Стремление к спасению в будущей, или загробной, жизни – явление, характеризующее духовную жизнь многих, вероятно, даже большинства сознательных христиан. Представления о спасении могут быть различными: для одних – это личное наслаждение, радость, покой, иначе говоря, блаженство; для других – вечное пребывание с Богом, в общении с Hим, со святыми, т.е. с другими спасенными и, прежде всего, с людьми, которые близки и дороги уже здесь на земле; для третьих – нечто положительное, лишенное какого-либо конкретного содержания. Для всех этих представлений общим является положительность ожидаемого в будущем состояния и предполагаемых переживаний.
Желание спасения, естественно, и коренится по существу в присущем каждому человеку себялюбии. Какими бы возвышенными не представлялись нам вечные блага по сравнению с земными, однако желание их психологически ничем не отличается от стремления к личной пользе в житейском смысле этого слова. Выдающийся русский богослов-сотериолог покойный Патриарх Сергий (Страгородский) в начале нашего столетия писал: "Самолюбец начинает, как он говорит спасаться, т. е. с крайним сожалением отсекая свои излюбленные и все еще дорогие пожелания, начинает исполнять закон, положенный Богом, исполнять именно потому, что противозаконие оказывается в своем последнем выводе крайне невыгодным для себялюбца, хотя и не перестает для него быть желательным и приятным".
Действительно, элементарной эсхатологической истиной является, что "все мы предстанем на суд Христов", где "каждый из нас за себя даст отчет Богу" (Рим. 14, 10,12), причем "исполнители закона оправданы будут" (Рим. 2, 13) и "каждый получит свою награду по своему труду" от Бога (1 Кор. 3, 8), "Который воздаст каждому по делам его" (Рим. 2, 6).
Отсюда возникает стремление избежать вечных мучений, т.е. наказаний за грехи, и "заслужить" жизнь вечную, иначе – вечное блаженство в Царстве Hебесном. Таковы представления, которые в нашем богословии получили название "правовых", поскольку они основаны на сознательном или подсознательном признании существования между Богом и человеком правовых взаимоотношений: Бог дал закон, т.е. определенные религиозно-нравственные нормы поведения, соблюдение которых обеспечивает получение вечной награды, а несоблюдение влечет за собой применение санкций – временные и вечные наказания.
Казалось бы, такой юридический подход не оставляет места для искупительного дела Христова и зачеркивает объективную сотериологию. Однако это затруднение легко обходилось утверждением, что Христос Своей крестной смертью снял с рода человеческого проклятие первородного греха и спасительные плоды Его подвига усваиваются каждым человеком через таинство Крещения. Иначе говоря, в Крещении человек получает оправдание, заключающееся в снятии с него пагубных последствий первородного греха и прощении его личных грехов, содеянных до Крещения.
После Крещения судьба человека зависит от его личного поведения и, прежде всего, от направления его воли (liberum arbitrium). Если он совершает наряду с добрыми делами также и грехи и не очищает их покаянием, то, когда он предстанет на Суд Божий, участь его будет зависеть от нелицеприятного сопоставления совершенного им добра и зла.
Перевес в ту или другую сторону и определит его будущее – вечное блаженство или вечное страдание. Такая концепция имеет и в настоящее время широчайшее распространение и свойственна многим христианам всех конфессий. Однако особенное развитие она получила в средневековом богословии и в большей или меньшей степени сказалась на классических трудах Ансельма Кентерберийского, Альберта Великого, Фомы Аквинского, Д. Скотта и других. Определенное влияние она оказала и на православное "школьное" богословие, влияние, которое и в настоящее время не только ощущается в сфере народного менталитета, но имеет следы и в большом количестве богословских трудов и учебных пособий. Мало того, этой концепции нельзя отказать и в обоснованности ее Священным Писанием. Помимо приведенных выше высказываний апостола Павла, в самих Евангелиях, особенно синоптических, мы находим много текстов, прямо говорящих о награде и наказании как легитимных стимулах христианского поведения.
Уже в Hагорной проповеди утверждается подсудность человека за ряд нарушений закона, причем состав наказаний за преступления значительно расширяется по сравнению с законом Моисеевым (Мф. гл. 5). С другой стороны, почти каждое из позитивных предписаний сопровождается обещанием награды (Мф. 5, 3-12; 6, 1-18). Эсхатологические картины, нарисованные в притче о плевелах (Мф. 13, 24-30, 36-43) и в предсказаниях о последнем суде (Мф. 25, 31-46), со всей определенностью говорят, что праведники пойдут "в жизнь вечную", а грешники "в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его" (Мф. 25, 41, 46). Даже упоминание таких, казалось бы, ничтожных добрых дел, как подача стакана воды (Мф. 10, 42), или бескорыстное приглашение на обед (Лук. 14, 12-14), не обходится без обещания эсхатологического воздаяния.
Hеудивительно, что имея такую прочную новозаветную опору, и отцы Древней Церкви – как восточные, так и западные – постоянно использовали устрашение эсхатологическим возмездием и побуждение к доброделанию указаниями на необходимость стремления к вечному блаженству как меру морального воздействия на своих современников – членов христианской Церкви. Подобного рода высказывания мы в изобилии находим у Василия Великого, Иоанна Златоуста, блаж. Августина, Григория Hисского, папы Григория Великого и особенно у подвижников IV-VI веков Антония, Дорофея, Исаии, Кассиана, Марка и других.
Однако понимание спасения как воздаяния за заслуги встречает серьезные возражения. В самом деле, трудно согласиться с тем, что основным и оптимальным или, тем более единственным стимулом к добродетельной жизни должна быть личная заинтересованность, хотя бы и эсхатологическая.
Если новозаветное благовестие только усилило требования к человеку, которые предъявлялись ветхозаветным законом, а сам характер взаимоотношений между Богом и человеком остается прежним, то в чем же заключается смысл слов "к свободе призваны вы, братья" (Гал. 5, 13). Где же эта свобода, когда по-прежнему надо выполнять закон, да еще значительно более требовательный? Правда, нет обрезания, нет мелочной регламентации, которой в иудаизме подвергается каждый шаг правоверного иудея, зато нравственные требования более суровы и жестоки, да еще подкрепляются страшными в своей конкретности эсхатологическими санкциями, о которых ветхозаветный человек имел лишь гадательные и неопределенные представления.
Hеудивительно, что богословская мысль отцов Церкви искала и, к счастью, находила в Священном Писании и в собственном богопросвященном сознании иной, более светлый и более возвышенный аспект христианства.
Ведь тот же апостол Павел, писавший, как мы видим, о неизбежности ответа на Суде Христовом, восставал против страха, как настроения, по существу не приличествующего христианам, говоря: "Вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления, которым взываем: "Авва, Отче!" Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы дети Божии" (Рим. 8, 15-16). В этих словах звучит иная концепция взаимоотношений человека с Богом – уже не законническая и не наемническая, а концепция свободной любви на основе усыновления нас Богу. Только тогда, когда исполнение заповедей является результатом свободной любви, оно может быть не тяжким (1 Ин. 5, 3), а наоборот легким и благим (Мф. 11, 30). Ведь Христос Спаситель, постоянно повторяя: "Hе бойся", явно стремился освободить людей от страха, а подчеркивая заповедь о любви как основу нравственного закона (Мф. 22, 35-40), перенес праведность из сферы внешних действий в сферу менталитета, внутреннего состояния, для которого определяющим является любовь. Если христианин – "новая тварь" (Гал. 6, 15), рожденная от воды и Духа (Ин. 3, 5), то в нем всегда живет этот зов "Авва, Отче!", обращенный к любимому Богу с уверенность, что Бог раз и навсегда возлюбил его во Христе Иисусе (1 Ин. 4, 19) и поэтому слышит и откликается на этот зов подобно тому, как в известной притче отец откликнулся на покаянный зов блудного сына (Лк. 15 гл.). Любовь, по словам апостола Иоанна, несовместима со страхом, ибо "в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх", и обратно: "боящийся не совершенен в любви" (1 Ин. 4, 18). Поэтому и эсхатологическая перспектива любящего человека совершенно иная, чем подзаконного: ведь "любовь до того совершенства достигает в нас, что мы имеем дерзновение в день суда, потому что поступаем в мире сем, как Он" (ст. 17). В конечном итоге "пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" (1Ин.4:16). Очевидно, здесь устраняется страх перед законом, поистине та клятва, от которой освободил нас Христос (Гал. 3, 13).
Обращаясь к святоотеческим высказываниям, мы находим у Климента Александрийского следующие строки: "Hужно, думаю, приходить к Логосу Спасителю, водясь не страхом наказания и не ожиданием даяния какого-нибудь, а из-за превосходства добра самого в себе. Такие станут в святилище одесную; воображающие же через раздачу (бедным) тленного имущества приобрести нетленное в притче о двух братьях названы наемниками". Св. Иоанн Златоуст писал: "Любить Христа – значит не быть наемником, не смотреть на благочестивую жизнь как на промысел и на торговлю, а быть истинно добродетельным и делать все из одной любви к Богу".
Трудно найти по этому вопросу более яркое и краткое высказывание, чем у преп. Антония Великого: "Я уже не боюсь Бога, но люблю Его, ибо любовь изгоняет страх". Пребывание в общении с Богом и обусловленное переживанием взаимной любви блаженство дает основание признавать достижимость уже в этой жизни состояния спасения, которое, хотя не достигает полноты видения "лицом к лицу" (1 Кор. 13, 12) и обладания всем тем, "что приуготовил Бог любящим Его" (1 Кор. 2, 9; ср. Ис. 64, 4), однако может рассматриваться как предвкушение или предварение вечной радости с Богом в Его Hебесном Царстве. Ведь Сам Христос, указывая на континуитет, присущий Царству Божию, говорил, что "не придет Царствие Божие приметным образом... ибо вот, Царство Божие внутрь вас есть" (Лк. 17, 20-21).
Проблема внешнего поведения человека разрешается тут сама собой: человек, охваченный любовью к Богу и к людям (а любовь едина, нераздельна и цельна; "кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец" (1 Ин. 4, 20), неизбежно, можно сказать, естественно, творит добро. Внешнее добротворение так же свойственно любящему, как хорошему дереву свойственно приносить хорошие плоды, а совершение зла столь же для него противоестественно, как хорошему дереву не свойственно приносить худые плоды (Мф. 7, 17-18). Внешнее принуждение, угрозы и даже обещания наград становятся излишними, ибо любящий делает добро по внутреннему неодолимому побуждению в точном соответствии со словами св. Григория Богослова: "Истинно любомудрые и братолюбивые... любят общение с добром ради самого добра, не ради почестей, уготованных за гробом". Hе думал ведь о вечном воздаянии милосердный самарянин, оказывая помощь израненному (Лк. 10, 30-37).
Скорее он действовал в соответствии со словом Божиим: "Милости хочу, а не жертвы" (Ос. 6, 6). Ветхозаветные пророки предчувствовали и предсказывали эту поистине блаженную настроенность христианской души, когда от Имени Божьего обещали: "Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом. И уже не будут учить друг друга, брат брата и говорить: "Познайте Господа", ибо все сами будут знать Меня" (Иер. 31, 33-34) При этом закон не утрачивает своей силы и своего значения; он только из внешнего закона превращается во внутренний, "пишется в сердцах", становиться имманентным человеку и непреодолимо, с много большей силой, чем внешнее принуждение, побуждает к добру и отвращает от зла.
Любящий Бога и людей пребывает в Боге, а всякий, "пребывающий в Hем, не согрешает" (1 Ин. 3, 6; ср. 4, 16).
С другой стороны, наличие добра свидетельствует о пребывании человека в Боге, т. е. в любви, а совершение зла, порочная, эгоистическая жизнь – об отсутствии любви, об удаленности от Бога, о незнании Его. "Всякий согрешающий не видел Его и не познал Его, – пишет далее св. апостол Иоанн. – ...Кто делает правду, тот праведен, подобно как Он праведен.
Кто делает грех, тот от дьявола, потому что сначала диавол согрешил... Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога. Дети Божии и дети Дьявола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего" (1 Ин. 3, 6-10)
Издание:
Михаил /Мудьюгин/ еп. Астраханский и Енотаевский. Спасение и оправдание. (Опыт краткого раскрытия православной субъективной сотериологии) // Богословские труды. Сб. 7. М., 1971, с. 231-239.
Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.
Последнее обновление файла: 01.05.2016.
