности не имеет, не соответствует величию награды. Прежде всего, это потому, что "время покаяния коротко, царству же небесному нет конца" [49]. "Труд подвижничества, как сон, скоротечен, а упокоение, каким вознаграждается труд сей, бесконечно и неописано" [50]. "Кратковременное страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу" (2 Кор. IV, 17-18). "Тысячи лет века сего тоже в сравнении с вечным и нетленным миром, как если бы кто взял одну песчинку из всего множества морских песков" [51]. Но время и вечность противоположны между собой не только по своей продолжаемости, количественно, – гораздо более они несравнимы между собой по своему содержанию, по своему качественному различию. Какие труды бы ни предпринял человек, какие страдания он бы ни претерпел, все это – ничто в сравнении с тем блаженством, которое он за это получает. "Смотри, говорить св. И. Златоуст, какое величие славы, которою пользуются следующие добродетели, – оно превышает все (wV nican authn panta), что бы ни совершил кто-нибудь; пусть он достигнет самой вершины, и тогда останется назади. Что может человек совершить такого, чтобы совершенно заслужить (epaxiwV aJlhsai) щедроты Владыки?" [52]. "Если бы, говорит преп. Макарий Египетский, каждый человек с того времени, как создан Адам и до окончания мира вел брань с сатаною и терпел скорби, то не сделал бы он ничего великого в сравнении с тою славою, какую наследствует, потому что бесконечные веки будет царствовать со Христом" [53].

Невозможность понимать спасение с точки зрения права открывается далее, из того недопустимого и немыслимого в правовом союзе явления, что один из членов союза (Бог) не только не нуждается в остальных членах и не стремится воспользоваться их трудами и силами для своей выгоды, но оказывается постоянным и необходимым помощником их во всем, чем эти последние хотят обязать Его же самого. Каждый член правового союза имеет целью своей свое благополучие и, как и естественно, желает его иметь за наименьшую цену со своей стороны. А Господь обладает блаженством помимо человека, и вот, несмотря на это, Он не только признает Себя должником всякому делающему доброе, но и стремится зачем-то увеличить Свой долг, Сам трудясь за людей и считая сделанное Им делом людей. "Добродетель, говорит бл.Августин, какова бы они ни была, хотя и называется нашею, подается нам Божественною благодатью" [54]. "Достоинства твои, говорит св. И.Златоуст, не от тебя, но от благодати Божией. Укажешь ли на веру, она от призвания; укажешь ли на отпущение грехов, на дарования, на способность учительства, на добродетели, все ты получил оттуда. Что же, скажи мне, ты имеешь такого, что бы ни получил, а достиг сам собою? Не можешь указать ни на что. Ты получил, а между тем превозносишься? При этом следовало бы смиряться; потому что данное принадлежит не тебе, но Давшему. Если ты получил, то получил от Него; если получил от Него, то получил не свое; если получил не свое, то почему превозносишься, как бы имея все от себя самого?" [55] "Како можем заслужить послушанием нашим вечный живот, когда и послушание истинное есть не наше собственное, но Божьей благодати дело, нам же приписуется, что мы благодати Божией не противимся, но действующей в нас содействуем?" [56] Какая может быть речь о заслуге со стороны человека, когда он не может сделать шагу в нравственном развитии без помощи Божией? "Если бы не покрывала меня милость Твоя, говорит преп. Ефрем Сирин: погиб бы я уже теперь, как прах пред лицем ветра, как не являвшийся никогда в жизни сей" [57] Без Бога, по словам св. Григория Богослова, все мы – смертные игралища суеты, живые мертвецы, смердящие грехами. "Ты не видывал, чтобы птица летала, где нет воздуха, чтобы дельфин плавал, где нет воды; так и человек без Христа не заносит вверх ноги" [58]. Человек, таким образом, в существе дела не только не обязывает Господа своими заслугами, но скорее Ему обязан ими. Как же понять после этого союз Бога с человеком, если стоять строго на правовой точке зрения? Я вступаю в союз совсем не из желания служить или помочь моему ближнему, а, наоборот, из желания воспользоваться силами моего ближнего для моего собственного благополучия. При этом цель моя, конечно, – получить, как можно более и отдать как можно менее. Буду ли, след., я принимать на себя какие-нибудь обязательства, если не надеюсь за них получить большее или в крайнем случае, равное вознаграждение? Между тем, Господь не только вступает в союз с человеком и принимает на Себя обязательства, Сам решительно не нуждаясь ни в этом союзе, ни в человеке вообще, не только воздает человеку награду бесконечно превосходящую труд последнего и забывает все его неправды, не требуя за них платы, – но еще Сам производит добро в человеке, чтобы за это добро Самому же быть человеку обязанным. "Бог, Который, по словам св. Иринея Лионского, не нуждается ни в чем, принимает наши добрые дела с той целью, чтобы даровать нам вознаграждение Своими благами, как говорит наш Господь: Приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания Мира. Ибо Я алкал, и вы дали Мне есть... и пр. Поелику вы сделали cиe одному из братьев Моих меньших, то сделали Мне (Mф. XXV, 34 и сл.). Он не нуждается в этом, однако желает, чтобы мы делали это для нашей собственной пользы, чтобы не быть нам бесплодными" [59]. С правовой точки зрения это явление непонятно, даже прямо бессмысленно.

Очевидно, здесь действует не jus, – очевидно, этот союз Бога с человеком должен быть понимаем с иной точки зрения, а не правовой, которая его может только исказить, а не объяснить. Здесь действует не право, не желание "своих си", а милость, забвение себя и желание послужить другому, меньшему. "Какое расстояние; спрашивает св. И. Златоуст, воображаешь ты между Богом и человеком? Как между человеком и червем? Но и представив себе это различие таким, ты ничего не сказал, да и сказать ничего нельзя. Но захочешь ли ты искать себе от червя громкой славы. Нет. Если при всем славолюбии твоем., не захочешь этого, будет ли нуждаться в твоем прославлении Тот, Кто не имеет такого пристрастия и так высоко стоить над тобою? Впрочем, и не нуждаясь в славе, Он ради тебя говорит, что желает ее. И если не погнушался стать ради тебя рабом, то удивительно ли, что потому же побуждению, дает Свое согласие и на что-нибудь другое? Что бы ни способствовало к нашему спасению, Он ничего не считает недостойным Себя" [60].

Вот почему отцы Церкви, употреблявшие аналогию труда и награды, подвига и венца, никогда не забывали и не скрывали от своих слушателей, что это только аналогия, только приблизительное сравнение, существа нашего спасения отнюдь не выражающее, что спасение совершается не по внешнему закону равного вознаграждения. Вот, напр., несколько примеров из творений св. И. Златоуста, который, как мы выше замечали, чаще всех и подробнее всех останавливался на этой аналогии подвига и венца. Желая объяснить человеку его спасение, многие и в том числе сам св. отец, прибегают вслед за Ап. Павлом, к аналоги состязаний на ристалище: как здесь, так и там за победу воздается награда. Но сходство только видимое, различие же коренное. "(На олимпийских играх), говорит св. Златоуст, учитель борцов стоит, оставаясь только зрителем, не имея возможности делать что-нибудь другое, а только выжидая, на чьей стороне будет победа. Не так Владыка наш: Он и споборствует и руку свою простирает, и соприкасается и как бы Сам со всех сторон одолевая противника, предает его в наши руки, все делает и устрояет так, чтобы мы могли устоять в борьбе и одержать победу, а он мог возложить на главу нашу неувядаемый венец" [61]. Пользуются сравнением с битвой, но и это сравнение нужно понимать с большим ограничением. "Не прикрывайся тяжестью трудов и подвигов: не одною только надеждою будущих благ, но и другим способом Бог сделал для нас легкою добродетель: Он всегда нам содействует и помогает. Пожелай только оказать хотя малое усердие, и тогда все прочее последует само собою. Ибо Он для того требует от тебя хотя малых трудов, чтобы твоей была победа. Как царь повелевает сыну своему стоять в строю, пускать стрелы и быть на виду для того, чтобы ему приписать победу, а между тем сам управляет ходом сражения: так и Бог поступает в войне нашей против диавола. Он требует от тебя только того, чтобы ты объявил открытую вражду к диаволу, – и если ты это сделаешь, то всю войну Он Сам уже окончит" [62]. Можно сравнить отношения Бога и человека с отношениями заимодавца и должника, но "у людей принявшие заклад думают, что они оказывают милость нам, сохраняя, что получили: у Христа же наоборот: получивши от тебя залог, Он, по Его словам, не оказывает милости, а напротив получает, и за самую заботливость, какую Он оказывает твоему достоянию, не требует Он от тебя платы, но тебе же отплачивает" [63].

Таким образом все эти и подобные сравнения, представляя некоторое внешнее сходство с делом нашего спасения, не выражают такой существенной, основной его черты, без которой оно является в ложном свете: по ним должны бы мы служить Богу, тогда как Он "пришел не для того, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и дать душу Свою" за нас (Мф. XX, 28). По правовому пониманию выходит, что мы своими делами что-то оказываем Богу, что мы должны утолять Его гнев нашими скорбями, страданиями, должны платить за себя, что за будущее наслаждение, которое обещано нам Богом. Он отнимает у нас наши временные удовольствия, как бы не имея настолько великодушия, чтобы предоставить человеку блаженство всецелое. На самом же деле, Бог все готов сделать, чтобы спасти человека, чтобы ввести его в то блаженство, – Он не считает для Себя ничего столь великим и дорогим, чтобы не жертвовать им для спасения человека. Дела наши ничтожны и призрачны, и, если бы Бог был таким, как его представляет себе правовое жизнепонимание подобно ленивому рабу, зарывшему свой талант, если бы был Он жнущим, где не сеял, и собирающим где не расточал (Мф. XXV, 24), – то, конечно, Он ничего и не дал бы за эти наши дела (да и их у нас тогда не было бы), и мы так и не могли бы "избавится от нашего тела смерти" (Римл. VII, 24). Но "благодарение Богу", – Он не таков, чтобы бояться миловать и расточать Свои дары, – Он не высчитывает, сколько следует человеку, наоборот, Он "ожидает только повода от нас, чтобы показать великую Свою милость" [64]. "Человек, говорить преп. Ефрем Сирин, не иначе может получить награду за труды свои более должного, как по благости. (Но) чей труд равноценен царству? Кто (следовательно) может получить царство по правде, если не наследует его туне? Разве капля дается по правде, а прочее восполняет благость. Труд правды подает только случай подателю за малое наградит великим богатством" [65].

В виду таких несообразностей правового жизнепонимания оо. Церкви допускали его только в виде сравнения, они всегда сознавали, что в нашем спасении действует милость Божия, готовая всегда дать более даже, чем требуется, – а не сухой расчет, который думает только о том чтобы не передать лишнее, чтобы не причинить убытка себе, Поэтому, признавая необходимыми дела для спасения, именно в качестве причины, оо. Церкви, тем не менее, спасение приписывали не делам, не заслуге, а исключительно милости Божией. Мы трудимся, делаем добро, но спасаемся не за труд, "награждаемся от Христа Господа в будущем веке по единой Его милости, а не по заслугам" [66]. "Вечный покой, говорит св. Василий Великий, предстоит тем, которые в здешней жизни законно подвизались, – (но) покой, не по заслуге дел воздаваемый, но по благодати великодаровитого Бога даруемой уповавшим на Него" [67]. Толкуя Римл. VI, 23, св. И. Златоуст говорит: "Апостол не сказал, что она (вечная жизнь) есть награда за ваши заслуги, но: "дарование Божие", – давая тем разуметь, что мы освободились не сами собою и получили не долг, не награду, не воздаяние за труды, напротив все cиe есть дело благодати. И из сего видно преимущество благодати: она не только освободила нас и улучшила наш жребий, но даже все сие совершила без наших усилий и трудов" [68]. "Все доброе и спасительное, совершено не по долгу, а по одной благодати и благодати (cariti panta cai agaJothti), а нами не подано никакой причины к оказанию нам добра" [69]. Наше личное участие в своем спасении как бы пропадает пред величием того, что делает для нас и в нас Господь, – так что вполне точно выражает православное учение о спасении человека св. Афанасий Александрийский, говоря, что все спасение наше приписывать должно милости Божией [70].

Только такое учение и мирится с тем понятием о Боге, которое открыл нам Сам же Бог; только при таком представлении о спасении мы поймем, что Бог есть Бог любви, есть, действительно, Отец наш небесный, Который безразлично готов всех миловать, лишь бы только они обратились за этой милостью. "Просите, говорит Господь, и дастся вам, ищите и обрящете; толцыте и отверзется вам и пр. Аще убо вы лукавы суще, умеете даяние благо даяти чадом вашим: кольми паче Отец ваш небесный даст блага просящим у Него" (Мф. VII, 7-11). Вы слышали что сказано: возлюбиши ближнего твоего и возненавиди врага твоего (вот основное положение юридического, правового жизнепонимания: воздавать, что каждому следует). А я говорю любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас (настроение прямо противоположное законническому. Зачем же оно нужно?): да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных не спрашивая, насколько они заслужили эти милости, и, не боясь наградить недостойного. (Mф V, 43-45). Соответствует ли такому представлению о Боге правовое понятие о Нем? Можно ли сказать, что Господь "благ есть на безблагодатныя и злыя" (Лук. VI, 35), если Он воздает только равное, если Он милует только достойных. Чем отличается такое воздаяние от обычной людской справедливости? "Если вы, говорить Господь, будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники"? (Mф. V, 36-47). То же самое можно сказать и о правовом представлении о Боге. Если Он милует только достойных, то разве это любовь? Не сделал ли бы того же и каждый из нас, проникнутых себялюбием? В чем тогда превосходство Божественной милости пред нашей? "Аще", исповедуем мы Богу в ежедневных вечерних молитвах, – "праведника спасеши, ничтоже велие; и аще чистого помилуеши, ничтоже дивно: достойны бо суть милости Твоея". Но "в том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он прежде возлюбил нас" (I Ио. IV, 10); но "Бог Свою любовь доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками" (Римл. V, 8), "Но на мне (молимся мы), грешнем удиви милость твою, о сем яви человеколюбие Твое, да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанной благости и милосердия" [71]. Если Господь учит нас прощать ближнему его согрешения против нас, то это потому, что Он запретил нам требовать какого-нибудь удовлетворения за обиды, нанесенные нам, хотя закон правды это не только разрешает, но и требует, то запретил потому, что Сам Он не требует Себе удовлетворения от нас, что Сам прощает нам туне. Только закон представлял Господа блюстителем правды, с пришествием же Христа закон признанный несовершенным (Рим. III, 21 и др.), прекратил свое существование, и мы увидали своего Небесного Отца так, как явил Его нам Его Единородный Сын.

Не имея возможности провести до конца понятие заслуги и в то же время не желая или боясь оставить его совсем на западе придумали различие заслуг в собственном и не собственном смысле (de congruo), причем заслуги человека отнесены ко второму разряду. Бог, говорят они, конечно, не может по всей правде признать дела человеческие так, как они есть, заслугами, достойными награды, обязывающими Его воздать человеку должное (по причинам, помянутым выше); но, как бы закрывая глаза на это, Он объявляет человеку, что будет признавать его дела заслугами и воздавать за них, как будто бы они стоили награды. Воздаяние, таким образом, совершается все-таки по правде, хотя и условной.

Но не похоже ли это на следующее: существует какой-нибудь закон, исполнение которого по чему-либо тягостно или вредно для известного человека. И вот из сострадания к нему, мы советуем ему обойти закон, не нарушая его по букве. Закон обходится, а мы делаем вид, что убеждены в его полном исполнении. Примеров таких обходов можно много найти в нравоучении тех самых иезуитов, которые, может быть всех усерднее проповедовали правовое жизнепонимание. Но не возмущается ли наше нравственное чувство, когда эту жалкую игру, это лицемерное соблюдение буквы при действительном нарушении смысла закона, приписывается Богу? Закон правды, если его понимать как воздаяние за труд равного наслаждения, – ведь, он все-таки будет нарушен, – ведь все-таки человек на деле-то вечной жизни не заслуживаете, и вот, несмотря на это, Господь будет говорить, что человек по заслуге получает вечную жизнь. Конечно это будет милость, – конечно, это будет лучше, утешительнее для нас, чем при отталкивающей сухости строгого закона, но представление о Бог получится далеко не нравственное, недостойное Единого Святого.

Представляя в таком неправильном свете отношения Бога к человеку, правовое жизнепонимание извращает и нравственную жизнь человека.

Сущность христианской жизни полагается в любви, которая "есть исполнение закона". (Римл. ХIII, 10). "Иисус сказал (законнику): возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею мыслию твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях весь закон и пророки утверждаются" (Мф. ХХII, 37-40). "Если кто хочет идти за мною, говорит Господь, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за мною" (Мф. XVI, 24). Отвечает ли этим требованиям правовое жизнепонимание? Можно ли сказать, что человек любит Бога больше всего, можно ли сказать, что он совершенно отвергся себя, – когда человек исполняет волю Божью только в надежде за это получить высшую награду. Ведь, целью, которая освящает для человека доброделание в данном случае служит ничто иное, как благополучие, – средоточием жизни человека продолжает оставаться его собственное "я", а не Бог. Делая известную уступку в пользу закона Божия, человек в душе-то остается все прежним себялюбцем, желающим только своей выгоды. Правда, изречение о крестоношении относится к скорбям здешней жизни. Но справедливо ли этими скорбями ограничивать силу слов Спасителя? Не нужно забывать, что Господь никогда не учил нас внешнему благоповедению, как конечной цели, а имел в виду настроение. Если напр., Он заповедал остерегаться клятвы, подставлять другую щеку ударившему и пр., то это совсем не значит, что христианину предписываются именно эти действия (сектанты не имеют права так ограничивать смысл этих слов). Для христианина обязательно то настроение, которое при известных условиях может выразиться в указанных действиях; эти последние служат только, так сказать, наглядным примером к учению, а не его содержанием. Точно то же и о крестоношении. Господу, конечно, не нужны наши страдания, а нужно то настроение, которое делает для нас не только безразличным, но и радостным страдать за Христа, – нужно то самоненавидение, которое является выражением любви к Богу. Даждь ми, сыне, твое сердце, говорит Премудрый (Притч. 23, 26). Между тем, делание из-за награды сердца – то именно и не дает, сердце – то именно принадлежит по-прежнему человеку, а не Богу. "Если делаете добро тем, которые вам делают добро; какая вам за то благодарность? Ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же" (Лук. VI, 33-34). Опять Господь не о должниках наших печется, а хочет этим примером научить нас самоотвержению ради нашего Небесного Отца. "И будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым" (ст. 35). Если же мы любим Христа и следуем за Ним только потому, что "ели хлеб и насытились" (Ио. VI, 26), – если мы делаем добро только потому, что от Бога ожидаем большего вознаграждения, то чем наше доброделание отличается от языческого? Ведь, и язычники, ожидая награды, могут делать добрые дела, – совершают даже такие подвиги, пред которыми нельзя не остановиться в изумлении? Таковы, напр., факиры, буддийские подвижники, некоторые дервиши и т.п. Все они, всякий по своему, ожидают себе награды или выгоды за гробом и ради нее удручают свое тело, переносят обиды, отказываются от удобств и почестей мирской жизни и пр. Все отличие нашего доброделания от языческого будет состоять в том, что мы ожидаем себе награды от истинного Бога, тогда как буддисты, факиры и пр. гоняются за призраками; но в существе своем, с точки зрения настроения, мы от них нисколько не будем отличаться; мы будем такими же, как они, себялюбцами [72]. Нет, истинный последователь Христа "называет субботу отрадою" (Ис. 58 13), а не бременем и не средством для выгоды, "рожденный от Бога не делает греха" не из-за страха наказания и не по желанию награды, а потому, "что семя Божие пребывает в нем" (Ио. III, 9). Доброделание его, таким образом, должно находить себе корень внутри души, должно проистекать не из саможаления, по самому существу враждебного Христову учению, а из любви к добру и Богу.

Вот, почему оо. Церкви со всею решительностью обличают доброделание из-за награды или из-за страха, это "кормчество", по выражению св. Григория Богослова [73]. "По моему мнению, – говорит Климент Александрийский, – мы должны прибегать к слову спасения не из страха наказания, ни из-за обещания награды, но ради самого добра. Делающие так стоят на правой стороне святилища, – те же, которые думают, что они, давая тленное, получат в обмен принадлежащее бессмертие, названы в притче о двух братьях наемниками" [74]. "Если бы мы могли представить, – говорит он же, – что кто-нибудь предложил гностику, желает ли он выбрать познание Бога или вечную жизнь, и если бы эти две вещи, которые совершенно тожественны, были разделены, то гностик без малейшего колебания избрал бы познание Бога, признавая, что обладание верой, которая от любви восходит к познанию, желательно само по себе" [75], независимо от того, приятно ли или неприятно, выгодно или нет для человека. "Если ты раб, – говорит св. Григорий Богослов, – бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду: получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, – стыдись Бога, как Отца; делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить, – угодить Отцу само по себе награда" [76]. "Совершенство, – по словам другого Григория (Нисского), – не рабски (douloprepwV), не по страху наказания удаляться от порочной жизни и не по надежде наград делать добро, с какими-то условиями и договорами торгуя добродетельною жизнью; но теряя из виду все, даже, что по обетованию соблюдается надежде, – одно только представлять себе страшным – лишиться Божьей дружбы, и одно только признавать драгоценным и вожделенным – соделаться Божьим другом; это, по моему мнению, и есть совершенство в жизни" [77].

Но самого главного, так сказать, непримиримого обличителя наемническое доброделание находит себе в лице св. И. Златоустого, на которого иногда можно указать, как на, его защитника. Он прямо открывает настоящий источник этого доброделания в себялюбии в отсутствии любви к Богу и Христу. "Что ты говоришь, малодушный, жалкий человек? – восклицает Святитель: – тебе предлежит нечто сделать угодное Богу, и ты стоишь в раздумье о награде? Если бы тебе, сделавши это, предлежало впасть в геенну, и тогда следовало ли бы откладывать? Напротив, не с большим ли усердием надлежало бы приниматься за доброе дело? Ты делаешь приятное Богу, и ищешь еще другой награды? Истинно не знаешь ты, какое великое благо угодить Богу; потому что, если бы ты знал это, то никакой другой награды не сравнял бы (с этим благом). Разве не знаешь, что награда тебе будет больше, когда ты станешь делать должное, не надеясь на награду?" [78], "Мы, – говорит Святитель в другом своем творении, – находимся в столь жалком расположении духа, что если бы не было страха геенны, может быть, и не думали бы сделать что-либо доброе. Потому и достойны мы геенны, если не за другие вины, то за то именно, что страшимся ее более, нежели Христа. Не таковы, но совершенно противоположны были чувствования блаженного Павла. Мы потому и осуждаемся в геенну, что наши расположения иные. Если бы мы любили Христа, как любить должно, то знали бы, что оскорбить любимого тяжелее геенны. Но мы не любим, потому и не знаем великости сего наказанья... Хотя всегда мы живем во грехах и пороках; но как скоро сделаем малое добро, только бы стоило то какой-нибудь награды, по примеру злонравных рабов, до последней малости высчитываем и вывешиваем, какая нам следует за то плата. Но ты большую получишь награду, если делаешь не в надежде награды. Говорить о наградах и наперед их исчислять означает больше наемника, чем верного слугу. Надобно делать все для Христа, а не для награды. Для того и угрожает Он геенною, для того и обещает царствие, чтобы мы Его возлюбили. Итак, возлюбим Христа, сколько любить должно: вот высокая награда, вот царство и удовольствие" [79]

Некоторые пытаются, вопреки голосу оо. Церкви, оправдать доброделание из-за награды тем соображением, что оно, хотя, может быть, и не совсем нравственно, но полезно. Нужно, – говорят – смотреть, какая мзда имеется в данном случае; христиане же имеют в виду мзду, превосходящую все; притом, ожидание этой мзды заставляет христиан прилепляться к Богу, быть нравственными и пр. Но этим соображением можно доказать разве разумность, расчетливость такого доброделания, но не чистоту его побуждений. Кроме того, и качество такого доброделания, его глубина и прочность весьма сомнительны. "Коню, – говорить св. И. Златоуст, – особенно надобно удивляться тогда, когда он может без узды идти ровно; если же он прямо идет потому, что удерживается вожжами и уздою, то в этом нет ничего удивительного: тогда эту стройность приписать должно не благородству животного, но силе узды. Это же должно сказать и о душе: неудивительно, если она ведет себя скромно, когда гнетет ее страх; нет, тогда покажи мне душевное любомудрие и совершенное благонравие, когда пройдут искушения и снимется узда страха" [80]. И это вполне понятно. Если человек делает добро только из-за награды или по страху наказания, то все его нравственное развитие может быть подвергнуто весьма сильному сомнению. Положим, он теперь делает добро; но, ведь, душа его в этом добре не участвует и им не дорожит; ведь, смысл жизни для него в самоуслаждении. Стоит только предположить, что обстоятельства изменились, что для человека стало выгоднее делать зло, а не добро, и тогда вся его добродетель, как растение без корня, пропадет мгновенно, тогда и окажется, что сердце человека совсем не с Богом, хотя языком своим он и чтил Его. "Да не приступает никто из вас, – говорил не принявшим еще крещения св. И. Златоуст: – к добродетели, как наемник, как неблагодарный, как к чему-то тяжкому и невыносимому; напротив, будем приступать к ней с усердием и радостью. Если бы не была обещана награда, то неужели и тогда не следовало бы быть добродетельным? Но будем добродетельными по крайней мере, из-за награды. Не стыдно ли, не крайне ли бессовестно говорить: если не дашь мне награды, то я и не буду целомудренным. Можно сказать на это вот что: хотя бы ты и сохранял целомудрие, ты никогда не будешь целомудренным, если делаешь это из-за награды; ибо ты нисколько не ценишь добродетели, если не любишь ее за нее саму" [81]. Подобно фарисею и вообще всякому законнику, такой человек будет исправным, даже безукоризненным, но сердце его все-таки будет греховным, чуждым Богу, именно потому, что добродетель, Богоугождение для него являются лишь средством к снисканию его личного благополучия, а отнюдь не целью сами по себе, которая бы осмысливала всю его жизнь. "Добродетель, – говорит св. Григорий Богослов, – должна быть бескорыстна, если хочет быть добродетелью; у которой в виду одно добро" [82], т.е. добродетелью в собственном смысле. "Истинно возлюбившие Бога, – говорит преп. Макарий Египетский, – решились служить Ему не ради царствия, как бы для купли и корысти, и не по причине наказания, уготованного грешникам, но как приверженные к единому Богу и вместе Создателю своему, по естественному порядку сознающие, что рабы обязаны благоугождать Владыке и Творцу" [83].

Прекрасно описывает это подневольное доброделание св. Тихон Задонский. "Многие христиане, – говорит он, – пришедше в чувство грехов своих, которыми величество Божие прогневали, жалеют и сокрушаются не ради иной какой причины, как только ради того, яко им следует мука, грешникам уготованная. Сия печаль происходит от самолюбия, как cиe всяк может видеть; яко жалеют о следующей погибели своей, а не о Бозе, грехами их разгневанном и оскорбленном. Таковые, когда бы не надеялись за грехи последующие казни, и ежели бы возможно было во веки в мире жить и всегда грешит, никогда бы грешить не переставали. Ибо престают они от грехов не ради Бога, но ради страха своей погибели. И тако неправость сердца, самолюбие и лукавство сердца познается. Все бо мы ради Бога творить, от злых уклонятися и добрая творить должны. Яко же бо Бог все в нашу пользу творит, тако мы все во славу Его творить должны. Cиe есть правость сердечная. Не есть убо истинное и правое жаление – жалеть и сокрушаться ради страха геенского; но требуется от христианина лучшее и совершеннейшее. Может и сия печаль началом быть истинной печали по Бозе, яко таковым страхом может человек возбудиться и познать свое заблуждение, и тако придти к печали по Бозе якоже таковых примеров довольно читаем в истории церковной, но назвать того истинною печалию по Бозе невозможно... Истинное жаление и печаль по Бозе в том состоит, чтобы христианину сокрушаться и жалеть не ради лишения вечного живота и последующие во аде казни, но ради того, что он Бога, Создателя, Искупителя и Промыслителя своего, Которого должен паче всего почитать, любить и слушать, – не почитал, не любил и не слушал. Сия есть истинная печаль по Бозе. О сем печалиться должно христианину, что он не отдавал Богу должного. Таковую печаль имеющий, хотя бы вечного живота и геенны не было, будет печалиться, плакать и стыдиться; и сам себя окаевать... Таковая печаль от любви происходит, и есть истинная, христианская, праведная по Бозе печаль" [84].

Таким образом, сама сущность христианства оказывается искаженной при правовом жизнепонимании: теряется возвышенность и духовность представления о Боге, человек же оставляется при его прежнем, дохристианском себялюбивом расположении.

Но, если так, если это жизнепонимание по самому существу своему противоположно христианскому и если оно единодушно отвергалось Словом Божьим и отцами Церкви, – то как понять приведенные выше изречения, в которых это жизнепонимание как будто бы признается? Прежде всего, в весьма многих случаях Слово Божие и отцы Церкви, указывая человеку на вечное блаженство праведников и вечные мучения грешников хотят выразить лишь ту мысль, что святость есть истина, а грех – ложь, и потому первая имеет в себе залог торжества, вечна, а второй необходимо должен привести к погибели, к посрамлению". Никто своим беззаконием не укрепит своей жизни" (Иез. 7, 13). Другими словами, это – убеждение в том, что наш святый Бог есть Единый Истинный Бог, и Его закон есть единое истинное устроение жизни, есть единый истинный закон бытия. Если за гробом нет ничего, иди если за гробом и праведников и грешников ожидает одинаковая участь, тогда добро и зло одинаковы по достоинству, оба они одинаково условны, временны. Добро не имеет никакого преимущества пред грехом, оно даже является более слабым, чем грех, потому что в этой жизни грех нередко торжествует. Но это приводит уже к мысли, что и Бог, повелевающий делать добро и Сам святый, не есть на самом деле Господь всего, учение Его, следовательно, не есть безусловная истина и т. д., и т. д. Поэтому-то мы и должны держать всегда в уме "чаяние жизни будущего века", чтобы наша жизнь по вере имела смысл. Если не будет того дня, когда можно будет "видеть различие между праведным и нечестивым, между служащим Богу и не служащим Ему" (Мал. 3, 18), в таком случае правы те, которые говорят: "тщетно служение Богу и что пользы, что мы соблюдали постановления Его?... потому что в этом мире лучше устраивают себя делающие беззакония" (ст. 14-15). "Каждый истинно разумный, носящий на себе образ Божий и сочувствующий высокому и небесному, не захотел бы ни жить, ни воскреснуть вместе с прочими, имеющими жить людьми, если бы не надеялся заслужить похвалу от Бога, как добрый раб, и удостоиться каких-нибудь почестей", говорит вполне справедливо св. Григорий Нисский (т. VII. 447). Это не наемническое нежелание делать добро иначе, как только за соответствующую плату, а прямое требование здравого смысла, потому что в противном случае, добродетель не имеет для себя никакого достаточного основания, добродетельный человек не может дать отчета в своем уповании. Наоборот, веруя, что Господь есть, и что Он есть Бог истины и святости, и что, следовательно, Он не допустит, чтобы зло на веки торжествовало, – праведник и "не стыдится" своего упования, он "держит свое лицо, как кремень" и "знает, что не останется в стыде", потому что "близок оправдывающий его" (Ис. 50, 7-8), потому что "спасение Божие пребудет вечно и правда Его не престанет" (51, 6).

В таком смысле должны быть понимаемы и те очень многие места в Св. Писании, где праведники недоумевают, что "яко путь нечестивых спеется", или что праведники унижены, что закон Божий в поругании. Мы будем очень далеки от духа Слова Божия, если поймем все такие недоумения в смысле самолюбивого недовольства, ропота на Бога; в смысле требования себе платы за исполнения закона. Недоумения эти происходили оттого, что уничижение праведников и вообще истинной веры, благочестие представлялось как бы несогласных с истиною Божьей. Если зло торжествует и не видно конца его торжеству, то не оно ли и есть истинный закон бытия? Неужели же не Бог управляет миром, неужели следовать закону Божию есть не больше, как заблуждение? Возможность так подумать (не для них, а для не ведущих Бога) и мучила совесть ветхозаветных праведников: торжество зла давало повод врагам глумиться над законом Божьим. "Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяния и смотреть на притеснения Ты не можешь. Для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивый поглощает того, кто праведнее его" (Авв. 1, 13). Свои личные страдания здесь совсем не на первом месте, неправильность, неестественность порядка вещей мучит праведника. Поэтому, если дело в одних личных страданиях, если праведнику доказано, что его Бог есть истинный Бог и непременно господствует над злом, тогда о своих страданиях праведник может и не вспомнить и о своей личной судьбе может и не позаботиться: пусть он сам страдает и даже будет страдать вечно, он все-таки знает, что верит в истину и что истина победит. Весьма ясно раскрыта эта мысль в книге Иова. Иов терпеливо переносит свои несчастья и не отпадает от Бога не потому, что он думает о награде, а просто потому, что верует в Бога. Поэтому на искусительный совет жены Иов даже и не упоминает о будущем воздаянии, а просто еще раз исповедует свою веру в Бога: "если мы от Него получили доброе, что из того, если теперь получим злое", что бы ни было с нами, полезно ли было бы для нас исполнять закон Божий или бесполезно; от этого ничего не переменяется, истина остается истиной, Бог, по-прежнему, есть Бог. Слушая не совсем искренние рассуждения своих друзей, Иов мучился и роптал, но опять таки потому, что, при сознании своей невинности, не мог он своих несчастий считать наказанием; если же они не наказание, то где же их смысл и справедлив ли Господь? Рассуждения друзей, таким образом, приводили человека или к лицемерию (в душе чувствуя, что страдания не заслуженны, все-таки говорить, что они заслужены, защищать правду Божию лицемерием, за что Иов и обличает своих друзей) или же искреннего заставить усомниться в Боге. Поэтому-то Иов и просит, чтобы ему дано было видеть Господа, дано было предстать пред суд Божий. Когда же Господь является и открывает Иову и друзьям Свое величие, Иов повергается в прахе и пепле, но вполне успокоенный: теперь его очи видели Господа, о Котором он слышал только слухом уха, его вера нашла себе неопровержимое доказательство, истина торжествует. Об избавлении от страданий он даже и не упоминает: его Бог, на самом деле, есть Бог, есть истина, для него это главное.

Таким образом, торжество добра необходимо предполагается его истиной; вечное блаженство праведников есть свидетельство об истинности Христова учения. Если добро и зло имеют одинаковые права на существование, или не имеют его, одинаково вечны, тогда нет оснований выбирать первое, закон бытия, в таком случае, "да ямы и пиемы". Это одно из весьма важных оснований, почему необходимо при учении о добродетели указывать на следующее за нею вечное блаженство.

Но нам скажут, что в Св. Писании и творениях отцов Церкви встречаются не только указания на будущее торжество добра, как на залог его истинности, но и прямые попытки побудить человека к доброделанию обещанием награды, попытки, по-видимому, говорящие в пользу опровергаемого нами правового жизнепонимания.

Ввиду всего вышесказанного, мы можем решительно ответить, что для таких попыток нужно искать причину не в учении, а вне его, их нужно понимать, как неизбежны уступки обычному человеческому настроению.

Истинные христиане, в которых "пребывало помазание Божье", конечно, по слову апостола, "не имели нужды, чтобы кто учил их" (I Ио. II, 27); горя любовью ко Христу, они, конечно, не тяготились исполнением Его воли. Проповедникам истины приходилось обращаться главным образом к грешникам, к обленившимся нравственно. Как же они (проповедники) могли не применяться к уровню своих слушателей? Мог ли себялюбец понять, что прогневлять Бога тяжело и стыдно, когда вся его забота направлена только на его собственное благополучие? Необходимо, след., было ему, прежде всего, указать, что и для его благополучия пребывать во грехах пагубно, что прогневать Бога не только прискорбно и стыдно, но и страшно. Нужно было человеку сначала "возбудиться" и познать свое "заблуждение", чтобы потом уже приступить "с открытым лицом" (2 Кор. III, 14-16) к познанию истины. "Когда, читаем мы у св. Григория Нисского, иные, как говорит Апостол, в нечаяние вложшеся предадут себе (Евр. IV, 19) жизни греховной, став подлинно какими-то мертвыми и недействующими для жизни добродетельной, ни мало не чувствуют они, что делают. Если же коснется их какое-нибудь врачующее слово как бы горячими какими и опаляющими составами – разумею строгие угрозы будущим судом, – и страхом ожидаемого до глубины проникнет сердце, и в нем, оцепеневшем от страстей сластолюбия (корень себялюбия), как бы растирая и согревая, подобно какому-то горячительному и острому веществу, – страх геенны, огнь неугасимый, червь не умирающий, скрежет зубов, не престающий плач, тьму кромешную и все сему подобное, заставить почувствовать ту жизнь, какую проводит; то соделает его достойным ублажения, произведя в душе болезненное чувство" [85].

С другой стороны, себялюбивому человеку нельзя разъяснить и прелести добродетельной жизни, пока он себялюбив; необходимо сначала показать ему, что добродетель ведет к блаженству, что труды в здешней жизни будут сторицею вознаграждены в жизни вечной. Отсюда-то происходит стремление привлечь к доброделанию указанием на его полезность, – стремление, какое мы встречаем в Св. Писании и Предании. "Сурова добродетель, – говорит св. И. Златоуст, отвечая прямо на наш вопрос, – но будем представлять ее облеченною в величие будущих обетований. Люди с душой возвышенной находят ее прекрасной и без того, саму по себе, и потому стремятся к ней, – живут добродетельно не из-за наград, а для угождения Богу, и высоко ценят целомудрие не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что так повелел Бог. Если же кто более немощен – тот пусть представляет себе и награды" [86].

Таким образом, только для немощных, несовершенных нужно напоминать о награде за добродетель, совершенные же знают ценность добродетели и потому будут добродетельными и без наград. Становясь на указанную точку зрения немногих, оо. Церкви никогда не забывали ее несовершенства, и, допуская ее в жизни, никогда не освящали ее, никогда не забывали указывать своим пасомым, что это только подготовительная степень, и только в этом смысле допустима в христианстве. "Первый шаг ко спасению, говорит Климент Александрийский, есть наставление, сопровождаемое страхом, вследствие которого мы отстаем от того, что худо; второй шаг есть надежда, в силу которой мы желаем лучшего; но любовь, как прилично завершает, воспитывая соответственно познанию" [87]. "Это уже вторая степень похвальной жизни – делать что-либо из награды и воздаяния; и третья избегать зла по страху наказания" [88]. "Из награды делающие, что должно, по словам преп. Исидора Пелусиота, ниже благоискусных в добре по любви к нему, но лучше делающих это по страху, а не по любви, и лучше в большей мере, нежели в какой сами уступают над собою победу упражняющимся в добродетели по любви к оной" [89]. Поэтому, даже в своих обращениях к самым начинающим и притом в аскетических упражнениях, которые особенно суровы и, след., по Златоусту, наиболее нуждаются в подкреплении воли обещаниями, даже в этих случаях отцы-подвижники напоминали истину о бескорыстной добродетели. "Если возможно для тебя говорит преп. Исаак Сирин, таким ограничительным выражением указывая на трудность иметь возвышенное настроение, – делай добро и не ради будущего воздаяния" [90].

След., попытки обосновать добродетель на побуждениях, чуждых чистой нравственности, на выгоде или пользе, имеет в Св. Писании и Предании происхождение совершенно случайное, они обусловлены степенью развития читателей и слушателей, а совсем не существом того учения, которое там проповедуется. Как такое случайное, оно не может поколебать нашего вывода о правовом жизнепонимании: это последнее, повторяем, непримиримо противоречит христианскому жизнепониманию, как оно выражено в Св. Писании и творениях отцов Церкви.

 

 

[1] Кирилл Алекс, т. III, 294. Творения. Перевод при Моск. Дух. Академии. Во всех цитатах русская буква "т" означает том по русскому переводу; латинская t – том греческой серии Patrologiae Migne.

[2] Т. I, 227.

[3] Св. Иустин Мученик. Разговор с Трифоном. 44. См. Сочинения древних христианских апологетов. Издание Свящ. П. Преображенского. М. 1867. Стр. 214.

[4] Златоуста. In Io Hom. XXI, 3 (Migne S. G. t. LIX, col. 132).

[5] Кирилл Иepyc. Catech. IX, 13. Migne S. G. t. XXX II, col. 652: "(подобно муравью) собирай и ты себе плоды добрых дел на будущие веки".

[6] Кассиан. Писания. М. 1877. Стр. 210.

[7] Григорий Нисс. т. VII, 447.

[8] Кирилл Алекс, т. I, 261

[9] Афинагор. Апология. 12, Изд. Преображенского Ст. 82.

[10] т. III, 156. Слово 32.

[11] Творения. М. 1848-51. т. 1, 97. Слово подвижническое.

[12] т. III, 323. Слово подвижническое.

[13] Кирилл Иepyc. Творения. М. 1855. Стр. 327. Огл. слово XVIII, 4

[14] Св. Ипполит. Против Платона, 3. См. английский перевод его творений в Clark's Ante-Nicene library. Vol. IX, p. 50 Просим извинения за пестроту в цитатах: мы принуждены были довольствоваться всяким изданием св. отеческих творений, какое только попадало нам в руки. Притом, некоторых оо. Церкви мы цитируем то по Migne, то просто по русскому переводу. Это происходит оттого, что творения эти прочитаны нами два раза: в первый раз, находясь в Петербургской Академии, мы имели под руками подлинник, чего во второй раз иметь не могли. См. напр., предыдущую цитату из св. Кирилла Иерусал.

[15] De hominis opif. с. XXII (Migne. t. XLIV, col. 209) т. I, 170.

[16] Св. Златоуст. De statuis. Hom. XIII, 3 (Migne t. XLIX, col. 140).

[17] Григорий Бог. т. I, 27.

[18] Т. II, 529 (изд. 1858 г.).

[19] Т. II, 98. Изд. 1858 г. Слово о нестяжании (к Магне) гл. I.

[20] Catech. XV, 23 (Migne. XXXIII, 901).

[21] Лествица. Изд. М. 1873 г. Стр, 222.

[22] De Placilla (Migne. t. XLVI, col. 889 – 92).

[23] T. III, 196-7.

[24] T. VI, 756. Творения М. 1855-1859.

[25] In Math. Hom. XXXIV, 3 (Migne. t. LVII, col. 402).

[26] De Lazaro. VII, 9 Migne. t. XLVIII, col. 1044.

[27] Творения. Перевод Карнеева. СПБ. 1847-50, т. IV, 13.

[28] Творения. Киев. 1879, т. I, 351.

[29] т. II 82.

[30] т. II, 74.

[31] Бл. Августин, т. IV, 307. творения. Киев,. 1880.

[32] Advers. Maced. X (Migne t. XLV, col. 131:). т. VII, 35.

[33] т. V. 307. Письма посланные XIX. Творения, М. 1875.

[34] Ефрем Сир. т. IV, 224. Слово на почивших во Христе.

[35] Беседа IX, 5 на Посл. к Евреям, Стр.172.

[36] Литургия Св. И. Златоуста.

[37] Чин крещения.

[38] De libert. mentis. VIII (Migne t. XXXIV, col. 941). Русский перевод. М. 1852. Стр. 597.

[39] Григорий Бог. т. II, 25. Сл. 14.

[40] Ефрем Сир. т. I, 280. Слово умилительное 1-е Ср. Бл. Августина т. Ш, 386: "Мы решительно не в состоянии возблагодарить Его должным образом и за те благодеяния, что существуем, что живем, что видим небо, что имеем ум и разум, при помощи которых обретаем Его Самого, сотворившего все это. Но какое сердце, какой язык в состоянии достаточно возблагодарить Его за то, что Он не вовсе оставил нас, отягченных и обремененных грехами, отвратившихся от Его света и омрачившихся любовью ко мраку, т.е. к непотребствам, а послал к нам Свое Слово, которое есть Его Сын единородный, чтобы мы научились от Него, родившегося плотью и пострадавшего за нас, как высоко ценит Бог человека, – чтобы этою единственною жертвою мы очистились от всех грехов и чтобы, получивши в свои сердца излияние любви от Духа Св., не смотря на все трудности, достигли вечного упокоения и неизреченной сладости лицезрения Его". "Этим-то говорит св. Григорий Нисский (de beatud. or. VII. Migne. t. XLIV, col. 1280)' т. II, 454), столь великим Существом (tw toiootf cai tosoutf pragmati), что невозможно ни видеть Его, ни слышать, ни мыслью постигнуть, присвояется, в ничто между существами вменяемый, человек, – этот пепел, это сено, это суета, он восприемлется в сына (eiV uiou taxin) Богом всяческих. Что можно найти достойного к благодарению за эту милость? Где такое слово, такая мысль, такое движение мысли, чтобы ими воспрославить такое обилие милости? Человек выходит из пределов своего естества, делается из смертного бессмертным, из скорогибнущего – неизменно пребывающим, из однодневного – вечным, одним словом, из человека Богом".

[41] т. IV, 9 Сокровище духовное, п. 3.

[42] Ефрем Сир. I, 45. Слово в низложение гордыни.

[43] Огл. ХШ, 23. Стр. 211.

[44] т I, 223. По. XXXII, 5. Изд. 3-е. 1891 г.

[45] т. 1, 204.

[46] De Lazaro VI, 9 (Migne, t. ХLVIII, 1041). "К Антиохийскому народу" т. I, 185.

[47] т. II, 285. Об истинном христианстве;. § 220.

[48] т. VI, 298.

[49] Ефрем Сирин, т. 1, 64.

[50] Он же, т. I. 100. Сл. 5.

[51] Он же, т. III., 319-320. Сл, 75.

[52] In Genes. Horn. XXV. 7 (Migne. t. LIII, col. 229). "Беседы на Бытие", т. II, 53 – 54. СПБ. 1851-53.

[53] Беседа XV, 29. Стр. 167.

[54] Т.IV,144

[55] In I Corlnth. Ноm". ХII, 2 (Migne t. LXI. col. 98)

[56] т. IV, 144.

[57] т. IV, 1.

[58] р. IV. 255.

[59] Против ересей, кн. IV, 18,6. См. английский перевод в "Library" Clark’a vol, V, p.436.

[60] In Rom. Ноm. VIII, 7 (Migne, t. LX, 462-3). Pyccкий перев. Стр, 176.

[61] In Genes Hom. XLII, 1 (Migne t. LIV, 38G). Перевод, т. III, 5-6.

[62] In Math. Hom. XVI, 1 (Migne. t. LVII, 251). Перевод, М. 1886 г. т. 1, 329-330.

[63] De stat. Hom. II, о (Migne. t. XLIX, 41). К Антиох. t. I. 232.

[64] Златоуст In. Genes. Hom. XXV, 7 (Migne. t. LIII, 228). Т. II, 51-2.

[65] т. VI, 418. Адам и Енох.

[66] Тихон Задонский. Т. IV. 11. Сокровище духовное, п. 4.

[67] Т. 1. 403 Изд. 1845-54.

[68] In Rom. Ноm. XII. 2 (Migne. t. LX, col. 496). Перевод Стр. 259.

[69] Григорий Нисский. In Psalm. I. 8. (Migne. t.. XLIV, col. 468). T. II, 4I.

[70] Творения. M, 1851-54. T. IV, 57.

[71] Молитвы на сон грядущим.

[72] Поэтому-то, при правовом жизнепонимании, и нельзя понять, почему Слово Божие и вся отеческая литература с такой силой настаивает на том, что человек спасается только верой во Христа и только в церкви. Если, вместе с протестантами, скажем, что вне христианства человек не может быть добродетельным; то в ответ на это укажут на многочисленные следы добродетельной жизни и в язычестве (хотя, конечно, вполне цельного примера нет в язычестве); во всяком случае жизнь обычного христианина не настолько резко отличается от жизни порядочного язычника, чтобы очевидно было, почему первый более заслуживает спасения, чем второй. Почему же Господь приемлет первого, а второго нет? Мытарь был грешнее фарисея, разбойник совершил, может быть, много таких дел, от которых с ужасом отступили бы книжники. Почему же первые два Богу угодны, а фарисей и книжники нет. Остается только одно отличие: верующие признают Бога своим Владыкой, а неверующие и пр. не признают. Для законника это основание вполне достаточно: самое главное преступление в правовом союзе есть оскорбление величества. Но наше нравственное чувство не спокойно, когда то же самое мы прилагаем к Богу: от Него мы чаем высшей справедливости, которая ценит поступки человека по существу, а не по такому иди другому отношению к Судящему.

[73] Т. III, 292. Слово на Св. Крещение.

[74] Строматы. Кн. IV. 6., Clark'a "Library" Vol. XII p. 152.

[75] Строматы. IV, XXII. Ibid. p. 203.

[76] Т. III, 283. То же слово.

[77] De vita Moys (interpret) Migne. T. XLIV, 429. Перев. Т. 1, 378.

[78] К Антиох. T. III, 63. О сокрушении сл. II, 13. СПБ. 1848 г.

[79] In Rom. Hom. V, 7. (Migne. T LX, col. 431. Перевод. Стр. 95-98).

[80] К Антиох. Т. II. 327-28. О Покаянии. Бес. IV, 3.

[81] Беседа XIII, 4 на Послание к Евреям. Стр. 233.

[82] Т, IV, 36. Слово 42 прощальное.

[83] Бес. XX. Стр. 610.

[84] Т. III, 312, Об истинном христианстве, § 434.

[85] De beatud. orat. III. (Migne. t. XLIV, 1221). Т. II, 389.

[86] Iu Io. Hom. LXXVII. 4 (Migne. t. LIX, col. 418). T. II, 390.

[87] Строматы. IV, VII. Clark'a Library, vol. XII, p. 163.

[88] Григорий Бог. т. I, 120.

[89] Т. III 324. Творения. М. 1859-60

[90] Слова подвижнические. Стр. 351. Изд. 1854 г. Сл. 56.

 

 

Издание:

Сергий /Страгородский/ архим. Православное учение о спасении. Опыт раскрытия нравственно-субъективной стороны спасения на основании Св. Писания и творений святоотеческих. – М.: Изд. отд. Моск. патриархата, Иосифо-Волоцкий мон., Изд-во "Просветитель", 1991 (репр. переизд.: 2-е изд., Казань: Типо-литогр. Импер. ун-та, 1898).

 

Первоначальный файл с сайта pravbeseda.ru.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

 

 

Последнее обновление файла: 01.08.2013.