Поиск по сайту

В наше время, когда на первый план выступают проблемы экклезиологии и антропологии, то есть проблемы Церкви и человека, особенно важным становится осмыслить различие, существующее между православным пониманием человека и тем, что нам предлагает современная психология.

Первое, что бросается в глаза – это присущий православному пониманию онтологизм взгляда – наличие вертикали и некая онтологическая мерность: больше или меньше. Это, я думаю, основное в православной антропологии, и именно это с наибольшей отчетливостью отличает ее от западного и вообще современного понимания человека, Церкви и всего остального.

Движение по вертикали, иными словами: обращение, покаяние, обожение – это не нравственно-этические изменения, не инструментальные, как при использовании какой-либо психотерапевтической техники, свидетельствующие о "личностном росте". "Личностный рост" секулярной психологии на деле не является таковым, а есть нечто совсем иное. Беда в том, что слова Бог, духовность, человек, личность в наше время употребляются не в их истинном онтологическом смысле, а просто как ярлыки для маркировки некоторых горизонтальных понятий, представлений и связей. Онтология их утеряна.

Обращение, покаяние, затем воцерковление и обожение – вот основные ступеньки, без осмысления которых нельзя понять, что такое человек. И это признание возможности онтологического возрастания, или сущностного трансценсуса, то есть перехода в другое существование, обретения другой сущности, и есть первое отличие православной психологии от психологии секулярной.

Марк Подвижник говорит о "трех состояниях ума". Первое из них, когда человек не кается, в своих скорбях обвиняет других и пытается бороться за справедливость, он называет нижеестественным. Естественное состояние человека – когда он видит свои грехи, кается в них и борется со своими страстями. Вышеестественное – когда человек пребывает в свете, в благодати и в общении с Богом. И вот этот динамизм – онтологический, сущностный – как раз и есть то, что, собственно, и отличает православную психологию или антропологию от любого другого учения о человеке, будь это схоластическая психология (допустим, католическая, богословская) или экуменическая, оккультная, секулярная.

Второе, что не улавливается неправославными направлениями психологии – это помыслы, это реальность борьбы с падшими духами, реальность существования самих падших духов и реальность их повседневной, постоянной борьбы с человеком, как и реальность Божией помощи человеку и Божиих действий в повседневности, являющих себя в ответ на призывание Бога в молитве, и особенно – в молитве Иисусовой. Иными словами, не улавливается, остается за скобками само существование духовного мира, извне воздействующего на человека, как и разделенность этого мира на светлую часть, божественную духовность и духовность темную, демоническую, которая открывается человеку на первых этапах воцерковления: после покаяния, причащения и начала чтения утренних и вечерних молитв и молитвы Иисусовой.

А если в учении о человеке отсутствует представление о помыслах, от врага всеваемых, то из него, соответственно, выпадает и вся область борьбы с ними, а значит, и момент необходимости понуждения ради восхождения по ступеням духовного совершенствования. Восхождения, которому препятствуют падшие духи и страсти человеческие, открывающиеся нам именно в этой борьбе.

Наши страсти, те восемь основных страстей, о которых обычно говорят святые отцы – еще один чрезвычайно важный, третий момент, ускользающий от рассмотрения в секулярной психологии, это понятие о падшести.

Мир, плоть и диавол – вот три врага, которые нам открываются в борьбе со страстями. То есть падшесть наша проявляет себя, во-первых, в ответ на какие-то реальности внешнего мира как "похоть очей", во-вторых, в виде страстей, гнездящихся внутри человека, в его плоти, противодействующей его духовному восхождению, и, в-третьих, через помыслы, всеваемые падшими духами. И потому православная психология – это психология борьбы. Борьбы за выживание, борьбы против реальной угрозы гибели, борьбы за спасение человека. Мы облечены во врага нашего спасения – в плоть, и, чтобы спастись, должны с нею бороться, как должны бороться и с диаволом, которого не зря называют человекоубийцей. Но и мир, нас окружающий – такой же человекоубийца и враг нашего спасения, как плоть и диавол. Четвертый важный момент – это понятие обольщения, прелести, которого нет не только в секулярной психологии, но и в других религиях, кроме православия. Тут речь идет о ложных духовных состояниях, о понимании того, что мы все находимся в обольщении, в прелести, в общей прелести. Общей прелестью является, согласно святым отцам, мир, который нам предоставляет возможность удовлетворения страстей. Его задача – нас обольстить и через обольщение убить. Общим обольщением является и гуманистическое мировоззрение, внутри которого мы живем.

Оно так искусно нас обольщает, что мы даже не замечаем его обольстительности, его прелестности и, соответственно, не можем понять, что оно в действительности собой представляет. Мы, к примеру, часто не понимаем, что средства массовой информации имеют враждебный нам, разрушительный, смертоносный характер, и, находясь в обольщении, говорим: "А что плохого в телевидении? Почему бы мне не посмотреть "Храм"? Или "Новости"? И еще что-нибудь?" Или: "Что плохого в газетах?"

Пятое, что отличает православную антропологию от всех остальных – это учение о руководстве на пути совершенствования, учение о Церкви. Церковь есть Богочеловек, Иисус Христос. Церковь – это "Тело Христово, а мы уды, части". И кроме психологии человеческой индивидуальности – психологии человека до грехопадения, после грехопадения и после восстановления – существует еще психология Церкви. Церкви как Богочеловеческого организма. Это психология Иисуса Христа, психология соборности. Пилат, наверное, был самым выдающимся из всех психологов-гуманистов, глубже даже Фрейда. Потому что понял это и сказал: "Се Человек". То есть человек с большой буквы, собственно Человек. И это действительно так. Может быть, только Он единственный, только Иисус Христос и есть Человек.

Воскресшее естество Христово, о котором говорит Евангелие, являет нам то, куда мы должны трансцендировать, куда мы должны идти. Потому что мы должны усвоить – усвоить через причащение, в Церкви – естество воскресшего Христа, обладающее свойствами, отличными от свойств этого мира.

Учение о смерти – следующий очень важный момент, присутствующий в православной психологии в отличие от психологии секулярной. Без смерти не может быть осуществлена полнота подражания Христу, а мы должны пройти весь путь, который прошел Христос.

Вопрос: Психология сверхъестественного состояния, психология Церкви и психология Иисуса Христа – это все разное?

О. Владимир: Психология сверхъестественного состояния – это психология Христа по воскресении, а Церкви – это Христа в падшем мире, когда Он здесь в падшем естестве жил и проповедовал.

Вопрос: В падшем естестве, но без греха? Как это можно осмыслить?

О. Владимир: Да, это и есть то, что надо осмыслить. Смерть еще не побеждена, грех превзойден постоянным подвигом при соединении Своей человеческой воли и воли Божией, как в Гефсимании: "Не Моя воля, но Твоя да будет!" (Лк. 22, 42). И это не только в Гефсимании, а в течение всей Его жизни. И до того как воплотился, и в любой момент воплощения, и на Кресте. Но сказано это было единожды, в Гефсиманском саду. Впрочем, все это требует специального рассмотрения.

Существенно важно то, что третий, онтологический уровень духовного восхождения человека (тот, что следует за борьбой со страстями, праксисом и созерцанием, феорией) – он не последний. За ним следует опыт прохождения через смерть и посмертное существование. И опыт воскресения, и опыт вхождения в вечную жизнь в естестве воскресшего Христа. Все это входит в учение о человеке. Нельзя из жизни человеческой что-то выбросить и построить какую бы то ни было антропологию.

Антропология должна быть цельной, она должна включать весь путь человека. А путь человека какой? От сотворения Адама, сотворения Евы, грехопадения и до вхождения в вечную жизнь одних и адских мучений других, тех, кто не пожелал войти в нее, то есть, имея волю, имея свободу, не обратился, не пошел за Христом – и не вошел в Царство Небесное.

Только полная, целостная антропология может быть истинной и реалистической. И только она может давать ответы на вопросы и служить руководством к действию, только внутри нее можно совершать выбор в каждый момент жизни: в быту, в профессиональной деятельности, общественной, научной, религиозной. Если такая антропология отвергается, то человек выпадает из самого себя, он перестает быть самим собой, то есть он роняет свое достоинство, он занижает свои возможности, свой, как говорят психологи, "уровень притязаний", и начинает рассматривать себя лишь частично, нецелостно, в каком-то одном ракурсе.

Духовная жизнь человека описана в Апокалипсисе. В символах Апокалипсиса можно прочесть все то, что должно произойти в человеке, в его душе, до того как произойдет со всем миром. Апокалипсис – пришествие Христово. Поскольку большой космос есть изображение человека, то и в человеке пространство должно свиться в свиток, то есть пространство должно смириться в линию, потому что предел свитка – линия, а линия потом смиряется в точку, а точка – в небытие. Точкой в человеке является сердце, и смирение идет к этой точке, и после прохождения через эту точку должно быть расширение к высшему, то есть осуществляется движение от внешнего к внутреннему, а через эту точку – к высшему. Поэтому в молитве Иисусовой, которая творится в сердце, ум соединяется с сердцем, то есть ум проходит через эту точку, а потом восходит к высшему, в иное пространство и время, вернее, уже не время, а вечность.

Точка – это смирившаяся линия, линия – смирившаяся плоскость, плоскость – смирившееся пространство, а объемность – это смирившаяся многомерность. Геометрия может быть иллюстрацией к нравственности и даже, как в нашем случае, к онтологичности, потому что смириться или возгордиться значит двигаться по вертикали онтологичности. После точки есть еще небытие, полное отсутствие. Вот это уже смирившаяся точка

Вопрос: Это нирвана?

О. Владимир: Нет, не нирвана, а именно небытие. Об этом пишут святые отцы. Бог творил из ничего. Если ты не смиришь себя до состояния "ничего", не станешь ничем, то Бог не станет из тебя творить.

Вопрос: Может ли точка возрастать духовно? Не развернувшись в вертикаль?

О. Владимир: Она может возрастать через уничижение. Как Господь говорит: "Всякий возносящийся уничижен будет, и всякий смиряющийся вознесен будет". А как происходит это вознесение? Когда сходятся линии. Вот две сходящиеся линии – они выражают еще онтологичность: их две, и в то же время они едины, едины в той точке, где они сходятся. И вот они смиряются, эти две части антиномии, и проходят точку схода. Пройдя эту точку схода, точку уничтожения, они разворачиваются уже в другом пространстве, то есть происходит вот что: линии смиряют себя до точки, но это уничижение не конечное, оно является началом возрастания. Сначала смирение, потом возрастание, уже в ином онтологическом пространстве. Как у Августина: "От внешнего к внутреннему, от внутреннего к высшему".

Внутреннее и есть точка, а высшее – это иное пространство. Это и есть "всякий смиряющий себя вознесен будет". Эти две линии и есть смиряющие себя до точки. Они смиряются, уничижают себя и потом "возносятся", переходят в другое пространство.

Можно развивать себя и в координатах этого падшего мира: точка может развернуться до линии, линия до объема. Но это возрастание ложное, и оно, в конце концов, уничижится: всякий возносящий себя в этом падшем мире, "развертывающий" себя – он смирится, все это рано или поздно схлопнется в линию и потом сожмется в точку, где бы человек ни находился, как бы он ни успел расшириться.

"Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" (Мф. 16, 26; Мк. 8, 36). То есть не пойдет, не расточит имение, не пройдет через эту точку отсутствия существования и не выйдет в мир максимальных духовных возможностей, не пройдет через трансценсус. Смирившись, человек уходит, как бы отбрасывает от себя координаты материального, а точку Господь уже не превратит в небытие.

Человек, собственно, может двигаться в одном из двух направлений: либо он к точке стремится, к смирению, за которым стоит Бог и весь невидимый, ангельский мир, и будущий век, и Царство Небесное, либо он пытается расшириться, умножиться, обладать чем-то. "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе" (Мф. 16, 19). И еще о сокровищах на небе Господь говорит: "Кто не собирает со Мною, тот расточает" (Мф. 12, 30; Лк. 11, 23). Путь собирания со Христом – путь смирения.

Вопрос: Наукой заниматься есть расточение?

О. Владимир: Смотря как заниматься. Те ученые, которые посвящали науке жизнь и думали, что они спасители человечества, гении, что их деятельность – самая важная на земле, они ошибались. Вольно они ошибались или невольно, действительно так понимали или была тут и доля неискренности – это уже Господь разберется. Но у них изначально была ложная парадигма, потому что они отказались от средневековой науки, целостной и духовной, христоцентричной, и приняли гео-, а потом гелиоцентричный подход. Центр мироздания уходил все дальше и дальше, то есть совершалось развертывание вовне, а не внутрь.

О. Павел Флоренский дал нам другой пример – пример того, как, занимаясь наукой, идти по пути обнищания, по пути раздачи имения, по пути возвращения к точке. И благодаря ему все области науки имеют образцы и примеры, как воспринимать этот мир, как идти не вовне, а к себе, идти, не отталкиваясь от того, что человек имеет в любой области знания. Он показал, что существует граница в неведомом, дойдя до которой не надо уже дальше это неведомое изучать, факты ли собирать или какие-то закономерности выводить. А остановиться, повернуть назад и начать все раздавать – обратиться "от внешнего к внутреннему и от внутреннего к высшему", по слову блаженного Августина

Вопрос: Что такое наука?

О. Владимир: Наука, я думаю – это искренность и истинность в отношении внешнего.

По каким-то причинам европейскому миру, европейскому человечеству, европейскому христианству, христианской Церкви почему-то надо было пройти этот путь стяжания внешнего, этого расточения, этой гордости, которой предстояло смириться. И начало XX века было той гранью, за которой стало возможным возвращение на путь раздачи имения, путь собирания со Христом, путь отказа от исследования только внешних законов и структур, возвращение от общего к индивидуальному, от социального к личному.

На Страшном Суде разберутся, приближало ли тебя ко Христу твое занятие, собирал ли ты со Христом или расточал. Во всяком случае, о. Павел Флоренский открывал нам на это глаза и проторил пути.

Вопрос: А что правильнее – заниматься наукой, вот хотя бы той же православной психологией, или бросить ее и только молиться?

О. Владимир: Тут каждый должен решать внутри своей жизни и внутри своего состояния. И делать то, что может. Я думаю, страшнее всего – совсем ничего не делать, поддаться унынию – расслаблению и дреманию – лености. Молиться, читать Священное Писание, возрастать духовно, – что может быть лучше? Но если не можешь – напиши статью или скажи что-нибудь, и, может быть, кто-то тебя услышит и начнет читать и молиться, и это как-то уменьшит степень того разрушения, которое совершилось бы, если бы ты вообще ничего не делал, а только спал бы, ел и смотрел телевизор.

Поэтому я так полагаю, что хотя молитва и выше, но заниматься рефлексией духовного опыта тоже неплохо. Да и святые отцы не только молились, но и общались, передавали другим свой духовный опыт – когда они не были в состоянии духовного восторга.

Когда апостол Павел был на третьем небе и слышал "глаголы неизглаголанные", он, конечно, в это самое время не писал своих Посланий, но когда возвратился на землю и стал писать кому-то по поводу неких неурядиц, то написал и о третьем небе, и о глаголах, которые там слышал

Тут как бы ступеньки получаются: человек движется то вверх по вертикали, то вниз по горизонтали, иными словами – то опыт духовный приобретает и возрастает, то останавливается в своем возрастании, в своем движении вверх и использует это как возможность описать и осмыслить, что с ним происходило. Непрерывно вверх идти, я думаю, и у святых отцов не получалось. Епископ Игнатий пишет, что свойством падшего естества является изменчивость: мы то собираем, то, в лучшем случае, храним А то и расточаем И надо стараться расточить не так: много, как: удалось собрать.

Когда святые отцы писали свои творения – наверное, это всегда давало им в духовном плане меньше того, как если бы они в это время стояли на молитве. Хотя здесь не все так просто. Вот архимандрит Софроний (Сахаров) рассказывает, как его еще на Афоне, где-то в самом начале, благословили изучать новогреческий, и он жалел, что это отвлечет его от молитвы. Но настоятель сказал ему: "Тем, как: ты его изучишь, и вообще тем, что будешь его изучать по послушанию, ты оправдаешься на Страшном Суде". И когда он стал выполнять это послушание, то молитва его не только не прервалась, но усилилась. Послушание не мешало молитве. Изучение новогреческого оказалось для него этапом и ступенькой духовного возрастания.

Тут важен момент послушания, момент благословения. Вот Константин Леонтьев писал романы и статьи по благословению старца Амвросия Оптинского. Потом, примерно за год до смерти, он, тоже по благословению, перестал писать, принял иночество и почил о Боге. О. Павел Флоренский писал тоже по благословению старцев. Сначала его благословлял старец Исидор Гефсиманский, житие которого, "Соль земли", он написал, потом – епископ Антоний (Флоренсов). Он благословил его и жениться, и поступить в Духовную Академию, то есть все это было по благословению. По благословению своего старца, будучи иноком, Алексей Федорович Лосев занимался наукой. Он спросил: "Может быть, не заниматься?" Но старец сказал: "Нет, занимайся", и Лосев писал об античной эстетике и о многом другом.

Вопрос: В чем смысл такого благословения на занятия наукой?

О. Владимир: В том, что, когда на такие занятия берется благословение, они становятся средством духовного развития человека. В Евангелии сказано: "Тогда будут двое на поле: один берется, а другой оставляется; две мелющие в жерновах: одна берется, а другая оставляется" (Мф. 24, 40-41). То есть один будет взят в Царствие Небесное, а другой нет. То есть не само дело является оправданием и определяет, спасется человек или нет, а то намерение, с которым он, например, мелет зерно. Если он по благословению, для спасения души что-либо делает, то он берется, если нет – оставляется. Двое будут на одре, супруги – один будет взят, другой оставится, то есть один, допустим, из сластолюбия в браке находился, другой – по благословению, ради Христа. Так и ученые: один занимается наукой, чтобы прославиться, другой пытается что-то понять, потом передать кому-то, как-то этим послужить Господу.

Например, в советское время нельзя было открыто проповедовать Христа и Евангелие. А Лосев был иноком, и он проповедовал. Но не прямо, а через преподавание классической филологии. Тридцать лет преподавал, и мало кто знал, что он христианин, и что он пишет дома. А что он был иноком Андроником, вообще стало известно после его смерти. Дело тут, собственно, не в том, хороша наука или плоха, а благословлен ли труд человека. Литературный ли, философский, любой – важен мотив, ради чего все делается. Важно, чтобы человек готов был принять волю Божию: скажут ему заниматься наукой или чем-то другим – будет заниматься, скажут. "Не надо" – не будет.

Вопрос: Здесь, по-видимому, учитывается предрасположенность человека?

О. Владимир: Здесь учитывается то, что ему полезно для спасения. Старец молится, и Господь ему открывает: "Наукой пусть занимается". То есть его место, его способ духовного возрастания и совершенствования – занятия наукой. Мотив может со временем измениться. И благословение тоже. Вот как Леонтьева старец Амвросий Оптинский благословлял писать романы и публицистику, а потом сказал "Теперь не пиши, теперь читай молитву Иисусову, потом поедешь в Троице-Сергиеву Лавру, там примешь постриг в иночество, будешь не Константином, а Климентом, и готовься уже к вечной жизни".

 

 

Издание:

Цветков Владимир прот. Православная антропология и современная психология // Его же. Беседы о православном мировоззрении. – СПб.: Русская Классика, 2009, с. 487-503.

 

© Библиотека христианской психологии и антропологии (по персональному разрешению автора).

 

 

Последнее обновление файла: 01.03.2016.