Братусь Б. С. Российская психология на перепутье (текст)

В настоящее время (эти строки пишутся в 1994 г.) можно говорить, по крайней мере, о трех тенденциях в отечественной психологии.

Первая – это продолжение марксистки ориентированных исследований. Теперь эта ориентация перестала быть доминирующей, единственной и обязательной, однако долгие годы следования ей сформировали исследовательское мышление, от которого невозможно отказаться в одночасье. Да – в общем это и не требуется – каждый волен выбирать основания своих взглядов; важно, чтобы речь не шла, как прежде, о насильственном внедрении этого учения.

Следующую ориентацию можно условно назвать западнической. Это – ассимиляция, адаптация, адаптация, подражание западным течениям в психологии, которые столько времени были отторгаемы предыдущим режимом.

Наконец, третье направление можно назвать христиански ориентированным, поскольку исходные представления христианства рассматриваются в нем как опорные, исходные для психологической работы.

Направления эти представлены на сегодня весьма неравномерно. Первое (марксистское), лишившись государственной поддержки, явно идет на убыль. Второе (западническое), напротив, испытывает несомненный подъем. Третье (христиански ориентированное) представлено пока в самой начальной форме. Рассмотрим теперь подробнее возможность укоренения на новой российской почве каждого из этих направлений и их связь с тем или иным решением проблемы человека.

1. МАРКСИСТСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ

В прошлой главе речь уже шла об основной задаче "борьбы коммунистической партии" – уничтожении человека в человеке. Является ли, однако, повинным в этом марксизм и, в частности, марксистки ориентированная психология? Быть может советская компартия (и так думают довольно многие) просто извратила марксизм, тогда как, если его брать в чистом и правильном понимании, он остается полезным человечеству учением.

Думается, что все предыдущие рассуждения достаточно раскрывают нашу позицию в этом вопросе, но чтобы внести окончательную ясность, воспользуемся наглядным образом. При обсуждении картины Николая Рериха "Гонец" Л.Н. Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие еще молодому тогда художнику сказал: "Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше – жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет". Представим сказанное в виде простой схемы. (Рис. 1).

– 31 –

Река бытия, жизни, с ее сильно сносящим к низшему течением; субъект (С) и цель, которую он хочет достичь (Д). Парадокс состоит, однако, в том, что добросовестно устремляясь к этой цели, он ее достичь не сможет, но окажется ниже (например, в точке В), подчас – много ниже того, к чему стремился, а чтобы достичь, в конце концов, намеченного, он должен ставить себе иные, куда более высокие, превосходящие цели (А).

Эта модель может быть распространена как на отдельные нравственные судьбы, так и на целые исторические эпохи, в том числе и роковую для нас эпоху материализма, наиболее ярким и последовательным воплощением которой является марксизм.

Действительно, победившая у нас линия материализма имела некоторое начало реализации, некоторую точку опоры, цель, исток, слово, идею, которая стала знаменем, символом, первым толчком на пути, приведшим спустя десятилетия к нынешнему краху. Этим идейным началом можно условно считать сформулированную Фейербахом и развитую Марксом и Энгельсом мысль о том, что не следует заниматься более отвлеченными, завышенными, заоблачными представлениями о человеке, его религии, нравственных ценностях, словом, всем тем, что можно назвать метафизическим измерением человека, а надо думать только о человеке реальном, как он есть. Подчеркивая приоритет именно Фейербаха в формулировании этой идеи, Маркс и Энгельс пишут в своем совместном произведении "Святое семейство, или Критика критической критики" (1844 г.): «Кто поставил на место старой рухляди, в том числе и на место "бесконечного самосознания", не "значение человека" (как будто человек имеет еще какое-то другое значение, чем то, что он человек!), а самого "человека"? Фейербах и только Фейербах». Отсюда и началась философская, идейная, а затем и вдохновленная ею политическая борьба за тот, словами К. Маркса, "строй общественного жизненного процесса", который "сбросит с себя мистическое туманное покрывало, ...станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем".

Функцию этого контроля и взяла, присвоила себе в дальнейшем коммунистическая партия, последовательно уничтожая суверенные права человека, его свободу – все то, что мешало контролю, не давало

– 32 –

делать его повсеместным, тотальным. Психологи также оказывали в этом посильную помощь. Вся советская психология буквально пронизана идеей формирования человека, одна из ведущих теорий так и называется теорией планомерного формирования. Это, по сути, прямой ответ на сформулированный еще Бухариным социальный заказ производить людей так же, как производят деталь или машину.

Так что последствия марксизма, равно как и его применения в психологии, конечно, же, отнюдь не случайны, хотя в самом истоке, на уровне первых формулировок многим казалось, что ни о какой трагедии речь не идет, напротив, именно в марксизме кроется начало подлинной заботы о человеке и реального гуманизма, планомерно осуществляемого на благо людей.¹ Но посмотрим на нашу схему. Это было не что иное, как направление в некую точку "Д", в точку как бы разумного и справедливого бытия человека, которое, в свою очередь, определит его достойное и гармоническое сознание. Конечно же, – и это надо сказать со всей определенностью – ни Фейербах, ни Маркс с Энгельсом и помыслить не могли о концлагерях, депортациях целых народов, массовых расстрелах и т.п. Однако в основе всех этих ужасов лежит то смещение мысли, смещение направления общественного движения, у начала которого они стояли, за которое так активно, напористо и талантливо ратовали. Урок, полученный нами, говорит о том, что цель "реальное счастье реального человека" напрямую не достигается, если ставить ее как таковую, а затем сознательно и планомерно следовать прямо к ней. Она неизбежно исчезает в ходе этого движения, и мы вдруг оказываемся в ином месте – страшном, кровавом, на каждом шагу унижающим и попирающим человека. И получаем в результате не "человека реального", сознательно, планомерно формируемого, а человека, в нашем случае, "советского".²

Общий вывод, таким образом, состоит в том, что поставленная обществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общественного (личного) бытия, по сути, невыполнима. Или чуть иначе – видимые социально-политические (социально-психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, возникающих в результате движения к часто скрытой, трудно формулируемой цели. Направление этих смещений очевидно – от высшего к низшему. Цель

__________

¹ Интересно, что в России попервоначалу социалистические идеи отнюдь не всегда противопоставлялись христианству. По замечанию Ф.М. Достоевского (1848 г.) "зарождающийся социализм сравнивался тогда даже некоторыми из коноводов его с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации".

² Надо ли говорить, что речь идет об общих социально-психологических закономерностях, а не о частном выверте или неудаче, имевшей место лишь на территории бывшего Советского Союза. "Советский человек" – явление интернациональное, всемирное, его родовые черты без труда узнавались на Кубе и в Анголе, во Вьетнаме и в Польше, в Румынии и в Германии (ГДР). Именно изначальная разность религий, рас, народов показывает, насколько объективны, серьезны, принудительны законы формирования Homo soveticus, насколько эти законы перекрывают, перемалывают исходные межкультурные несовпадения людей, имевших соблазн или несчастье вступить на этот путь.

– 33 –

тем самым не должна быть равной сама себе, но для достижения реального и возможного надо стремиться к идеальному и невозможному.

И отсюда вывод уже относительно марксистской психологии – всякое ее последовательное развитие, в принципе отрицающее метафизическое измерение, с неизбежностью ведет к ущербному образу человека, к формированию в конечном итоге "советскоподобных" личности и общества. Этот вывод не значит, разумеется, что мы ратуем за жесткое ограничение или даже запрещение марксистской психологии – она может иметь место и добиваться серьезных успехов в частных исследованиях. Необходимо лишь понимать и реально оценивать ее общую конечную перспективу и смысл.

2. ЗАПАДНИЧЕСКИЙ ПУТЬ

Перейдем теперь к другой современной линии развития психологии в нашей стране – западнической, которая, как уже было отмечено, переживает сейчас наибольший подъем.

Если взглянуть на происшедшее в XX в. в нашей стране глазами отстраненного ученого, то можно вполне воспринять это как некий эксперимент, в котором человек, общество, его институты подверглись длительному воздействию материализма последовательно марксистского толка. Эксперимент отвечал требованиям науки, в нем можно четко выделить варьирование переменных, условий, режимов функционирования испытываемых объектов. Было в нем выполнено требование исключения, вернее, сведения до предельно возможного минимума, внешних помех, чуждых влияний. Так, для заслона от внешнего мира и создания особой, изолированной "внутрилабораторной" обстановки кремлевскими экспериментаторами был воздвигнут "железный занавес", который среди прочего перерезал взаимосвязанную мировую науку и, в частности, взаимосвязанную мировую психологию, на две качественно разные части – западную и советскую, капиталистическую и социалистическую. Ныне завеса рухнула и многие, естественно, потянулись к общению, которого были лишены десятилетиями, к ассимиляции накопленного за это время Западом опыта. Но прежде чем проигрывать и повторять чужие ходы, необходимо проанализировать их суть, увидеть не только внешние моменты и успехи, но те глубинные уроки и предостережения, которые вытекают из отнюдь не простого и тоже во многом драматического западного пути или, если продолжить аналогию, западного эксперимента развития психологии в различных условиях и режимах функционирования капиталистического мира в XX в.

Принято выделять три основные школы или, используя термин Абрахама Маслоу, силы в западной психологии XX в.: бихевиоризм, психоанализ, гуманистическую ориентацию. Кратко взглянем на них под углом интересующей нас проблемы человека и оценки возможности их укоренения на нашей почве.

Первая сила – бихевиоризм – имеет свои достаточно глубокие российские корни. Например, выпускаемый в 1907-1912 гг. В.М. Бехтеревым

– 34 –

журнал "Объективная психология" переводился на немецкий, французский, английский языки и оказал явное влияние на формирование бихевиоризма. Строго говоря, построенная Бехтеревым концепция психологии, названная им рефлексологией, по сути и есть бихевиоризм. Что же касается И.П. Павлова и его исследований, то он рассматривается всеми как признанный предтеча бихевиоризма. В России XX в. это направление психологической мысли не получило своего дальнейшего раскрытия по той же причине, по которой не были раскрыты и другие направления – в 30-е годы свободное развитие психологии было остановлено.

Философским основанием бихевиоризма (или иначе, поведенческой психологии) служил позитивизм, эмпиризм. Приоритет поэтому отдавался только видимым и регистрируемым фактам поведения и первоначально все сводилось к формуле "стимул-реакция". Мы можем наблюдать, регистрировать стимул и затем реакцию на него; все же остальное, что происходит в сознании, личности, мотивационной сфере, мы наблюдать не можем, это – "черный ящик", который объективная наука не должна принимать во внимание.

Правда, таков был лишь первоначальный манифест, в дальнейшем, как обычно, резкость первых заявлений была значительно смягчена и "сознание" стало возвращаться и в поведенческую психологию, но в крайне усеченном и сугубо механистическом виде под названием "промежуточных переменных", т.е. некоторых образований, которые встают на пути между стимулом и реакцией и которые необходимо все же учитывать, чтобы верно прогнозировать реакцию. Так или иначе, бихевиоризм был и остается последовательным воплощением позитивистских тенденций, установившихся к началу XX в., прямым следствием упований физиологической психологии. Понятно, что бихевиоризм есть последовательный материализм, отрицание сакральности и тайны человеческой личности. Человек, писал один из родоначальников течения Дж. Уотсон, "представляет собой животное, отличающееся словесным поведением". И хотя более позднему последователю бихевиоризма такое определение могло бы показаться слишком огрубленным, общий подход остался, в основном, неизменным. Образованный мир был, например, шокирован вышедшей в 70-х годах книгой Б. Скиннера "По ту сторону свободы и достоинства", где принципы бихевиоризма были так применены к анализу общества и человека, что понятия свободы, достоинства, ответственности, морали предстали лишь как производные от системы стимулов, "подкрепительных программ" и были оценены, в сущности, как "бесполезная тень в человеческой жизни".

Второй силой, по Маслоу, был психоанализ. Направление также не чуждое истории российской психологии и успешно развивавшееся у нас до 30-х годов. Общий подход был здесь как бы противоположным бихевиористскому. Если бихевиористы игнорировали сознание, считая его недоступным научному исследованию, то психоаналитики, напротив, принялись за изучение сознания. Если бихевиористы не отваживались строить какие-либо гипотезы о внутреннем мире личности, то

– 35 –

психоаналитики стали активно выдвигать такие гипотезы. Если бихевиористы оперировали лишь объективно регистрируемыми фактами, то психоаналитики стали широко вводить новые понятия, термины, умозрительные модели, очень часто не имеющие сколько-нибудь четкой предметной отнесенности и возможности объективной оценки. Стала строиться новая психологическая мифология. И Фрейд как необыкновенно честный и острый исследователь сознавал это. В письме к Эйнштейну он писал: "Вам может показаться, будто наша теория – это своего рода мифология и в настоящем случае даже неприятная мифология. Но разве каждая наука, в конце концов, не приходит к подобной мифологии? Разве то же самое нельзя сказать о Вашей собственной науке?" По сути дела, это было признанием мифологичности не только собственных психологических построений, но и вообще любой науки, даже сугубо естественной, той же физики Эйнштейна. Если учесть, что вера при этом отрицалась, вернее, тоже почиталась мифом, "коллективным неврозом", парафразом Эдипова комплекса, то все становилось шатким, неопределенным. Фрейд как бы воспроизводил вопрос многоопытного и уставшего душой Пилата: "Что есть истина?", – подразумевая самим вопросом, а главное, тоном, каким он задавался, что ее нет, все относительно, все есть лишь разные формы вымысла, мифологии.²⁰

Сказанное не означает, конечно, что Фрейд или его последователи легко относились к своим ученым трудам и согласились бы рассматривать их как относительные вымыслы и мифы рядоположно с другими концепциями. Разумеется, свое направление они считали самым верным в отражении природы человека – одинокого в одиноком мире и с коварной, блудливой, плохо управляемой душой, не имеющей внешних опор и высшей помощи. В этом плане, несмотря на явное различие и, казалось бы, даже противоположность подходов, бихевиоризм и психоанализ сходились – они строили психологические представления, не прибегая к духовным реалиям. Личность не имела особой, априорной ценности, ее идеалы и стремления считались лишь производными, сугубо вторичными от поведенческих (бихевиоризм) или бессознательных (психоанализ) процессов. То и другое течение были последствиями, порождениями материализма и атеизма, поэтому не случайно, что они оба достаточно легко ассимилировались марксизмом: советская рефлексология как разновидность бихевиоризма претендовала в 20-х годах на роль единственно марксистской психологии; весьма активен в этом отношении был тогда и фрейдизм, справедливо подчеркивавший свое материалистическое начало. Можно считать, что именно в эти годы в России

__________

³ Кстати Пилата можно считать как бы первым позитивистом. Его вопрос подразумевает ответ в словах, доказательствах, фактах. Между тем истина живая, воплощенная – Сам Христос. Ее-то и не видит, не может увидеть Пилат, хотя Спаситель и стоит перед ним. В конце XIX в. – начале XX в. человечество опять вернулось к пилатовской слепоте и опять устало и раздраженно вопрошало: "Что есть истина?", словно забыв, что правильной постановкой будет: "Кто есть истина?"

– 36 –

появились первые попытки создания фрейдомарксизма – направления, до сих пор имеющего место на Западе.

Теперь о "третьей силе" – гуманистической психологии. На этот раз прямого аналога или предтечи в отечественной психологии мы не найдем просто потому, что это течение стало оформляться только в 50-х годах, когда советская психология была отделена от мировой непроницаемым "железным занавесом".

Гуманистические психологи начали с того, что отбрасывалось первыми двумя "силами". Камень, отвергнутый предыдущими строителями, лег в основание их здания: человек, личность – постулировали они обладает априорной ценностью, возможностью свободного творчества, неповторимой индивидуальностью, стремлением к самораскрытию. Эти тенденции отнюдь не вторичны и производны, а составляют самую суть, вне которой человек просто перестает быть человеком. Они-то и являются подлинными движущими силами развития, а не изолированные поведенческие реакции или бессознательные комплексы, порожденные в далеком детстве. В качестве философской основы провозглашались при этом идеи классической Греции и европейского Возрождения, представления о человеке как мере, мериле всех вещей.

Когда в 1964 г. в американском городе Олд Сейбрук собралась первая широкая конференция по гуманистической психологии, то ее участники, такие как Гордон Олпорт, Шарлотта Бюллер, Абрахам Маслоу, Ролло Мей, Карл Роджерс и другие пришли к выводу, что две главные психологические школы (бихевиоризм и психоанализ) не видели в человеке специфически человеческого, игнорировали реальные проблемы человеческой жизни – проблемы добра, любви, самосознания, они игнорировали особую роль нравственности, философии, искусства, религии и были ни чем иным, как "клеветой на человека". Гуманистическая психология как новая, "третья сила" должна была ввести эти реальности и исходить из них в своих исследованиях и практике.

Прежде чем оценить данный подход и его приложимость к современной постсоветской психологии зададимся одним чрезвычайно важным для нашей темы вопросом – почему понадобилось более трех четвертей века, чтобы психология в лице основателей гуманистического подхода вернулась к отвергнутой в ее первых манифестах душевной реальности, к тем, как ей казалось, сугубо субъективным, трудно уловимым моментам, учет которых лишь мешает построению строгой психологической науки. В самом деле – ведь то, что человеческие ценности и смысл жизни не пустой звук, было известно давно. Почему же только с конца 50-х годов это стало в психологии не просто идеей, частной концепцией, но "силой"?

Ответить на этот вопрос невозможно, если рассматривать науку изолированно, вне того духовного и культурного контекста, который порождает ее и определяет ход ее развития. Научные увлечения, пристрастия возникают не сами по себе. Они есть одновременно ответ и проект. Ответ на жизненную ситуацию, состояние культуры и проект будущего изменения и движения. Эти две функции могут не совпадать,

– 37 –

а иногда и трагически расходиться. Это линии отражения и преображения мира, всегда неизбежно связанные с текущей реальностью, не идущие, как думают многие, по своей особой, внутренней, автономной логике чистой науки. Поэтому перемена научной парадигмы это всегда знак и возможной перемены мира, а перемена мира, в свою очередь, ведет к перемене научной парадигмы. Речь, конечно, о ведущих научных парадигмах, тех, которые выходят на авансцену, задают образ мыслей и видения, становятся "силой", а не просто отдельной "школой". Параллельно существуют и множество других, оказывающихся в тени. Можно сказать, что время выхватывает как луч прожектора лишь несколько линий и делает на них основную ставку.

Так что же изменилось во времени, в культуре, что на авансцену помимо двух вышел третий подход, "третья сила" в психологии?

Прошла величайшая война (1939-1945). По известному определению, война есть продолжение политики другими средствами. За политикой стоит идеология, за идеологией – концепция личности, человека. Толстой писал, что люди только делают вид, что торгуют, строят, воюют. Все, что они действительно делают, это решают нравственные вопросы. Это и составляет основное, главное дело человечества. Наш век, унаследовав некоторые тенденции века XIX, тоже исходил из определенного решения нравственных вопросов, имел свою направленность – о чем мы уже говорили – человек был разоблачен, превращен в объект среди других объектов, в нечто относительное, лишенное внутренних опор и безусловных нравственных ориентиров. Психология принимала посильное участие в этом, "лишив" человека души, сознания, веры, любви. Это последовательное разоблачение и низведение человека не могло не закончиться катастрофой. В Европе восточной это была катастрофа коммунизма, в Европе западной – катастрофа фашизма. Эпицентром первой стала Россия, эпицентром второй – Германия, т.е. два крупнейших, определяющих народа Европы. Фашизм был тем самым воплощением "развоплощенного" человека. И это воплощение было чудовищным. Ведь фашизм в отличие от коммунизма даже не скрывал своего злодейского лика, намерений, отношения к человеку, презрения к "низшим" расам и т.п. И то, что он, тем не менее, имел успех, завоевывал симпатии столь многих людей того времени, не может быть объяснено не чем иным, как предшествующей историей отпадения от Бога и "развоплощения" человека. В самом деле, если Бог мертв, как утверждал Ницше в конце XIX в., а человек столь ничтожен и относителен, то зачем стесняться и опасаться какого-то нравственного осуждения, тем более, что оно тоже заведомо относительно. Именно этот взгляд, его проникновение и повсеместное внедрение обеспечили успех фашизму, превратив последний из одной из частных концепций в грозную силу, в двигатель страшного эксперимента, который должен был наглядно показать, продемонстрировать – к чему ведет подобный путь.

И к чести Запада надо сказать, что его общество, ученый мир очень серьезно восприняли уроки этого эксперимента и сделали

– 38 –

соответствующие выводы. Одним из таких выводов и было, на наш взгляд, появление гуманистической психологии.

Теперь о возможности ее применения в нынешнее постсоветское время. Прежде всего, этот подход представляется как бы наиболее близким нам. Он противостоит психоанализу и бихевиоризму как вариантам материализма – учения, плоды которого мы достаточно уже вкусили. Он возник как результат осознания катастрофы фашизма, во многом сходной с пережитой нами катастрофой коммунизма. При таком подходе преодолевается отношение к человеку как объекту и происходит возврат к реальным ценностям. И все же есть моменты, которые и здесь вызывают сомнение.

Гуманистическая психология – порождение антропоцентрического сознания. Человек здесь поставлен на пьедестал, его "я", "самость" – единственные и конечные ценности. Недаром одним из главных истоков называлась прежде всего философия Возрождения. Но ведь это в исторической ретроспективе как раз та точка, та развилка, с которой и началось последнее отпадение от Бога. Эта линия, с неизбежностью ведущая к индивидуализму и, в конечном итоге, опять к одиночеству человека, замыканию на этот раз на своем самосовершенствовании ради самосовершенствования. На этом пути Бог – даже неочерченный, сугубо протестантский, либо теряется вовсе, либо становится "своим парнем", этаким членом тренинговой группы общения. Вместе с этим уходят сакральность и тайна, метафизический, духовный компонент развития.

Сколь же значимым и недостающим для современного человека является этот компонент, говорит то обстоятельство, что последнее время большое распространение на Западе получила так называемая трансперсональная психология, становящаяся даже в известном смысле "четвертой силой" наряду с бихевиоризмом, психоанализом, гуманистической психологией. Ее методы направлены на формирование и трансформацию особых, измененных состояний сознания человека с помощью дозированного применения наркотиков, различных вариантов гипноза, гипервентиляции легких и т.п. Теперь трансперсональная психология наряду с другими западными течениями пришла и к нам в страну и так же претендует на свое место в новом постсоветском психологическом поле.

Несомненно, что исследования и практика трансперсональной психологии вполне доказывают существование и значимость метафизического пространства личности, само наличие сферы духовного, запредельного. Однако, в целом, эта линия представляется весьма пагубной и опасной: методы трансперсональной психологии рассчитаны на то, чтобы фактически вломиться с черного хода в духовное пространство и сразу, в течение нескольких сеансов, сломив естественные защитные силы, получить доступ к его богатствам. Поэтому (продолжая аналогию со взломом), ворвавшись туда чужаком и на короткое время в состоянии одурманенности наркотиком, гипнозом или усиленным дыханием, человек берет без разбора все, что попадается, все, что привлечет сейчас его

– 39 –

внимание. Но если быть серьезным и принимать духовное пространство как особую реальность, то надо знать, что пространство это отнюдь не однородно, в нем присутствуют силы разных оттенков, в нем есть Свет и тьма, структура того и другого и, беря что, ни попадя, лишь бы это было "духовным", мы можем нанести непоправимый губительный вред своему развитию.

* * *

Итак, западные течения (мы рассмотрели не все, но некоторые основные линии), будучи перенесенными на постсоветскую почву, привнесут сюда и свои представления, модели человеческого развития, его идеалов, целей, задач. Далеко не все из этих моделей окажутся приемлемыми для нашего менталитета, нашей истории; часть из них вызывает серьезную критику и на самом Западе, который тоже отнюдь не так однороден в своих пристрастиях, как нам представлялось прежде. Но в любом случае прямые заимствования и подражание – не лучший способ движения в науке. Нельзя догнать, догоняя, подстраиваясь в хвост, повторяя чужие зигзаги и неизбежные в любом живом развитии ложные петли, ходы и остановки. Нужно понять свои задачи, ощутить свою логику и пространство. И только тогда, в частности, твои успехи могут быть действительно интересны другим участникам того единого движения, каковым является подлинное познание – движения к Истине.

Но в чем же тогда заключен российский ход, если отрешиться от марксизма или западных веяний? Выше мы говорили, что помимо названных двух (марксизма и западничества) в постсоветской психологии пока весьма робко пробивается и третья линия, которую можно назвать христиански ориентированной. Есть ли, однако, реальные перспективы ее укоренения и развития?

Чтобы попытаться ответить на это, мы должны несколько изменить ракурс изложения. До сих пор мы исходили из гипотезы, что то или иное решение проблемы человека является центральным, стержневым для понимания истории и логики развития определенных психологических концепций и эпох. Думается, что представленные материалы хоть в какой-то степени убеждают в правоте данной гипотезы. Однако сейчас мы начинаем говорить не о ретроспективе, не о произошедшем только, а переходим на шаткую почву прогноза. И здесь мы уже не можем удовлетвориться рассмотрением взаимосвязи решений проблемы человека и психологии, той или иной философской идеологии и психологических построений. Мы должны ввести в рассмотрение не проблему, а конкретного человека, ведь подойдет или не подойдет та или иная концепция к нынешнему развитию будет зависеть в конечном итоге не от теоретических изысков, а от реальных людей, определяющих лицо эпохи, от их настроя, внутреннего выбора, устремления, определяющего вектора.

– 40 –

3. ЧЕЛОВЕК ИЗ РОССИИ: ПОЗАВЧЕРА, ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Оценивая нынешнюю ситуацию в стране, многие забывают, что нарушены, пришли в упадок не просто хозяйство страны, экономика, медицина, образование, но изменился главный стержень, цель и условие всех этих институтов – сам человек. Нередко, узнавая, что ты из России и желая показать свою эрудицию и расположенность, западный собеседник может воскликнуть нечто вроде: "О, Россия, Толстой, Достоевский, русские иконы..." Вначале это может показаться приятным, но потом настораживает – не так ли могли приветствовать лет 80-90 назад, но разве ничего за это время не произошло, не изменилось, не прибавилось, разве была лишь пауза, перерыв, после которого мы можем начать со свежими силами прерванную жизнь, словно проснувшись от дурного сна?

Эта коллизия почему-то живо напоминает автору этих строк случай из практики работы с больными алкоголизмом. Выходит такой больной из психиатрической лечебницы, встречает знакомого и между ними происходит примерно следующий диалог. "Где был?" – "В больнице". – "От чего лечили?" – "От алкоголизма". – "Вылечили?" – "Вроде вылечили". – "Ну тогда пойдем выпьем, отметим это дело".

В обеих описанных ситуациях не принимается в расчет, что произошло нечто существенное, кардинальное, что изменились душа и организм, что человек становится иным и обращаться к нему как к прежнему неверно, а в ряде случаев и просто опасно, как опасно принять фальшивый образ за подлинный.

В прошлой главе уже говорилось о направленности советской власти на подавление индивидуальности, уничтожение "человека в человеке", дискредитацию духовных ценностей и т.д. Речь шла, однако, в основном, о внешних моментах, об идеологическом, партийном давлении на человека, на все институты общества, включая науку, в частности, психологию. Но что же конкретно сформировалось под этим прессом, каковы основные характеристики этой новой человеческой формации и может ли она теперь, когда давление снято, быстро претерпеть изменения к лучшему? Без ответа на эти вопросы трудно делать какие-либо прогнозы в любой области современной жизни России, в том числе и в области развития психологии.

И первое, что необходимо, – это развести два типа нравственного сознания: свойственного советской эпохе, советской культуре и культуре, ей предшествующей, – русской, чтобы в дальнейшем не смешивать эти два типа и не принимать один за другой. Сразу отметим, что речь в последующем кратком анализе пойдет не о всем многообразии вариантов нравственного сознания, могущих наличествовать в том или ином виде культуры, а о типе доминирующем, вернее, эталонном (речь идет не о статистике, а об уповании), к которому устремлялась культура, в котором она хотела определиться, олицетвориться, запечатлеться.

– 41 –

Если с учетом этого ограничения обратиться к классической литературе и другим памятникам культуры, то станет достаточно очевидным, что для русского типа подразумевалась тонкая душевная организация, ранимость, лиризм. Обратившись к источникам и памятникам советской культуры так же с достаточной очевидностью можно увидеть в советском типе огрубленность, отсутствие тонкости и лиризма. Для русского типа почиталось ценным понятие жалости, милосердия, сострадания к униженным и оскорбленным. Достаточно напомнить, что на памятнике Пушкину в Москве выбиты слова как бы подытоживающие его основную ценность для России: "И долго буду тем любезен я народу // Что чувства добрые я лирой пробуждал, // Что в мой жестокий век восславил я свободу // И милость к падшим призывал".

Иное прославлялось и формировалось в качестве идеала и устремления у советского типа. Интересно в этом плане сравнить даже внешние облики двух московских памятников-соседей: Пушкину – величайшему русскому национальному поэту и Маяковскому – по вердикту Сталина – величайшему поэту советской эпохи. Задумчивый, как бы ушедший в себя Пушкин и в позе бойца, грудь вперед, "агитатор, горлан, главарь" Маяковский. И даже неважно, что современник и знакомый Маяковского Илья Эренбург писал в начале 60-х, что, проезжая ежедневно (он жил неподалеку) мимо памятника Маяковскому, он видит на постаменте человека, которого никогда не знал таким в жизни. Может быть, и Пушкин был редок в той позе и манере, в какой поставил его скульптор Опекушин на Страстном бульваре. Дело в данном случае в образе поэта, выразителя дум, как он виделся, символизировался в двух культурах. И если Пушкин звал к милости, то Маяковский – к борьбе, передавая в качестве последнего аргумента слово "товарищу маузеру". Сопоставление будет неполным, если особо не отметить, что для русского образа был характерен возвышенный идеализм и религиозность; для советского – грубый материализм и воинствующий атеизм.

Во избежании недоразумений подчеркнем еще раз, что речь идет не обо всех, конечно, людях, живших в России или Советском Союзе, а лишь о типе русского человека и о типе советского человека, т.е. о том, к чему стремилась и куда призывала русскую душу ее духовная история, идеология и жизнь, и о том, к чему стремилась и что насаждала вся советская история, идеология и жизнь. Речь о направленностях, типах культур, кристаллизуемых в определенных нравственных образах личности.

Но мы говорим пока о внешних, феноменологических различиях, за которыми должны лежать и вполне определенные внутренние, структурные. Однако чтобы усмотреть их, необходимо выдвинуть некоторые дополнительные психологические основания.

Рассмотрим такой важнейший для характеристики личности параметр, как типичный, преобладающий для нее способ отношения к другим людям и соответственно самому себе. Исследования [1, 2, 3] показывают, что можно выделить несколько принципиальных уровней в структуре личности.

– 42 –

Первый уровень – эгоцентрический. Он определяется преимущественным стремлением лишь к собственному удобству, выгоде, престижу и т.п. Отношение к себе здесь как к единице, самоценности, а отношение к другим – сугубо потребительское в зависимости лишь от того, помогает ли другой личному успеху или нет. Если помогает, то он оценивается как удобный, хороший, если не помогает, препятствует, затрудняет, то как плохой, враг.

Другой, качественно иной уровень – группоцентрический. Человек, стоящий на этом уровне, идентифицирует себя с какой-либо группой и отношение его к другим людям зависит от того, входят ли эти другие в его группу или нет. Группа при этом может быть самой разнообразной: как маленькой, тесной, например, семья, так и достаточно большой, например, нация, народ, класс. Если другой входит в такую группу, то он обладает, свойством самоценности (вернее, "группоценности", ибо ценен не сам по себе, а своей принадлежностью, родством группе), достоин жалости, сострадания, уважения, снисхождения, прощения, любви. Если же другой в эту группу не входит, то эти чувства могут на него не распространяться.

Следующий уровень назовем просоциальным или гуманистическим. Для человека, который достигает этого уровня, отношение к другому уже не определяется только принадлежностью к определенной группе. За каждым человеком, пусть даже далеким, не входящим к группу, подразумевается самоценность и равенство его в отношении прав, свобод и обязанностей. Если на первом описанном нами уровне другой человек выступает как вещь, как подножие эгоцентрических желаний, если на втором – все другие делятся на круг "своих", обладающих самоценностью, и "чужих", ее лишенных, то на третьем уровне принцип самоценности человека становится всеобщим. По сути, только с этого уровня можно говорить о нравственности, только здесь начинает выполняться старое "золотое правило" этики – поступай с другими так, как бы хотел, чтобы поступали с тобой, или известный императив Канта, требующий, чтобы максима, правило твоего поведения было равнопригодно, могло быть распространено, как правило, для всего человечества. На стадиях предыдущих речи о нравственности нет, хотя можно, разумеется, говорить о морали – эгоцентрической или группоцентрической, корпоративной.

Просоциальная, гуманистическая ступень кажется многим высшей из возможных для развития личности. Однако над ней есть еще одна. Ее можно назвать духовной или эсхатологической. На этой ступени человек начинает осознавать и смотреть на себя и другого не как на конечные и смертные существа, но как на существа особого рода, связанные, подобные, соотносимые с духовным миром. Как на существа, жизнь которых не кончается вместе с концом жизни земной. Иными словами, это уровень, на котором, в рамках которого решаются субъективные отношения человека с Богом, устанавливается личная формула связи с Ним. Если говорить о христианской традиции, то субъект приходит здесь к пониманию человека как образа и подобия

– 43 –

Божия, поэтому другой человек приобретает в его глазах не только гуманистическую, разумную, общечеловеческую, но и особую сакральную, божественную ценность.

Понятно, что на каждой ступени меняется представление о благе и счастье. На первой ступени – эгоцентрической – это личное благо и счастье вне зависимости от того, счастливы или несчастны другие. (Лучше даже, чтобы они были несчастны, чтобы на их фоне ярче сияло твое счастье). На второй ступени благо и счастье связаны с процветанием той группы, с которой идентифицирует себя человек. Он не может быть счастлив, если терпит несчастье его группа. В то же время, если терпят несчастье и ущерб люди, не входящие в его группу, то это мало влияет на ощущение его счастья. На третьей ступени счастье и благополучие подразумевают их распространение на всех людей, все человечество. Наконец, на четвертой ступени к этому прибавляется ощущение связи с Богом и представление о счастье как служении и единении с Ним.

Чтобы приблизиться к пониманию реальной сложности, необходимо добавить, что помимо намеченной "вертикали души", ее подъемных уровней существует шкала степеней присвоенности тех или иных смысловых содержаний и мотивационных устремлений, принадлежащих к разным уровням. Так, можно говорить о неустойчивых, ситуативных смысловых содержаниях, характеризующихся эпизодичностью, зависимостью от внешних обстоятельств; далее об устойчивых, личностно присвоенных смысловых содержаниях, вошедших, вплетенных в общую структуру смысловой сферы, и, наконец, о личностных ценностях, определяемых нами как осознанные и принятые человеком наиболее общие, генерализованные смыслы его жизни.

Если уровни смысловой сферы составляют вертикаль, ординату системы смысловых отношений, то намеченные степени присвоенности их личностью (ситуативная, устойчивая, личностно-ценностная) составляют горизонталь, абсциссу этой системы. Поэтому одно и то же внутреннее смысловое побуждение или его внешнее проявление, деяние, поступок могут иметь разное внутреннее обоснование и душевный резонанс в зависимости от того, являются ли они только ситуационно-обусловленными или есть следствие выстраданных и сознательно исповедуемых личностью ценностей. Это обстоятельство весьма осложняет характеристику душевной жизни, делая ее ареной внутренней борьбы разных тенденций и уровней, с той или иной степенью интенсивности заявляющих о себе. Вспомним афоризм: "Я человек и ничто человеческое мне не чуждо". Если каждого строго "разобрать" на составляющие, его желания, помыслы, потребности и цели, то отдельные детали этого "конструктора" под названием "душа человеческая" окажутся, во-первых, во многом сходными, а, во-вторых, их набор и наименования – во многом одинаковыми. Важны не выхваченные из контекста отдельные части, а их неповторимое соотнесение, сочетание, общая устремленность, противоборство, которые и составляют захватывающую

– 44 –

картину человеческого духа, его восхождение или нисхождение, подвижничество или прозябание, подвиг или падение.

Поэтому сказанное вовсе не означает, что людей можно классифицировать, расставлять по определенным ступеням. Все четыре уровня, так или иначе, присутствуют, сочетаются в каждом человеке, и в отдельные моменты хотя бы ситуативно побеждает один уровень, а в какие-то – другой. Однако вполне можно говорить и о некотором типичном для данного человека "душевном профиле", типичном устремлении. Так, хотя для выраженного эгоцентриста вполне возможны и группоцентрические, и гуманистические, и даже духовные порывы, однако они, как правило, быстро гаснут, отступают в реальной жизни перед мотивами эгоцентрическими, успевшими приобрести в его душе статус личностных ценностей.

И напротив, личности просоциального или духовного складов не просто пребывают в башне из слоновой кости, но обычно ведут тяжкую и постоянную борьбу с нижележащими уровнями души. И потому эгоцентрист при определенных обстоятельствах может возвыситься, а духовный, религиозный человек пасть, низвергнуться в одночасье в бездну.

Вертикаль души раздираема и движима непримиримым в этой жизни до конца противоречием. В философии оно нередко означается как родовидовое, как противоречие между безграничностью, безмасштабностью, трансцендентностью человека как представителя рода человеческого и одновременно его явной ограниченностью, хрупкостью, конечностью как конкретного индивида. В религии это противоречие между пониманием человека как праха земного, дни которого как уклоняющаяся тень и он как трава, что весной зелена и свежа, а к осени завянет и пожухнет и – одновременным провозглашением человека образом и подобием Самого Бога⁴. Эти два разнонаправленных вектора – к бесконечному, вечному, горнему и к конечному, ограниченному, дольнему – по-разному преломляются, вмещаются в человека в зависимости от его наличной духовно-психологической структуры. Тот или иной исход этого противоречия в главном определяет восприятие, взгляд человека на себя и других, на мир в целом. Эгоцентрист стремится утилизовать мир (в том числе и горний) для себя. для своих удобств и выгоды; группоцентрист – сделать мир служащим, отвечающим интересам его группы; просоциально ориентированный – сделать мир равноприемлемым и славным для всех; духовно ориентированный – обожить мир, поднять, возвысить себя и мир к Богу, дабы воля Его была "яко на небеси, и на земли".

Каждый подъем, восхождение по этой лестнице не означает полного забвения ступеней предыдущих, происходит не уничтожение их, а преобразование. Они становятся иными, освещаются иным светом и смыслом. Так вера в Бога не отнимает у человека определенной заботы

__________

⁴ Божественное величие и человеческая немощь примиряются и соединяются только во Христе, когда Слово становится плотью (подробнее об этом см. в главе "Основания христианской антропологии").

– 45 –

о себе, долга перед семьей, любви к тесному кругу друзей, к дорогому сердцу земному Отечеству, но делает эти заботы, долги, любовь иными, не замкнутыми в себе лишь самих, а свершаемыми, творимыми во имя бесконечно большего чем ты, твоя семья и твое земное Отечество. И от этого твои заботы, дела и любовь не умаляются, а напротив, поднимаются, усиливаются, обретают твердую почву, становятся более верными, ценными, нужными тесному ли кругу. Родине или человечеству в целом. Ведь если делаешь во имя конечного, то и дело твое конечно, если же делаешь во имя великого и бесконечного, то и дело твое, приобщаясь к этому великому, становится бесконечным, вечным. Сделанное с любовью и во имя Бога – бесконечно.

Сопоставимой с предложенной является классификация Епископа Михаила Таврического (Грибановский, 1856-1898), который различал четыре течения или сферы внутренней жизни: 1) течение материальной и чувственной жизни, где люди стихийно несутся и движутся во взаимной жестокой борьбе; 2) сфера умственной жизни, которая в своем колеблющемся и меняющемся свете соединяет людей через следование, единение вокруг определенных идей; 3) сфера высших человеческих симпатий и сострадания; 4) сфера свободной веры. В борьбе этих течений совершается драма внутренней жизни человека, у каждой из сфер – свои законы, свойства, природа. Сравнивая этот подход с изложенным выше, нетрудно увидеть, что сфера материальной и чувственной жизни – опора и суть эгоцентрической ступени. Группоцентризм требует уже, помимо чувственности, соединяющую "идею", активизацию умственной сферы. Гуманистическая ступень подразумевает развитие сферы высших человеческих симпатий и сострадания. Наконец, только на эсхатологической ступени человеку открывается духовное солнце, область подлинной свободы служения Богу.

Можно использовать для иллюстрации и церковный образ "прозрачности". Эгоцентрист по большей части прозрачен, открыт лишь для явных себялюбивых побуждений, тогда как в отношении вышележащих уровней он замутнен, неверен, случаен, видит их в дымке, искажении, дурном преломлении. Подъем по ступеням развития личности это все большая открытость, прозрачность человека ко все более высоким смыслообразующим уровням. Духовная, эсхатологическая ступень способна делать человека открытым, прозрачным Самому Богу. Это может произойти ситуативно, на время и далее замутиться надолго, а может стать и относительно постоянным состоянием. Вот тогда-то мы видим и говорим, что человек светится весь, излучает добро и свет. Точнее не он, а через него, прозрачного Богу. В любом, однако, случае эти устремления не являются простыми следствиями решений ума, это решения, подвиги жизни, реализация духовно-практическая, а не отвлеченно-умозрительная. Можно сколь угодно много рассуждать о высоте, видеть блеск ее, понимать преимущество и благость пребывания на ней, но кто, кроме тебя самого, может свершить путь восхождения. Господь ведет, но ты идешь. Поэтому борьба духовная постоянна и лишь смерть подводит ее земной итог...

– 46 –

Теперь, после этого отступления вернемся к проблеме различения человека русской культуры и человека советского и попытаемся с помощью описанного психологического инструментария несколько уточнить данное различение. Добавим к этому для сравнения и человека западного (по преимуществу, центрально- и западноевропейского). Надо ли вновь подчеркивать, что речь пойдет, конечно, об абстракции, о том, к чему стремилась соответствующая культура – русская, советская и западная – в качестве своего образца, цели, упования⁵.

Русская культура при всех ее издержках стремилась к образованию и реализации в человеке духовного, эсхатологического уровня как главного и определяющего его нравственный облик. Любое дело, чтобы быть признанным, благим, нужным, должно было быть оправданно, соотнесено с христианским намерением, со Христом. Все остальные деяния, пусть и приносящие внешнюю, материальную пользу, рассматривались как зло. Францию называли прекрасной, Германию верной, а Россию святой не потому, что в первой все так хороши собой, во второй все верны слову, а в третьей все святы, а потому, что во Франции, как нигде, поклонялись и ценили красоту, в Германии – верность, а в России – святость.

Советская культура всей мощью тоталитарной системы формировала (можно сказать, грубее и точнее – формовала, прессовала) иной тип личности – группоцентрический. Главными были класс, партия, коммунистическое общество, а все, кто вокруг – враги, против которых возможны любые средства борьбы. Все строилось на такой, по сути дела, донравственной позиции.

Западная культура выносила в себе просоциальную, гуманистическую ориентацию – стремление в идеале нести благо всем людям, человечеству в целом.

Этим ориентациям способствовали и одновременно их отражали весьма многие обстоятельства и условия.

Возьмем, к примеру, западный вариант. Западная государственность формировалась как стремление к праву, такому порядку, при котором каждый член общества был бы в равной степени защищен законом и ответствен перед ним. Центральными здесь стали понятия чести, справедливости, закона. Отсюда глубокая разработка, постепенное укоренение в массовом сознании, реальное юридическое обеспечение гарантий прав, свобод человека и других гуманистических ценностей.

Русская история не знала закона в западном понимании, она пропитана произволом царей, губернаторов, любого начальника. Российский человек, по сути, всегда чувствовал себя бесправным. Если он и мог к

__________

⁵ Обратим внимание на то, что суть культуры и личности совпадают в главном – это способ отношения к людям. Как заметил однажды М.М. Пришвин: "Культура – это связь людей, а цивилизация – связь вещей". Поэтому параллели между народом, культурной эпохой и личностью правомерны, о чем в начале прошлого века писал П.Я. Чаадаев: "Народы в такой мере нравственные существа как отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы". Возразим Чаадаеву лишь в одном – советская власть сумела создать советского человека как особый тип не за века, а за несколько десятилетий интенсивной "воспитательной" деятельности.

– 47 –

чему-то апеллировать, то не к закону, а к совести, состраданию, христианскому милосердию другого, т.е. он как бы миновал инстанцию правовую и апеллировал сразу к духовному уровню. Поэтому в "профиле" русской души наблюдается как бы провал правового сознания, но именно это одновременно способствовало, подталкивало к жизни духовной. Царь мог миловать, а мог казнить. И это зависело не от закона, а от того, внемлет ли он мольбе, просьбе, простит ли "Христа ради", а не ради такого-то параграфа⁶. Ключевым таким образом является слово "совесть".

Что же касается советской морали, то она, как было сказано, является группоцентрической, ключевым здесь является понятие "классовое сознание", т.е. для снисхождения и оправдания, скажем, надо апеллировать не к закону и чести, не к совести и Богу, но к классовой целесообразности и пользе.

Различаются и богословие, культ в этих трех человеческих реальностях. Западное богословие – это больше богословие правил, регламентации, объяснений. Православие тяготеет к аскетике, личному пути и подвигу стяжания Духа Святого. Что касается советского "богословия", то это чистое идолопоклонство. Символом его остается гробница в центре Москвы с бальзамированным телом Ленина, к которому на добровольное поклонение стекались миллионы советских людей⁷,

Теперь мы можем задать вопрос: какой же нравственный тип является доминирующим на сегодняшний день в бывшем Советском Союзе. С точки зрения многих, коммунизм кончился, потерпел крах и все легко, и свободно могут вернуться к прежней, замечательной русской культуре. Этот взгляд, однако, совершенно игнорирует психологическую реальность. Внутренние установки, сформировавшиеся за годы советской власти, не могут измениться в одночасье и во многом они остались прежними, донравственными, группоцентрическими. Действительно, сейчас налицо взрыв сепаратистских и националистических тенденций. Каждая область, республика, нация, город начинают думать только о себе и о своих групповых интересах. Это та же внутренняя

__________

⁶ Если на Западе аргументированный отказ в просьбе означал обычно конец официальной встречи (например: "Мне очень жаль, но согласно такой-то инструкции это совершенно невозможно", после чего проситель должен поблагодарить за внимание и уходить), то в России с этого момента основная беседа только и начиналась. В ней проситель жалостливо, слезно, а временами, наоборот, с агрессией говорил о своих детях (которым надо помочь встать на ноги), родителях (которых нельзя огорчать), жене (которая не даст теперь покоя), собственных болезнях (которые приблизят в случае отказа скорую смерть) и т.п. Если и это не помогало, то проситель прибегал к главному орудию – апелляциям к духовному, которые также имели весьма широкий диапазон – от увещеваний ("Всю жизнь за тебя буду Богу молиться и детям своим завещаю") до угроз ("Побойся Бога", "Господь тебя покарает").

⁷ Культовое оформление коммунизма очевидно, объектами поклонения и верований здесь являлись "рай" (светлое коммунистическое будущее), "единомыслие" (классовая солидарность), "крещение" (принятие в партию), "святая троица" (Маркс-Энгельс-Ленин), "священный синод" (политбюро), "святые мощи" (мавзолей), "иконы" (портреты вождей), "хоругви" (красные знамена), "литургии" (партийные собрания), "крестные ходы" (демонстрации) и т.п.

– 48 –

группоцентрическая ориентация, которая лишь изменила свой объект; раньше это была классовая ориентация, теперь – местническая или националистическая, поэтому бывшие партийные работники так легко пересели в кресла руководителей, им не надо даже и душой кривить, потому что группоцентрическая суть остается, меняются лишь объекты ее приложения.

Таким образом, мы должны констатировать, что выращено поколение людей с группоцентрическими идеологией и установками. Эта идеология держалась на авторитете, принуждении, силе группы и того, кто ее олицетворял или в ком видели, хотели видеть, таковое олицетворение, поэтому-то группоцентризм с неизбежностью вел к вождю, фюреру. Теперь прежний, великодержавный, "большой" группоцентризм распался, вернее, расползся на множество мелких, но от того еще более ограниченных, агрессивных, опасных. Некоторые на Западе уже стали подумывать, а не легче ли было иметь дело пусть с агрессивным и кичливым, но все же единым Советским Союзом, чем с этой массой амбициозных и конфронтирующих друг с другом стран, легко меняющих свои решения, не имеющих практически никаких гарантий надежности и стабильности развития.

То же с группоцентрической моралью – она разбилась, расползлась на множество мелких и сугубо корпоративных. Отсюда феномен "обвала нравственности" и если раньше темные, преступные, дезорганизующие силы хоть как-то сдерживались властью, не заинтересованной в общем, хаосе, то теперь они вышли наружу, опредметились, стали задавать тон. Как следствие этого "обвала" – отравление всех источников жизни: и духовных и уже вполне материальных, первоосновных – рек, земли, пищи, воздуха. Наша Родина перестала быть местом, приспособленным для нормального человеческого жилья, это сейчас полная опасностей и тревог дорога, по которой нам предстоит идти в надежде заново обрести себя. Наивно думать, что можно просто, как ни в чем, ни бывало вернуться в прежнее – будь то социализм или дореволюционное бытие России. Так же наивно думать, что можно, в одночасье, перечеркнув свою историю, оказаться в положении среднего западноевропейского бюргера. Из переходного нашего времени взрастет другой человек, путь которого – либо вниз, к хаосу мелкого группоцентризма, затем эгоцентризма, войне всех против всех, либо на подъем, подвиг, преодоление; к вышележащим уровням нравственного бытия. Первое означает гибель, второе – возрождение. Экономика – и это надо понять – лишь следствие того или иного решения и пути.

Конечно, мы мечтаем о подъеме, сколь бы труден и маловероятен он ни был. Но с чего в этой ситуации начать первый шаг?

4. ПУТЬ К ОТЧЕМУ ДОМУ

"Зло либерального XIX века, – писал прежде всего применительно к горькому опыту России философ Федор Степун, – было, в конце концов, лишь неудачей добра. Сменивший же его XX век начался с невероятной по своим размерам удачи зла. Удача эта ничем необъяснима,

– 49 –

кроме как качественным перерождением самого понятия зла. Зло XIX века было злом, еще знавшим о своей противоположности добру. Зло XX века этой противоположности не знает. Типичные люди XX века мнят себя, по Ницше, "по ту сторону добра и зла". Это совсем особые люди, бесскорбные и не способные к раскаянию. Думается, что их "великие дела", даже если бы они и породили какие-нибудь положительные результаты, никогда не преобразятся в памяти "благодарного" потомства в светлые подвиги. А впрочем, как знать? Еще неизвестно, какими людьми будут наши потомки" [4, с. 361].

Осознаем, что мы и есть те потомки, о которых с тревогой, но и тайной надеждой писал Степун. И нам, а не кому-нибудь иному, предстоит твердо внять, какими людьми мы стали и чего хотим в будущем. Одно ясно – психология, как и история, при всей кажущейся размытости, случайности событий и их оцеплений обладает на самом деле весьма жесткой внутренней логикой развития. XX век – это урок и развернутая предметная демонстрация этой логики. Страшно получить, пережить такой урок, но еще страшнее его забыть, не извлечь из него выводов, а потому остаться беззащитным перед новым и уже окончательным поражением. И если XX век начал свое падение с того, что стер грань, черту между добром и злом, то мы должны начать с ее восстановления. Это восстановление не отменит, не уничтожит зла, но зло будет названо и займет свое место – место исключения, отклонения, упадка, а не образца и правила, принимаемого большинством.

Итак, первый шаг ясен, но что он должен означать и в чем конкретно выражаться для нашей профессиональной области – психологии, ее будущего?

Думаю, что ответ на этот вопрос – общий, единый не только для психологии, но и для всей нашей жизни, не только для рассматриваемой нами проблемы человека, но и для каждого конкретного человека. Вспомним, наконец, что мы пребываем в христианской культуре, центром которой является вера, поклонение, подражание Иисусу Христу, духовная связь с Ним. Вспомним так же, что целые великие народы гибли тогда, когда угасал огонь веры, религии, их питающей. Цивилизация, как отмечалось, – связь вещей, технологий, производств, предметов, тогда как культура – связь людей. Гибель культуры, т.е. осмысленной и возвышенной связи людей, с неизбежностью ведет и к гибели цивилизации, от которой остается только груда черепков, обрывков преданий, мертвый язык, на котором уже никто не говорит, – место римлянина заступает итальянец, жителя Эллады – современный грек. Люди же в культуре связаны, спаяны не просто непосредственной симпатией или антипатией, но через Бога, которому поклоняются. История XX века – это история отпадения от христианского Бога и наглядная иллюстрация того, что происходит вследствие этого отпадения. Часть этих следствий, отраженных в маленьком зеркальце нашей науки – психологии – мы и пытались показать в этой и предыдущей главах. И будущее мира, как и психологии, в частности, зависит от того, вернется ли мир и психология, в частности, к Свету Христову или будет по-прежнему бродить в лабиринтах тьмы. Задача

– 50 –

христианской культуры и христианской психологии как крохотной части ее – обнаруживать, являть, указывать этот Свет, оборонять, оберегать от ложных ходов и гибельных путей, помогать человеку в нелегком, но единственно благом пути следования Ему.

"Не мир Я принес, но меч", – сказал Христос, меч истины, разделяющий добро и зло. Наш век оказался веком размывания этих границ, веком развенчания человека и потакания злу, веком отстранения, "умывания рук". Восстановление границ – это не просто вспоминание прежних заповедей, которые мы давно преступили, это – в применении к психологии – взгляд, исследование, испытание возникающих вопросов с позиций христианских. Такой взгляд вовсе не отменяет прежних достижений психологии, весь добытый учеными трудами массив фактов и знаний, но определит их значение и роль в нашей культуре, в общем замысле человеческого существования.

Когда-то на заре отечественной психологии, на торжестве официального открытия (23 марта 1914 г. по старому стилю) первого в России Психологического института при Московском университете, Преосвященный Анастасий, Епископ Серпуховской после молебна обратился к присутствующим со словами, которые ввиду их важности приведем достаточно полно: "Душа, созданная по образу Божию, – это поистине венец творения. Разумная, она отражает в себе и познает весь мир; свободная – она способна к нравственному действию. Неудивительно поэтому, что она всегда привлекала к себе испытующие взоры мудрецов и ученых. До последнего времени изучение душевной жизни производилось лишь при помощи самонаблюдений; но несколько десятилетий тому назад, человек, измеривший моря и земли, исчисливший движение планет небесных, подошел и к душе с мерою и числом. В Старом и Новом Свете люди при помощи хитрых аппаратов уже пытаются путем воздействия на тело, заставлять душу давать нужные им ответы, стремятся с точностью установить законы душевной жизни. И конечно, возможно точное изучение душевных явлений, вообще говоря, можно только приветствовать. Но, стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя забывать о естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального метода, в частности. Точному определению и измерению может поддаваться лишь, так сказать, внешняя сторона души, та ее часть, которая обращена к материальному миру, с которым душа сообщается через тело. Но можно ли исследовать путем эксперимента внутреннюю сущность души, можно ли измерить ее высшие проявления?.. Не к положительным, но к самым превратным результатам привели бы подобные попытки" [5. С. 2].

Психологи, по сути, ни тогда – до революции, ни тем более после нее не вняли этому пастырскому предостережению. Разумеется, они не смогли исследовать душу экспериментально и измерить ее числом просто потому, что душа не поддается такому насилию. Но они пошли другим, еще более опасным путем – вовсе исключили душу из своего рассмотрения. Психология началась с потери души, о чем подробно говорилось в начале прошлой главы. И потеря эта не могла не

– 51 –

привести к самым пагубным результатам и следствиям, одним из которых стала утрата единства самой психологической науки.

В тот же торжественный день, выступая вслед за Епископом Анастасием, об угрозе этому единству говорил уже основатель и первый директор Института профессор Г.И. Челпанов: "Психология распадается на такие части, которые совершенно друг с другом не связаны. Вследствие этого психология начинает утрачивать свое единство. Ей грозит распад... Нужно принять меры к сохранению единства психологии. Такому объединению может способствовать Институт, если в нем первенствующее место отводится общей психологии. Тогда общая психология и ее основные принципы будут иметь руководящее значение для всех возможных видов психологического исследования: для психологии детского возраста, зоопсихологии и др. Благодаря общей психологии они будут объединены" [5. С. 4].

Г.И. Челпанов считал таким образом, что психологию соберет воедино особый ее раздел – общая психология. Спустя 15 лет о важности общей теории психологии как скрепляющем моменте говорил Л.С. Выготский, наконец, спустя 60 лет, в 70-х годах третий выдающийся русский психолог – А.Н. Леонтьев – говорил, по сути, о том же самом: психология рассыпается, расползается, переполнена отдельными фактами, но нет единого скрепляющего начала, пути созидания которого он видел опять же в общей теории психологии.

Разделим две стороны: диагноз (распад психологии) и лечение – создание "скрепляющей" общей психологии. Диагноз очевиден: сегодня, как и во времена Челпанова, Выготского или Леонтьева, психология представляет собой конгломерат фактов, школ, направлений и исследований, чаще почти никак друг с другом не связанных. Предлагаемое корифеями лечение несомненно полезно, значимо, даже необходимо, но отнюдь недостаточно – перманентный его провал, постоянное возвращение к одному и тому же печальному положению вполне доказывает это. В чем ошибка? Единство обретается через связь с иными, более высокими уровнями. Общая психология конечно выше (общее) частных областей. Почему же она не схватывает, не "скрепляет" части в целое? Да потому, что скрепляющее начало психологии не внутри самой психологии находится, не в тонкости и совершенстве экспериментального исследования или психологического анализа обретается. Оно обретается через возврат в психологию того, что психология экспериментально исследовать и измерить числом принципиально не может. Оно обретается через возврат бессмертной души, ради спасения которой свершает человек земной свой путь, вернее (если соблюдать должную субординацию), через возврат психологии к признанию реальности и главенствующей роли души. И хотя, повторим, душа останется преимущественно вне рамок психологических исследований, ее постулирование, ее благоговейное признание, постоянная необходимость соотнесения с самим фактом и целями ее существования неизбежно изменят, преобразят формы и суть этих исследований.

Психологию, как и переправу через реку надо ориентировать на более высокое, чем то, к чему надеемся пристать, ибо, как говорилось

– 52 –

выше, один из главных парадоксов жизни состоит в том, что для достижения реального и возможного надобно стремиться к идеальному и невозможному. Маркс когда-то решительно утверждал, что "упразднение религии как иллюзорного счастья народа есть требование его действительного счастья". Опыт нашей страны показал обратное: упразднение, упадок веры как условия, основы действительного счастья народа есть требование его иллюзорного счастья – и земля не родит, и нравственность гибнет, и наука из необходимого подспорья становится опасной и античеловечной. То, что предлагал Маркс, на деле есть не действительный, а иллюзорный реализм. Ориентация на недостижимую высоту христианства есть реальный идеализм, прямо отвечающий не только духу, но и механике живого жизненного движения.

Присмотримся еще раз к тому, что лежит в основе любой серьезной и значимой психологической концепции, например тех, которые кратко рассматривались выше: бихевиоризм"психоанализ, марксистская психология и др. Во всех этих случаях исходным является то или иное философское представление о человеке. Отсюда возникает все, включая и необыкновенно важный, но все же нижележащий общепсихологический слой. При всем различии перечисленных концепций исходным в них предстает человек, лишенный бессмертной души, блуждающий в поисках удовольствия, утех деятельности и самовозвеличивания. Пути эти все равно кончаются тем, с чего начинаются – одиночеством, признанием относительности всего, отсутствием опоры, ощущением неизбежности конца и смерти, стирающей все.

Психология начала с того, что произвела страшную операцию иссечения души из человека и сделала это только потому, что так, без души, ей было легче его изучать и с ним экспериментировать. Результатом стали не только мертвый, бездушный, душу отдавший человек как объект исследования, но и мертвая, бездушная психология. Христианство возвращает живого, целого человека в психологию, человека, обретшего душу. Христианство не против исследования, не против измерения, а лишь против того, что может повредить человеческой душе ибо "какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?" В этом плане оно вообще не "против", а "за" – за человеческую душу. Оно на страже и в помощь душе. Христианская психология в том – пусть малый и еще слабый, но верный помощник. И отличается христианская психология от уже названных и многих других психологических концепций не отдельными деталями или приемами, а исходным взглядом, зерном, из которого она произрастает, представлении о бессмертной душе, ищущей спасения и обретающей его через подвиг человеческой жизни в Господе нашем Иисусе Христе.

Это преображение, христианизация основ должна, наконец, уничтожить вековой разрыв научной психологии и христианства, являющийся немаловажным проявлением общей болезни – расщепления, обособления науки и религии. Теперь же надо искать пути сближения, вернее, соотнесения науки и религии как разных сторон служения, –

– 53 –

материально-конкретной и смысловой, без которой эта материальность бессмысленна, безжизненна и неуправляемо опасна.

Конечно, призыв этот сейчас в изуродованной советской властью стране справедливо может показаться весьма беспочвенным. Ведь только что доказывалось, что нынешний постсоветский человек по внутренней сути группоцентричен. Он не может пока реально возвыситься до просоциальных ценностей, не говоря уже о духовности. И все же возрождение подчиняется отнюдь не строго формальной логике. Формальнологически дело выглядит вообще проигранным: сегодня вокруг нас обозленный эгоцентризм и группоцентризм, гражданские и межнациональные распри (и уже войны), поверхностное увлечение Западом, распродажа нефти, металла, матрешек, совести и чести. Однако огонь культуры не угас вовсе, не мог угаснуть даже за эти страшные богоборческие годы. Мы находимся не в положении князя Владимира, перед которым во времена крещения Руси расстилалась пашня язычества. Перед нами в России пусть и порядком порушенная, извращенная, отравленная ядами коммунизма, но православная христианская почва. Прибалты, естественно, прибегут к протестантизму и католицизму и если войдут в мир, то на тяге идеального стремления к соответствующим ценностям. Азиатские и кавказские народы бывшего СССР (исключая Армению и Грузию) впадут в уготованное им русло магометанства с соответствующими вариантами (турецко-капиталистическим или ирано-фундаменталистским). Бурятия, Калмыкия восстановят, естественно, не христианство или ислам, а ламаизм. Каждый, выйдя из коридоров (застенков) советской культуры, пусть побитым и даже изувеченным, потянется к своему корню и культу⁸.

Что касается российской психологии, то речь идет о привнесении в

нее такого подхода, который бы соотносился, исходил из представлений о предельных, конечных смыслах бытия человека, его роли и назначения в этом мире и рассматривал бы психическую жизнь как реальный процесс боговоплощения, возвращения, подражания Христу. Реальный – значит драматический, подчас трагический, со всеми его отступлениями и падениями, однако ориентируемый, животворимый светом и смыслом христианской культуры и культа.

Можно говорить о некоторых изменениях, позволяющих в нынешней, по сути, столь неутешительной ситуации все же надеяться на осуществление этого пути. Так с начала 90-х годов стали появляться в научной печати первые психологические исследования данного направления, организовываться кружки, сообщества, семинары, ставящие

__________

⁸ Само собой разумеется, что разговор сейчас о главенствующем на данной земле культе. В России были, есть и будут католики, протестанты, мусульмане, иудеи – все они должны иметь возможности и свободу для своего служения. Но именно на Православии – основная ответственность за эту землю. Есть старый образ – солнце и звезды. Никто не запрещает звездам изливать свой свет в мир. Но если поднимается солнце, их свет перестает быть заметным. Надо не бороться с другими религиями, а заботиться о ярком свете и теплоте своей.

– 54 –

задачу разработки христианско-психологической тематики. Необычайно значимо, что в некоторых научно-исследовательских институтах открылись лаборатории, ориентированные на проблематику христианской психологии и педагогики.

Отрадно, что эти пока весьма скромные шаги не прошли незамеченными Церковью. В начале апреля 1994 г. старейший в России Психологический институт, о котором уже не раз упоминалось на этих страницах, торжественно отмечал свое восьмидесятилетие. Это был не просто дежурный юбилей, но осознанное восстановление некогда разрушенных традиций. О многом, происходившем в стенах института в эти дни, можно было сказать одновременно "впервые" и "как раньше". Впервые (за последние три четверти века) и как раньше (до большевистского переворота) торжество предварял молебен. Впервые и как раньше поминались создатели и благотворители сего храма науки. Впервые и как раньше институт называли своим родовым именем – Психологический институт имени Л.Г. Щукиной, а не трудно выговариваемым прозвищем, каковым он обозначался до последнего времени – НИИ ОПП АПН СССР, что означало Научно-исследовательский институт общей и педагогической психологии Академии педагогических наук Союза Советских Социалистических Республик. Впервые и как раньше в зале присутствовали не только научные сотрудники и многочисленные гости института, но и священники, проявляющие интерес к психологии.

Особо следует отметить событие, не имеющее на этот раз прецедента в прошлом. Это приезд и выступление на Торжественном заседании (6 апреля 1994 г.) Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II. Впервые в истории научное психологическое учреждение удостоил своим официальным посещением глава Русской Православной Церкви. Институт был награжден Почетной грамотой от Патриархии, а директор – академик В.В. Рубцов – орденом во имя Благоверного князя Даниила Московского "в связи, – как сказано в наградном листе, – с деятельностью по возрождению в России педагогики и психологии, опирающейся на основы православной духовности".

Такое внимание было расценено психологами как знак признания усилий в деле разработки христиански ориентированной психологической науки и практики. И еще – как знак принятия, восстановления и продолжения диалога со всеми, кто, как было сказано в речи Патриарха, "на сем празднике – духовно и научно – присутствуют и сорадуются с нами: вернувшиеся в Отчизну, к родной для них русской науке, философии, религиозной мысли Зеньковский, Бердяев, Булгаков, Лосские, Вышеславцев, Ильины, Карсавин, Арсеньев, Франк, Шестов и другие вдохновенные мыслители русской диаспоры". В заключение Патриарх благословил научную деятельность и труды в области философии и психологии, ведущиеся "во славу Бога, на благо людям и для расцвета науки и культуры в новой России!" [6. С. 6-7].

Понятно, что старания по построению христианской психологии смогут привести к успеху лишь при условии благодати и помощи

– 55 –

свыше, ибо не дано человеку ничего путного построить своим лишь желанием и своим умом. Вспомним вновь аналогию с переправой через быструю реку. Та предельная точка, к которой надо стремиться и выше которой не подняться, но и ниже нельзя опуститься, точка эта не абстрактна, не безразлична по отношению к идущему к ней. Точка эта и есть Христос, а наше движение определяется любовью и тягой сердечной к Нему. И Он ждет нас, надеется на нас, стоит и стучит в двери наших сердец. Религия – по некоторым толкованиям – это обратная связь (лиго – связь, ре – обратная), это живая связь с Вышним, ибо Бог наш жив и пока это так, живы и мы, живы наши надежды.

Символика притчи о блудном сыне вспоминается здесь невольно – был наследником богатств, но предал, промотал все, утерял достоинство, превратился из творения в тварь. Тот – евангельский сын – покаялся и вернулся в свой дом и был щедро принят и вновь возведен в достоинство. Не пора ли и нам, ужаснувшись содеянному, всей линии осуществленного нами материализма, покаяться и обернуться душевно к оставленному и преданному нами дому христианской культуры, поняв хотя бы сейчас, хотя бы ценой блуждений и мытарств, где Истина о человеке, а где ложь, где Свет жизни, а где тьма. И если будем мы искренни, Господь откроет нам и конкретные пути возвращения, возрождения России.

..Незадолго до роковой октябрьской революции один из последних старцев монастыря в Оптиной пустыни, того самого, который посещали в свое время Гоголь, Толстой и Достоевский, написал следующее: "Будет шторм. И русский корабль будет разбит. Но ведь и на щепках, и на обломках люди спасаются. Не все погибнут... А потом будет явлено великое чудо Божие. И все щепки и обломки соберутся и соединятся и снова явится великий корабль во всей своей красе! И пойдет он путем. Богом предназначенным!" В России не принято было сомневаться в словах святых людей. Оставим сомнения и мы (тем более, что первая часть пророчества уже подтвердилась). Будем помнить лишь, что чудо не свершится само, но потребует как условия усердной, несуетной и осмысленной работы всех, в том числе и психологов. С пожеланием Божьей помощи в этом труде и хотелось бы попрощаться с терпеливым и снисходительным читателем этой главы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Братусь Б.С. Нравственное сознание личности: Психологическое исследование. М., 1986.

2. Братусь Б.С. Аномалии личности. М., 1988.

3. Братусь Б.С. Психология. Нравственность. Культура. М., 1994.

4. Степуи Ф. Бывшее и несбывшееся. Нью-Йорк, 1956.

5. Речи и приветствия в честь открытия Психологического института им. Л.Г. Щукиной. Репринт Психологического института РАО. М.. 1994.

6. Обращение Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. // Вопр. психологии. 1994, № 3. С. 38-42.

– 56 –

Издание:

Братусь Б. С. Российская психология на перепутье // Начала христианской психологии. – М.: Наука, 1995, с. 31-56.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

Последнее обновление файла: 01.11.2012.

ЦЕНТР
ХРИСТИАНСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ И
АНТРОПОЛОГИИ
Санкт-Петербург