Младостарчество – термин, который сейчас очень широко обсуждается и который помимо собственного значения часто употребляется как ярлык. Примерно как стали говорить «фашист», когда хотят сказать о ком-то плохо. Так же начали говорить: это младостарчество. Нарисовали какой-то страшный образ безумного священника, лузгающего семечки да раздающего конфетки, бьющего по лбу, тянущего за косы, одной говорящего «ты выходи замуж за этого», другому – «ты иди завтра в монастырь». Такого церковного самодура, который что хочет, то и делает, никем никак не сдерживаемый, и делает это на том основании, что усваивает себе благодатные дары, которые есть у подлинных старцев. Наверное, такие есть. Но таких – в прямом смысле слова – я никогда не видел. Слышал, читал косвенные отзывы, даже есть известный текст митрополита Антония (Блюма), где он рассказывает о пастырстве и об отрицательных примерах духовного руководства, о которых он узнал от перебравшихся в Англию людей. Но он тоже не прямо видел такого человека, а узнал по рассказам. 

Но в жизни чаще встречается другое: священник невольно, чаще бессознательно начинает «поддавливать», чтобы его слушались не только, когда он говорит то, что является правдой Церкви, Евангелия, канонов, церковного учения, пользой для души. Известно, что это будет не вредно, а иной раз и полезно для души того или иного человека. Есть у него авторитет (чаще всего справедливо заработанный), которым трудно не воспользоваться для решения каких-то либо церковно-практических, либо даже жизненно-педагогических проблем. 

Иногда говорят: «Слушай, ну понятно же, что наш батюшка считает правильным так поступать, что же ты не так делаешь?» Это может не говориться, но атмосфера такая может создаваться: все идут, а ты чего не идешь? Все в источник, а ты чего не идешь? Все едут в паломничество, а ты не едешь? И вот такое давление значительно чаще имеет место, чем что-либо другое. Давление подспудное, высказанное или невысказанное, но как постоянный фон отношений священника и людей присутствующее. 

И вот это давление, если сам священник не стремится его по-разному, иной раз шуткой, иной раз прямым указанием для отрезвления пресекать, не умеет иной раз к себе иронически и сдержанно отнестись, понимая, что он-то как раз не святой Иоанн Кронштадтский, и не Оптинский старец, и не отец Алексий Мечев, а просто один из тысяч клириков Русской Православной Церкви, следующим своим этапом зачастую имеет еще не культ, а «культик» любимого батюшки. Вот как он служит! Тот-то, Фома, совсем не так служит. Я там ничего не ощущаю при богослужении: приду – отстояла и отстояла, а тут приду – какая молитва находит! Ну и дальше: а как исповедует – все его слова, сказанные мне на исповеди, осуществились. Все он в моей жизни предсказал, устроил. 

Чуть только священник позволит сам для себя этим попользоваться, в его сознании уже такая подмена и происходит: он становится из садовника, который поливает, иной раз ограждает, иной раз обрезает, – скульптором, который ваяет. А он – не скульптор. Скульптор – Господь. Это если высоко сказать. 

Жизнь часто значительно грубее, и поэтому в грубых жизненных проявлениях это оборачивается командованием. Командованием, когда необходимая в церковной жизни дисциплина соединяется с тем, с чем она соединима быть не должна, с тем, что является послушанием духовного чада духовному отцу. Когда само слово «послушание» начинает употребляться и восприниматься неадекватно. «Вам послушание чистить картошку» – это обязанность, работа такая, наряд на кухню, а почему-то говорится «послушание». «Вам послушание на клиросе петь» – вообще-то это работа такая, никакое это не послушание, человек за это деньги получает; будет вести себя плохо – его накажут, не будет готовиться – его уволят. Но вот говорят: нет, это послушание. И вот дальше: это послушание, послушание, послушание. Это либо работа, либо обязанность, либо просто необходимость порядок соблюдать. А послушание – это свободное, свободное в тех пределах, которые двумя людьми определены, отдача своей воли ученика учителю, того, кто доверяет, тому, кому он доверяет. Вот это единственное, о чем можно сказать «послушание» в собственном смысле этого слова. 

Часто в кучу все соединяется, и там уже пойди раздели, когда «послушание» – так-то тебе молитвенную жизнь устроять опасно, и «послушание» – пойти завтра на вокзале посылку встретить для прихода или для какого-то другого человека. Крайности такого «послушания»: «Коля – не жених тебе, не жених; конечно, я ничего тебе не говорю, но не жених. Ты вот думай, конечно, а я тебе говорю. Много ты с ним слез-то отольешь». И часто просто взрослый человек, даже не священник, хочет уберечь, оградить своих птенцов от того, чтобы они глупостей не наделали. Но нужно суметь уберечь и оградить так, чтобы избежать такого: «Изволь меня послушаться, если послушаешься, то будет хорошо», а постараться, чтобы человек сам понял, если этого делать не надо; чтобы человек только своей свободной волей решал. Это труднее всего, потому что страшнее всего человеку дать его свободную волю и попытаться рядом с ним стоять, у него этой воли не отнимая. Бог людям эту свободную волю дал, а мы правильней Бога не должны стараться быть. И решать, что Он дал, а я лучше себе возьму и за них все решу, как для них спасительнее быть, как им лучше спасаться. Это очень трудно. Поэтому это явление естественно продуцируется, и часто совсем не из дурных побуждений, не из того, что клирику рабов нужно завести или марионеток, которых он будет дергать за ниточки. Хотя такое, наверное, тоже бывает, но это еще поискать надо.  
 
Есть еще один момент, который может оказаться критерием для оценки того, что такое младостарчество. Это если вдруг от нас начинают требовать, именно требовать, ожидать, чтобы священника любили. Когда не дисциплины требуют и даже не исполнения послушания в том высоком смысле, о котором мы говорили, а повиновения от любви, от единодушия, от того, чтобы вместе на одной ноте души и сердца пели. Это звоночек, что что-то тут неправильно, и надо сразу сделать два, три, десять шагов назад.  

Сказавши это, хочу сказать и другое, с чего начал: что сейчас младостарчеством начинают орудовать как жупелом, говоря, что везде, все младостарчество. И поэтому вообще ни послушания не должно быть в Церкви, ни дисциплины не должно быть в Церкви, вот книжки читай святителя Игнатия Брянчанинова, если не заснешь на пятой странице, и спасайся. Но покажите мне таких, кроме самых умных профессоров в митрах и без митры, которые так вот могут спасаться. Весь опыт жизни Церкви стоял на том, что традиция – это «передавание» из рук в руки, что лучшее предание – это то, чему можно научиться рядом с учителем, а не прочитав книжки. А нам хотят сказать, что времена благодатных старцев кончились (вероятно, уже при Антонии, Макарии и Пимене Великом), а с той поры ничего не было, только младостарцы сплошные, которые сейчас толпами ходят, а вы их не слушайтесь, вы сами умные, вы читайте книжки – Писание, трех-четырех рекомендованных авторов, и все. А если кто начинает говорить о послушании, о духовной жизни, об опыте молитвы, о том, что нужно к ней пробиваться, а если еще и о каком-то мистическом опыте, то это все – либо младостарчество, либо прелесть. Этим все засушивается до уровня бесплодной рациональной схемы, из которой вырасти никогда ничего не может: ни молитва, ни настоящая духовная жизнь. Поэтому осторожно надо подходить. 

У проблемы младостарчества существует обратная сторона: не только в священнике дело, а дело в том, что прихожане и, главным образом, прихожанки готовы искать старцев, видеть их в ни в чем не виноватых приходских священниках. Есть такой пример в жизни Арсения Великого. «Доставала» его очень одна дама из знатных: искала тоже такого благодатного подвижника и абсолютного послушания. Ему периодически по каким-то церковным делам то в Константинополе, то еще где-то приходилось бывать. И вот когда она уже до крайности его утомила, он, как указано, сказал: «Точно хочешь быть в послушании у Арсения?» И она радостно: «Наконец-то! Да, да, хочу, все что угодно сделаю». «Ну, хорошо. Если ты во всю твою последующую жизнь услышишь, что Арсений вошел в тот или иной город, ты тут же должна из него выходить на десять стадий, и пока ты точно не будешь знать, что Арсений их этого города ушел, к городу ближе, чем на десять стадий, не приближайся». Вот это ответ святого. Кстати, если бы так сегодня сказал обычный священник, его почти наверняка обозвали бы грубияном и младостарцем: уже о себе возомнил что-то, одних привечает, других гонит от себя, понятно, я ему не нужна. 

Приходится в иных ситуациях быть значительно более сдержанным и деликатным, исходя из обстоятельств времени и реальной оценки людей. Но, конечно, линия поведения священника должна быть на отказ от подобного рода спекуляций, от такого рода попечений, указаний, пошаговых инструкций. По принципу: прежде чем вскипятить чайник, вы должны налить туда воду, потом воткнуть его в розетку, иначе он никак не вскипит. Правда, от пошаговых инструкций благоразумный священник будет, где можно, дистанцироваться, а где можно – пытаться воспитать людей к тому, чтобы они несли ответственность за свои поступки. Ведь что за всем этим, главным образом, стоит? Бег от ответственности. Нежелание ни за что в жизни церковной и в личной жизни отвечать. Все делать по благословению. Не потому, что это благодатное послушание, а потому, что так легче жить. Не думать и все.

Первоначальный файл с сайта bogoslov.ru.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

Последнее обновление файла: 10.03.2012.