. икона распятия Христова . . христианская психология и антропология .

ЦЕНТР
ХРИСТИАНСКОЙ
ПСИХОЛОГИИ И
АНТРОПОЛОГИИ
Санкт-Петербург

. . . . . . . . .
.
"мы проповедуем
Христа распятого,
для Иудеев соблазн,
а для Еллинов безумие..."
(1 Кор. 1, 23)
 
. . .
  • ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА
  • МАТЕРИАЛЫ по христианской антропологии и психологии
  • БИБЛИОТЕКА христианской антропологии и психологии
  • Братусь Б. С. Место человека в истории отечественной психологии (текст)

  • . . ХРИСТИАНСКАЯ
    ПСИХОЛОГИЯ И
    АНТРОПОЛОГИЯ
    В ЛИЦАХ
    .
    .
    ГЛАВНАЯ СТРАНИЦА .
    .
    Участники проектов .
    .
    Направления деятельности .
    .
    Публикации, доклады .
    .
    МАТЕРИАЛЫ .
    .
    Библиография .
    .
    Персональная библиография .
    .
    Тематическая библиография .
    .
    Библиотека .
    .
    Библиотека по авторам .
    .
    Библиотека по темам .
    .
    Словарь .
    .
    Проблемное поле .
    .
    Контактная информация .
    .
    .

    Поиск по сайту
     
    .
    . . .

     

    Братусь Б. С.

    МЕСТО ЧЕЛОВЕКА В ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

     

    Прошлое – хорошее ли, дурное ли – не уходит вовсе. Хотим мы того или нет, но именно оно – основа настоящего, залог будущего. Осознание, понимание прошлого – необходимое условие его преодоления. Попытки перескочить через него, произвольно забыть, отбросить заканчиваются часто противоположным результатом – прошлое остается, повторяется, навязывается. Оно как некая обидчивая и мнительная персона требует особой внимательности при расставании, прощании. Мы расстаемся ныне с целой эпохой – советским периодом в отечественной психологии, длившимся без малого три четверти века. Психология в России стоит перед выбором, перед новыми возможностями и путями. И прежде чем осознанно свершить этот выбор – оглянемся на пройденное. В контексте данной книги это представляется совершенно необходимым – ведь выбор христианской психологии как направления и пути должен быть всесторонне понят, обоснован и прежде всего соотнесен с реальной историей отечественной психологической науки.

    Задача данной главы – кратко рассмотреть представленность в этой истории в основном лишь одной проблемы – проблемы человека, точнее, посмотреть на историю науки через призму этой проблемы.

    Вряд ли следует подробно обосновывать – почему избран именно этот угол рассмотрения. Любая наука подразумевает ту или иную взаимосвязь с проблемой человека. К психологии же это относится в наибольшей, пожалуй, степени, ибо она по определению, по самому своему названию претендует на познание (логос) столь значительного в человеке, как его душа (псюхе). Исследования, гипотезы, выводы психологии, какими бы отвлеченными или частными они ни казались, необходимо связаны, подразумевают определенное понимание сущности человека. Причем они не только отражают, иллюстрируют это понимание, но и активно видоизменяют, строят и перестраивают его. Любой отрезок времени, любая эпоха в психологии – будь то увлечение психоанализом, появление бихевиоризма или советская психология – это, в конечном итоге, предлагаемые (и в известном смысле навязываемые) миру способы решения, восприятия проблемы человека, проблемы нравственности, общего назначения и смысла человеческой жизни. Итак, что же сталось с проблемой человека в ходе истории российской психологии?

    – 7 –



    1. ПОТЕРЯ ДУШИ

    Официальной датой рождения научной психологии можно считать относительно близкую к нам по времени – это 1879 год. Место рождения – немецкий город Лейпциг, только что открытая профессором Вильгельмом Вундтом первая в мире Лаборатория экспериментальной психологии. Как было принято в то время, место наибольшего развития той или иной науки сразу привлекло ученых из других стран, приезжавших туда учиться, работать, спорить, размышлять. Можно сказать, что к тому времени сложилась уже как бы единая мировая наука и ученые, вне зависимости от страны рождения, устремлялись в точки наибольшего напряжения и притяжения научной мысли. Лаборатория Вундта в те годы и стала такой точкой в изучении человека и, естественно, она была полна учеников, стажеров, визитеров из разных стран.

    Далеко не последнее место занимали в ней русские гости и ученики Вундта. Достаточно назвать известные в России имена В.М. Бехтерева, В.Ф. Чижа, Н.Н. Ланге, Г.И. Челпанова и др. Бехтерев стал основателем первой в России Лаборатории экспериментальной психологии, открытой всего 6 лет спустя после вундтовской, в 1885 г. в городе Казани. Вскоре стали открывать Экспериментально-психологические лаборатории и другие ученики и стажеры Вундта: Ланге – в Одессе, Чиж – в Дерпте. Центральным, вершинным для всей дореволюционной психологии стало открытие в 1912 г. в Москве (официальное торжественное открытие в апреле 1914 года) при Императорском Московском университете Психологического института имени Л.Г. Щукиной, построенного на пожертвования известного купца С.И. Щукина (единственным условием пожертвователя было название института именем своей рано умершей жены – Лидии Григорьевны Щукиной). Основателем и первым директором института стал профессор Московского университета Г.И. Челпанов. По общему признанию институт был по тем временам самым большим в мире и наилучшим образом оборудованным. Это было вообще первое в мире здание, построенное специально, по особому проекту для психологического учреждения.

    Русская психология, как и вся тогдашняя мировая психология, существенной частью которой она являлась, исходила из ориентации на естественные науки. Многие русские ученики Вундта были невропатологами, физиологами, психиатрами1, и психология рассматривалась ими как область, на которую следует полностью распространить естественнонаучный метод. Собственно, все развитие психологии как науки на тот период опиралось на этот принцип. Ведь психология как знание, как слово о душе – область древняя, идущая в глубь веков на тысячелетия – была частью философии, этики, теологии. Психология же как

    __________

    1 Первые экспериментальные психологические лаборатории появились в России именно при психиатрических и неврологических клиниках: уже упомянутые лаборатории Бехтерева в Казани, Чижа – Дерпте, а также Корсакова и Токарского – в Москве, Ковалевского – в Харькове, Сикорского – в Киеве и др.

    – 8 –



    наука была вырвана из ослабевших рук тогдашней философии и теологии наступающим в XIX в. материалистическим, естественнонаучным мировоззрением. На всю Россию прогремели работы И.М. Сеченова, и прежде всего скандальная по тем временам брошюра "Рефлексы головного мозга" (первое издание вышло в 1866 г.), где мышление сводилось к физиологическим и рефлекторным процессам2. Позже Сеченов опубликовал статью, в заголовке которой прямо стоял вопрос: "Кому и как разрабатывать психологию?" Ответ Сеченова был однозначным – разрабатывать психологию только физиологу, естествоиспытателю и только объективными методами. Поэтому и психологические лаборатории того времени по своему оборудованию и виду часто немногим отличались от физиологических (кимографы, хроноскопы и т.п.). Впрочем, повторим еще раз, что это не было спецификой русской психологии, но общим направлением того времени, ее духом – недаром Первый всемирный конгресс психологов (созванный, кстати, по инициативе русского ученого) был назван Конгрессом по физиологической психологии (Париж, 1889 г.). Эпитет "физиологическая" весьма точно отражает суть тогдашней психологии.2

    Наряду с этим существовала в России и другая – не физиологическая психология, опирающаяся на философские и религиозные традиции (Л.М. Лопатин, А.И. Введенский, Н.О. Лосский, С.Л. Франк и др.), но общий дух времени был явно не на ее стороне. Материализм побеждал в науке и, безусловно, побеждал в психологии. Однако линия, граница между идеализмом и материализмом была еще очерчена не так жестко – материализм и физиологизм касались нижних слоев психики – ощущений, восприятий – тогда как высшие слои – мотивы, эмоции, личность – оставались во многом во власти философского, чаще идеалистического, подхода. Интересны в этом плане сами фигуры первых психологов, например Вильгельма Вундта с его сугубым материализмом, физиологизмом в исследовании элементарных процессов и идеализмом в сочинениях по истории народов и философии или – если брать отечественную историю – Георгия Челпанова. С одной стороны, Челпанов – автор "Введения в философию", по которому тогдашние российские гимназисты и студенты знакомились с гносеологией, космологией, формами доказательства бытия Бога, а с другой стороны, он – автор "Введения в экспериментальную психологию", где подробно описаны виды тахистоскопов, кимографов, плетизмографов, ящиков сопротивлений, даны способы вычисления средних величин, квадратичных ошибок и т.п. Если бы не одно и то же имя на обложке, то нельзя было просто поверить, что эти сочинения написаны одним и тем же человеком.

    __________

    2 Сеченова собирались привлекать к суду за попрание религиозных устоев, за сведение Божественного дара мышления к низменным процессам. В ответ Сеченов говорил, что если суд состоится, то он явится на него с лягушкой и продемонстрирует на ней прохождение нервного импульса и принцип рефлекса как основ психической деятельности. Брошюра Сеченова читалась и обсуждалась повсюду. По свидетельству очевидца, в России тогда не считался образованным человек, не прочитавший ее.

    – 9 –



    По сути дела, рождение психологии совпало и во многом было следствием того явления, которое можно было бы назвать концом философии как области постижения тайн бытия человека. Место "тайны" заняла "проблема", которую всегда можно решить (не сегодня, так завтра) с помощью конкретных материальных средств и инструментов, исследовать через обнаружение конкретных фактов.

    Рождение психологии было связано и с тем достаточно длительным процессом, который можно условно обозначить как "снижение вертикали бытия человека". Человечество теряло ориентацию на предельную высоту христианских истин, свершался постепенный переход на важный, но более низкий уровень – философию. Последняя многие века определялась как "служанка теологии", что не было, как многие думают, столь обидным: речь шла ведь в основном лишь о реальных приоритетах, соотношениях уровней, определении выше- и нижележащего. Философия, отделившись от своей "госпожи", стала самостоятельной, – но вскоре обнаружилось, что, утратив столь могущественное и благодатное покровительство, она с необыкновенной быстротой скатывалась к нищенскому состоянию и новой зависимости – на этот раз от воззрений, достижений и хода развития естественных наук. На сцену вышел позитивизм, прагматизм, т.е. философия без философии, ставящая в основание рассуждения результат позитивного научного исследования. Философия, гордо ушедшая от теологии, стала служанкой факта. Этот поворот ясно выразил Луи Пастер, который писал:

    "Дело совершенно не в религии, не в философии, не в какой-либо иной системе. Малосущественны априорные убеждения и воззрения. Все сводится только к фактам" [1. С. 119].

    Такой взгляд, по сути, и был унаследован русской психологией. Это не означает, что не было других взглядов, – ведь одновременно шло развитие и иной философии, связанной в России с именами B.C. Соловьева, Е.Н. Трубецкого, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова и многих других. Однако психология в качестве общих ориентиров избрала именно позитивизм, т.е. резкое снижение "вертикали бытия"3 и устремилась в основном по этому пути. Причем поначалу ни идеалистическая философия, ни даже религия не отрицались вовсе, но как бы отдалялись, рассматривались как то, чтó не должно приниматься ученым во внимание. Челпанов писал в 1888 г.: «Хотя психология, как обыкновенно принято определять ее, и есть наука о душе, но мы можем приняться за изучение ее "без души", т.е. без метафизических предположений о сущности, непротяженности ее и можем в этом держаться

    __________

    3 Забегая вперед, скажем, что в развитии мировой психологии это снижение в дальнейшем пошло еще дальше. Постепенно уже не философия (даже в ее усеченном виде), а сама по себе психология стала рассматриваться как верховная мировоззренческая область, способная объяснять и диктовать общие смыслы и основы бытия человека. Психоанализ, например, из частной психологической теории давно стал системой миропонимания, даже религией многих. Слышатся слова о наступлении особой "психозойской эры", в которой психологи, будут полностью проектировать развитие и указывать, в чем следует находить счастье и как жить людям.

    – 10 –



    примера исследователей в области физики» [2. С. 9]. При этом Челпанов не отрицал существования души или трансцендентность личного бытия, но разводил это со своими научными занятиями психологией. Существовал еще как бы некий зыбкий, истекающий по времени договор, компромисс между двумя линиями познания, общество и люди не выбрали окончательно в качестве единственной ту или иную сторону; поэтому философский идеализм или личная вера в Бога могли вполне соседствовать, уживаться с сугубым материализмом в рамках научного мышления.

    Однако время компромисса истекало, и ученый люд все более определенно и открыто становился на сторону материализма. Вот характерное свидетельство известного швейцарского ученого Августа Фореля, взятое из его речи на съезде естествоиспытателей в Вене (1894 г.): «В прежнее время начало, и конец большинства научных трудов посвящали Богу. В настоящее же время почти всякий ученый стыдится даже произнести слово "Бог". Он старательно избегает всего, что имеет какое-либо отношение к вопросу о Боге, нередко даже в том случае, когда в частной жизни он является приверженцем того или иного ортодоксального исповедания... Гордая своими успехами наука на место Бога поставила себе материалистические кумиры (материя, сила, атом, закон природы), часто не более стойкие, чем осмеиваемые ею религиозные догмы, и начала преклоняться перед ними" [3. С. 5-7].

    Факты эти известны, однако в истории психологии им не придается того значения, которое они заслуживают. Между тем значение это трудно переоценить. Кончался XIX век, кончался как эпоха и менталъностъ. Человек терял свой ореол "образа и подобия Божьего" и становился просто объектом, наряду с любым другим, который следовало изучать без трепета и благоговения. Началась эра развенчания человека, в которой психология занимала не последние ряды. В мировоззрении все более утверждалась линия материализма. Она побеждала не только в баталиях на университетских кафедрах, в научных лабораториях и на страницах научных изданий (там она как раз могла терпеть и поражения), но как опорная идеология, как восприятие, мода, побуждение к действию у все большего количества людей.

    Уже упоминалось, например, о повсеместном распространении и скандале в России с книгой И.М. Сеченова "Рефлексы головного мозга", где давалось материалистическое объяснение сложным психическим процессам. Еще более характерным для понимания духа того времени был похожий (но уже общеевропейского масштаба) скандал, который разразился в связи с книгой немецкого естествоиспытателя Эрнста Геккеля "Мировые загадки", вышедшей первым массовым тиражом в 1899 г., где с позиций сугубого материализма давались объяснения не только тайнам природы, но и таинствам религии. Книга к 1907 г. разошлась совершенно невиданным по тем временам тиражом – более миллиона экземпляров во всех основных странах Европы и Америки. И хотя у Геккеля появились яростные оппоненты (были даже покушения на его жизнь, вызовы на дуэль "за оскорбление святынь"

    – 11 –



    и т.п.), большинство приняло книгу с одобрением как проявление свободной мысли о человеке, как наступление науки на отвлеченную философию и идеализм4.

    Отметим ввиду важности еще раз, что ситуация вокруг книг Геккеля или Сеченова отражала не просто научные споры и полемику ученых. Она отражала перелом в сознании образованных людей5. Как некогда идеи Вольтера, Дидро, Монтескье, Руссо предуготовили духовную атмосферу, образ мышления и даже лозунги французской революции 1789 г., так мыслители, публицисты, ученые (добавим – и психологи) готовили приход XX в. не как очередной календарной даты, а как новой ментально сти. И когда Ницше провозгласил, что "Бог мертв", это была уже не просто броская, эпатирующая фраза, а констатация того факта, что для человека, вступающего в новый век. Бог стал мертвым словом, ибо этот человек уже не воспринимал себя как Его отражение и образ, но желал светиться собственным светом, из себя лишь исходящим. Словом, завершилась подготовка к XX в. – веку испытания л наглядной демонстрации того, что творится с человеком и человечеством вне и без Бога.

    И XX в. наступил – не по календарю, а в 1914 г., в августе, когда началась первая мировая война6. В нее вступали страны и народы, не зная, что переходят в невиданное доселе время. Поворот свершился окончательно примерно где-то в 1916 г. Тогда немецкое командование впервые использовало отравляющий газ на полях сражений, изменив все прошлые представления о допустимых способах ведения войны, и, по свидетельству очевидца, все вдруг почувствовали, что последняя грань перейдена и теперь "все дозволено" и ничто не свято. XX в. вступал в свои владения – Октябрьская революция, германский фашизм, сталинский террор стали неизбежны и ждали своей очереди.

    2. РЕВОЛЮЦИЯ И ПСИХОЛОГИЯ

    Октябрьская революция 1917 г. в России была одновременно и катастрофой, переломом в развитии страны и событием закономерным, прямо вытекающим из предшествующей логики, – в частности, логики

    __________

    4 С восторгом была принята эта книга и многими в России. Ленин писал, что Геккель "издевается (здесь и далее подчеркнуто в тексте. – Авт.) над всеми идеалистическими, шире: всеми специально философскими ухищрениями, с точки зрения естествознания, не допуская мысли о том, будто возможна иная теория познания, кроме естественно-исторического материализма".

    5 Серьезность и пагубу такого перелома понимали тогда весьма немногие, но их голоса не были услышаны. Немецкий философ Ф. Паульсен писал, например, о книге Геккеля: "Я читал эту книгу с жутким стыдом за состояние общего образования и философского образования нашего народа. Прискорбно, что оказалась возможность издать такую книгу, что она могла быть написана, напечатана, раскуплена, прочитана, удостоена удивлением и доверием народа, который имеет Канта, Гёте, Шопенгауэра" [4, 181].

    6 Как всегда перед грозой, было краткое затишье, последнее успокоение, и годы перед началом войны казались особо продуктивными и многообещающими. В России это время, прежде всего в применении к литературе, поэзии, называют "серебряным веком".

    – 12 –



    нового мировоззрения, и мировосприятия человека, утвердившихся на рубеже эпох. Это был как бы первый акт богоборческой трагедии, пролог которой в России начался еще в 30-х годах XIX в., когда только что привезенные из Германии сочинения Гегеля в образованных кругах зачитывались, по словам современника, до дыр, когда начался постепенный переход на материалистические позиции, затем повальное увлечение марксизмом, упование на науку и т.п. Ф.М. Достоевский, с болью и тревогой следивший за началом этого развития, использовал сравнение с первым искушением Христа в пустыне, когда после сорокадневного поста дьявол подступил к Спасителю с предложением превратить камни вокруг в хлеба. Христос отверг искус, сказав, что "не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих". Достоевский писал, что Россия стоит перед этим роковым выбором и предпочитает вместе с Западом поддаться искушению, которое с неизбежностью приведет к катастрофе. Революция 1917 г. в этом плане – некий итог, резюме предшествующего, в основном теоретического движения по пути соблазна. С этого рубежа начинается его практическая реализация, которая и составляет суть и урок XX в.

    Революция принесла в Россию неисчислимые беды – разруху, голод, гражданскую войну, массовую эмиграцию. Из страны изгонялись, уезжали, убегали сотни тысяч людей, среди них виднейшие представители интеллигенции – писатели, поэты, философы, художники, артисты, композиторы. Но надо сказать (на это мало кто обращает внимания), что эмиграция естественно-ориентированных ученых не была сколь-нибудь значительной. Более того, основные силы оставались в стране и несмотря на жуткие условия того времени были готовы к работе. Одной из причин (причем немаловажной, и, быть может, основной) было то, что большинство ученых имели сугубо позитивистские устремления, материализм (по крайней мере в их профессии) был их знаменем, и вера в то, что "превращение камней в хлеба" принесет пользу человечеству, оставалась главенствующей.

    Так или иначе, в первые 15-20 лет советской власти обнаружился необъяснимый, казалось бы, феномен – несмотря на разруху послереволюционного времени наука в России стала не только возрождаться, но пережила невиданный взлет в целом ряде важных отраслей. К 30-м годам советские ученые были признанными авторитетами в биологии (особенно в генетике), физике, математике, лингвистике. Невиданный всплеск происходил и в психологии7. Приведу лишь некоторые данные. Только в 1929 г. в стране вышло около 600 названий книг по психологии. Это было третье место в мире после англоязычной и

    __________

    7 И, опять же, всплеск этот (что надо признать) произошел не вопреки революции, а благодаря ей, благодаря тому, что она высвободила энергию материализма, веры в преобразующую силу человека, в его возможности перевернуть мир. Крупнейший советский психолог А.Р. Лурия писал в конце жизни: "Все мое поколение было проникнуто энергией революционных изменений – освобожденной энергией, ощущаемой людьми, являющимися частью того общества, которое смогло в течение короткого отрезка времени совершить колоссальный скачок по пути прогресса" [5; 5].

    – 13 –



    немецкоязычной психологической литературы.

    На русский язык переводились также все сколько-нибудь значительные сочинения иностранных авторов по психологии, многие советские психологи были связаны с зарубежными коллегами деловыми и дружескими узами, участвовали в совместных исследованиях. Необыкновенно оживленной была и научная журнальная жизнь, издавались десятки периодических изданий8. Активно действовали различные-психологические ассоциации и общества, существовали сильные школы тестологии, передовые психология труда и психотехническая школа (несколько Институтов труда, масса лабораторий), развитое психоаналитическое движение, проводились блестящие работы по дефектологии, судебной психологии, зоопсихологии и др.

    Теперь вопрос, через призму которого мы пытаемся оценить историю российской психологии – вопрос о человеке, его присутствии, его понимании в психологических изысканиях ученых. Если отвечать обобщенно, то это была все та же психология, где человек представал как некий объект, замкнутый сам в себе. Изучение этого объекта стало куда более разносторонним, разветвленным, открывало все новые, часто чрезвычайно тонкие и важные механизмы, законы и условия функционирования. Но при этом целое, единое, его назначение и тайна все более терялись, уходили из внимания. Великий психолог того времени Л.С. Выготский характеризовал положение современной ему психологии двумя словами (реплика одного из персонажей Чехова) – "Человека забыли".

    И вновь отметим – это не было тогда одним лишь прямым следствием революции, производной коммунизма, а совпадало с логикой развития всей психологической науки, пошедшей по пути естественнонаучных образцов и отвержения серьезных философских (тем более духовных, религиозных) оснований человеческой целостности. Как писал в 1920 г. П.В. Блонский: «Мы должны создать психологию без души, мы должны создать ее без "явлений" или "способностей" души и без "сознания"» [6; 41]. Это высказывание может быть воспринято как одиозное, шокирующее, однако то же, только менее воинственно говорил еще в 1888 г. основатель отечественной психологии Г.И. Челпанов. Эти слова, призывающие приняться за изучение психологии "без души", были приведены выше, в § 1 этой главы, но в тот период они произносились с известными оговорками, теперь же – как безапелляционные...

    Нельзя, конечно, сказать, что в научной психологии не было вовсе попыток повернуться к человеку. Тот же Выготский в последние годы жизни предлагал строить "вершинную", или акмеистическую, психологию, говорил о том, что человеком двигают не "глубины", а "вершины",

    __________

    1 Вот лишь некоторые из них: "Психология", "Педология", "Психофизиология труда и психотехника", "Вопросы изучения и воспитания личности", "Педологический журнал", "Журнал по изучению раннего детского возраста", "Журнал психологии, неврологии и психиатрии", "Психиатрия, неврология и экспериментальная психология", "Вопросы дефектологии", "Психологическое обозрение" и др.

    – 14 –



    ценности, идеалы и планировал изучение под этим углом сознания, эмоций, личности, их нормального и отклоняющегося развития. Возможно, что он и его ученики смогли бы реализовать эту линию, эту, на наш взгляд, первую в советской психологии попытку привнести бытийные, собственно человеческие проблемы в психологию, если бы не пришел срок перелома всей советской психологии, срок одного из новых актов материалистической трагедии страны.

    3. РАЗГРОМ 1936 года

    Послереволюционный подъем науки проходил отнюдь не при безоблачном небе. Уже с самого начала 20-х годов в стране стали нарастать диспуты, дискуссии, обсуждения, посвященные тому, какой должна быть марксистская психология. Это не была просто научная полемика или борьба школ. Дискуссии быстро приобретали все более выраженную политическую окраску с соответствующими штампами и ярлыками. В дело вступили "психологи с партийными билетами" – как правило, ничтожества в науке, но обладающие ощущением своей большевистской непогрешимости. Вот, например, фрагмент резолюции, принятой партийной конференцией Государственного института психологии, педологии и психотехники (сокращенно ГИППП)9 в 1931 г.: "Стоит задача разгрома и уничтожения остатков буржуазных теорий, являющихся прямым отражением сопротивления контрреволюционных элементов страны социалистическому строительству и служащих протаскиванию чуждых идей под видом якобы диалектико-материалистических". Мы подчеркнули в резолюции слова – "разгром", "уничтожение", "контрреволюционные элементы", "протаскивание чуждых идей". Все это из разряда ключевых слов эпохи, появление и употребление которых в то время было грозным симптомом. Вообще, история этих дискуссий, во множестве распространившихся по стране, – лишнее и на этот раз печальное доказательство того, что вначале появляется слово, что со слов все начинается, посредством слов формируется, формулируется, а в последующем приходят уже действительные, не словесные разгромы и уничтожения.

    Наконец, грянула гроза. Случилось это летом, в начале июля 1936 г., когда в газете "Правда" было напечатано Постановление ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе наркомпросов".

    __________

    9 В прошлом того самого Психологического института имени Л.Г. Щукиной, основанного в 1912 г. Г.И. Челпановым и появление которого приветствовали ведущие психологи мира. В 1923 г. Г.И. Челпанову предложили уйти с поста директора. Новым директором стал бывший ученик и сотрудник Челпанова, превратившийся к тому времени в борца против идеализма, – К.Н. Корнилов. Рассказывают (устное сообщение М.Г. Ярошевского автору), что Челпанов уже в 30-х (он умер в 1936 г.) приходил иногда к своему бывшему институту, подолгу сидел на его ступеньках, и когда кто-то входил или выходил из института, бросался к нему едва не со слезами: "Вы меня помните, я – профессор Челпанов, я был здесь директором..." Большинство не помнили или, что вероятнее, предпочитали делать вид, что не помнят.

    – 15 –



    Название документа указывало на какие-то нарушения в области применения педологии (так называлась тогда наука о детской и педагогической психологии). Но за этим туманным названием крылось и нечто иное. Если перевести на язык более внятный, то постановление следовало бы назвать так: о разгроме и уничтожении (вот они – ставшие реальностью слова партийной резолюции) всей психологической науки в Советском Союзе.

    Предлогом, непосредственным объектом критики в Постановлении, действительно, была педология, точнее – использование тестов в школьной практике. В тогдашней системе наркомпросов (народных комиссариатов просвещения) применялись тестовые исследования, по результатам которых должна была строиться та или иная тактика обучения, а также отбор детей во вспомогательные школы. Все это объявлялось в постановлении "вредными лженаучными взглядами", "сомнительными экспериментами", желанием "найти максимум отрицательных влияний и патологических извращений самого школьника, его семьи, родных, предков, общественной среды и тем самым найти повод для удаления школьника из нормального школьного коллектива". Исходя из этого предписывалось вообще "упразднить преподавание педологии как особой науки в педагогических институтах и техникумах", "ликвидировать звено педологов в школах и изъять педологические учебники", "раскритиковать в печати все вышедшие до сих пор теоретические книги педологов".

    Постановление направлялось, однако, не только на педологию. Это была не пуля, а бомба, разрыв которой поражал все психологическое поле страны. Были закрыты Институты труда, психотехнические лаборатории (там ведь тоже применялись тесты), разогнаны различные психологические общества (уже вне зависимости от того – были там тесты или нет), ликвидировались психологические журналы и периодические издания, рассыпались типографские наборы книг, приготовленных к печати, изымались из библиотек и уничтожались книги, имеющие отношение к педологии, тестологии, психологии и ко всему, что так или иначе могло о них напомнить10, стали в изобилии появляться разгромные статьи и брошюры против психологов. Через короткое время (приближался страшный для страны 1937 г.) начались выборочные аресты, высылки, расстрелы.

    Здесь следует сделать небольшое отступление, имеющее, однако прямое отношение к обсуждаемой сквозной теме – проблеме человека в психологии советского периода.

    Злодеяния того времени могут кому-то показаться не только чудовищными, ужасными по своим масштабам и жестокости, но и весьма бессмысленными. Зачем надо было уничтожать кадровых военных накануне неизбежной войны, крестьян, которые кормили Россию? Сталин

    __________

    10 А.А. Леонтьев сообщает, что под горячую руку был даже рассыпан набор сборника "Педология", подготовленного кафедрой почвоведения (педология – одно из названий почвоведения) [7; 59].

    – 16 –



    к 30-м годам уже был диктатором, и тем не менее начал уничтожать своих верных соратников. Трудно увидеть в этом какую-то логику, ту конкретную задачу, для решения которой надо было все это делать и которая могла бы придать смысл калейдоскопу злодеяний.

    Все обретает свой смысл и логику, если мы примем идею, что в качестве такой задачи выступало разрушение (или знакомыми словами партийной резолюции – последовательный разгром и уничтожение) человека как образа и подобия Божьего и вообще как свободного суверенного существа. И тогда все выстраивается и становится на свои места. Кровавые кампании обретают свою страшную логику и смысл. Последовательно уничтожаются сословия, отличающие одних людей от других – дворянство, купечество, крестьянство, уничтожается религия как духовное прибежище человека, затем все самодеятельные организации, союзы общества. И наконец (и это было неизбежно), дело должно было дойти до науки. Какая же наука согласно этой логике, должна была быть уничтожена первой? Конечно же психология как наука (при всех ее оговорках и недостатках) о различиях, особенностях, своеобразии, неповторимости человека. Так оно и случилось. Постановление ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе наркомпросов" было первым в ряду дальнейших разгромов других наук. И не случайно, что острие его было направлено против тестов как объективных показателей человеческих различий и особенностей. Психология в СССР в этом плане есть пример, модель развития науки о человеке в тоталитарном коммунистическом государстве. Как писал один историк советской психологии, "все существенные факты истории психологической науки в СССР следует рассматривать в свете борьбы Коммунистической партии". И, к сожалению, он совершенно прав в этом. Вот почему для того, чтобы понять эти "существенные факты", необходимо выйти за их чисто внешнее описание и констанцию и проникнуть в суть "борьбы коммунистической партии", которая есть не что иное, как определенное решение проблемы человека, а именно – ее "окончательное решение", когда она как проблема, вопрос, разночтение, вариант, тайна должна была просто перестать существовать11.

    Другое дело (и как ни печально, мы вынуждены это констатировать), что психология не была уж вовсе невинной жертвой коммунистических властей. Она отражала позитивистский дух эпохи, который способствовал возникновению последовательного материализма, каковым и является коммунизм. Психологи – сначала в теоретических исследованиях и стенах лабораторий – как бы отодвигали на второй план, а затем и вовсе отрицали у человека право на бессмертную душу и духовную жизнь, право на целостность и тайну бытия. Затем – и необыкновенно быстро – на смену теоретикам пришли практики и без

    __________

    11 Как говаривал Сталин в узком кругу приближенных: "Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы". После этой вроде бы невзначай брошенной фразы человек, равно как и его "проблема", исчезали бесследно.

    – 17 –



    особых затей и оглядок стали орудовать с людьми (и народами) как с бездушными объектами. Но сам приход злодеев не был, конечно, случайным, – он был подготовлен, предуготован предыдущим развитием, в котором свою роль сыграла и психология. Примитивному и жестокому Смердякову из "Братьев Карамазовых" (Ф.М. Достоевский) предшествует тонкий и умный Иван Карамазов. Иван Карамазов говорит слово, а Смердяков убивает. И главным аргументом против ученых речей Карамазова являются не логические ухищрения и эрудиция возможных просвященных оппонентов, а действия Смердякова. Беспощадность в примитивах, в примитивных воплощениях соответствующих идей. И реальные коммунисты были одним из таких воплощений.

    Что же осталось после разгрома, учиненного Постановлением ЦК ВКП(б) от развитой, высокого мирового уровня и престижа советской психологии 20-х – начала 30-х годов?

    Очень и очень немногое. Кто спасся тем, что заранее переехал в провинцию, подальше от столичного внимания (Харьковская группа А.Н. Леонтьева), кто тем, что вынужден был публично каяться в своих "ошибках" и "заблуждениях") (Л.В. Занков), кто тем, что срочно перешел в другую профессию. В целом же, если теоретические (разумеется, строго марксистски ориентированные) и отдельные экспериментальные работы и направления еще оставались (А.Н. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн и др.), то прикладная психология, ее реальное участие, распространение и применение в жизни перестало существовать. Оно ушло под крепнущий лед советской власти, чтобы вновь, неожиданно для многих вынырнуть в годы второй мировой войны.

    4. ВОЙНА И ПОСЛЕВОЕННЫЕ МЫТАРСТВА

    Вследствие грубейших стратегических ошибок Сталина начало Великой Отечественной войны сопровождалось чудовищными потерями, огромные территории СССР были оккупированы фашистами, страна была поставлена на грань катастрофы. Изыскивались все силы и ресурсы. Вспомнили и о психологах. И тут оказалось, что эти "буржуазные прихвостни" способны делать многое, чего не могут представители других специальностей. Например, работы психофизиолога Кравкова послужили основой для военной маскировки. Но главных успехов психологи достигли в деле реабилитации психического и соматического здоровья раненых бойцов. Психологи добились удивительных результатов благодаря применению разработанных ими методов – были открыты специальные госпитали: Коуровский, где работали А.Н. Леонтьев, А.В. Запорожец и др., и Кисегачский (на Урале), где работали А.Р. Лурия, Б.В. Зейгарник и др. Появились важные разработки об уровнях установок, природе движений, нарушениях памяти, мышления, сознания, мозговой локализации психических функций. Эти годы по праву считают временем рождения целой новой области, отрасли психологической науки – нейропсихологии,

    – 18 –



    основателем которой явился крупнейший советский психолог – А.Р. Лурия.

    Казалось бы, парадокс: когда стало тяжело, плохо (а что могло быть хуже для народа той страшной войны?) психологии стало легче, она испытала подъем. Однако за этим парадоксом лежит вполне определенная закономерность: как только ослабевало жесткое политическое давление на науку, как только ослабевало "мудрое партийное руководство", наука поднимала голову, и российские таланты давали знать о себе. Так было во время войны, так было и позднее. История советской психологии – достаточно хорошая к тому иллюстрация.

    Когда окончилась война, в которой столь блистательно проявили себя психологи, коммунистическая партия тут же возобновила, продолжила свою борьбу, т.е. в нашем понимании борьбу за уничтожение человека в человеке. Аппарат идеологии с новой силой принялся за дело, и науки о человеке (в их числе психология) подверглись новым, еще более жестким нападкам. Вскоре после войны прошлись, прокатились тяжелыми волнами по крайней мере три кампании, ударившие по остаткам психологической науки.

    Во-первых, это была кампания против генетики (1948) как "лженауки", "буржуазной выдумки и диверсии". В самом деле, какая может быть генетика со своими внутренними объективными законами, когда все должно управляться извне, соответствующими директивами партии и правительства! (Теперь это может показаться анекдотом, но главный борец с генетикой – президент тогдашней Академии сельскохозяйственных наук Т.Д. Лысенко говорил, что рожь можно переделать в овес, если на то будет соответствующая воля партии.)

    Тогда, однако, психологам было не до смеха – ведь они также изучали некие внутренние законы. По правилам материализма, эти законы не должны были быть сколь-нибудь автономны от внешних объективных условий и стимулов. Психика должна не своевольничать, но подчиняться тому "единственно правильному" представлению о человеке, которое выдвигает коммунистическая идеология.

    Дело оставалось за малым – за научной конкретизацией "правильного представления" о человеке применительно к психологии. Это и выполнила следующая кампания, связанная с так называемой Павловской сессией (1950 г.)12. Эта сессия, ее решения должны были окончательно "поставить психологию на твердый естественнонаучный фундамент" и свести ее, по сути, к рефлекторной продукции высшей нервной деятельности (ВНД). Эпигоны Павлова откровенно заявляли о необходимости ликвидации психологии как самостоятельной науки и замене ее физиологией ВНД. Причем важно понять, что это была не научная дискуссия, где возможны самые разные точки зрения. Павловское учение получило официальный статус "правильного, последовательного

    __________

    12 Официально она называлась Объединенной научной сессией Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР, посвященной проблемам физиологического учения И.П. Павлова.

    – 19 –



    материалистического", одобренного самой партией направления, – и потому другие точки зрения сразу становились "неправильными, ошибочными, вредными", а их носители – "заблуждающимися" или "врагами", против которых должны были применены самые решительные способы борьбы (вплоть до "разгрома и уничтожения").

    И, наконец, последняя напасть послевоенных лет называлась борьбой с космополитизмом. Стало огульно, без разбора поноситься все "иностранное" и превозноситься отечественное. Выпекавшаяся столетие французская булка была срочно переименована в городскую; конфеты "Американский орех" стали "Южным орехом", слово "лозунг" заменено словом "призыв"; доказывалось, что первый поднявшийся в воздух самолет изобрели не братья Райт, а инженер Можайский; любые ссылки на иностранных авторов изымались или рассматривались как крамола, как (словосочетание тех лет) "низкопоклонство перед Западом"13.

    Как всегда в Советском Союзе, это не было неким частным случаем, следствием спонтанного подъема отдельных общественных сил. Это была направленная политическая борьба, в конечном итоге, все та же борьба коммунистической партии за уничтожение человека. На этот раз она была направлена против интеллигенции, ее права и обязанности знать и использовать опыт мировой культуры. Имелась и своя особая специфика: если интеллигент был евреем, то он автоматически, одним фактом своей национальной принадлежности получал клеймо "безродного космополита" и как носитель этого клейма подлежал все тому же "разгрому и уничтожению". Ученых с еврейскими фамилиями начали "прорабатывать" на специальных собраниях, после чего увольнять с работы. Не минуло это и психологов. Так была уволена основатель отечественной патопсихологии Б.В. Зейгарник (в то время уже вдова – муж погиб в сталинских лагерях – с двумя детьми на попечении), снят с поста заведующего кафедрой психологии Московского университета С.Л. Рубинштейн, на середину марта 1953 г. было назначено собрание о "космополитических извращениях" ведущего специалиста по детской психологии Д.Б. Эльконина (прошел в войну путь от рядового до полковника, его жена и двое малолетних дочерей были расстреляны фашистами). Последнее собрание, однако, не состоялось, ибо за неделю до него скончался сам Иосиф Сталин – главный вдохновитель и руководитель "борьбы с космополитизмом", равно как и всех предыдущих советских кампаний, начиная с 1924 г.

    5. ПСИХОЛОГИЯ В ХРУЩЕВСКУЮ "ОТТЕПЕЛЬ"

    После смерти Сталина и короткой, но острой междоусобной борьбы в верхах к власти пришел Никита Хрущев. Забрезжила короткая "хрущевская весна", вернее, "оттепель" – до настоящей весны дело не дошло. Появились первые разоблачения сталинских злодеяний, из концлагерей

    __________

    13 Согласно шутке того времени, теорию относительности изобрел русский физик Однокаменьщиков (буквальный перевод с немецкого фамилии Эйнштейна).

    – 20 –



    возвращались тысячи невинных: "шпионы", "диверсанты", "вредители", "отравители", "террористы", "космополиты", "клеветники" и т.п. Общество начало поднимать голову. Психологи тоже. В 1955 г. начал выходить первый психологический журнал – "Вопросы психологии" (напомню, что в 20-30-х годах их были десятки); вышли в свет избранные сочинения Л.С. Выготского, имя которого нельзя было упоминать в положительном контексте в течение 20 лет; было организовано Всесоюзное общество психологов. Стали появляться важные работы и сочинения по общей психологии, нейропсихологии, психологии восприятия, инженерной психологии. В 1966 г. образовался факультет психологии при Московском университете, в том же году в Москве прошел XVIII Международный конгресс по психологии. Этот конгресс стал как бы смотром, итогом работы психологов за хрущевскую "оттепель". И итог этот на удивление многих оказался весьма достойным. П.Я. Гальперин на равных спорил с Ж. Пиаже, предлагая качественно иную концепцию развития интеллекта; в нейропсихологии, возглавляемой А.Р. Лурия, Москва занимала просто передовые, лидирующие позиции; Б.В. Зейгарник создала собственную школу патопсихологии; Д.Б. Эльконин и В.В. Давыдов предлагали новые, оригинальные способы обучения; А.В. Запорожец эффективно исследовал проблемы дошкольного детства; А.Н. Леонтьев и его ученики разрабатывали фундаментальные проблемы восприятия и деятельности.

    Ну, а как же обстояло дело с более общей концепцией человека, которая должна стоять за конкретными исследованиями психики, прежде всего ее высших слоев – мотивации, эмоций, личности?

    Если продолжить аналогию с ранней весной, оттепелью, то можно сказать, что сковывающий лед сталинской диктатуры стал постепенно таять, образовались первые трещины, полыньи на ледяной поверхности, в которых можно было, пусть и в ограниченных пространствах, но двигаться свободно. Это не была, конечно, полная свобода, айсберги идеологии оставались и казались незыблемыми в своей мощи, но после сковывающего льда и невозможности пошевелиться эта, даже ограниченная, воля казалась великим достижением. Началась вторая попытка привнесения проблемы человека в психологию. (Первая, сорванная, попытка шла от Выготского и закончилась только провозглашением определенных тезисов о важности "вершинной", "акмеистической" психологии.)

    Вторая попытка введения проблемы человека14 началась не с самой психологии, а с философии. Философия этого времени также осваивала некий новый "зазор", новое пространство. Были впервые опубликованы ранние произведения Маркса, в которых он, еще младогегельянец,

    __________

    14 Разумеется, в строгом смысле проблема человека присутствовала всегда, однако, как уже говорилось, в сталинский период она была как бы "окончательно", раз и навсегда "решена" и тем самым снята с повестки дня, на которой стояли отныне какие угодно вопросы – строительства, вооружения, очередных арестов, празднования юбилеев, – но только не человеческого бытия...

    – 21 –



    высказывал весьма (по отношению к ортодоксальному коммунизму) либеральные мысли. Человек в этих суждениях представал как ценность, как особая сущность, трансцендирующая любые заданные ему границы, человеческая жизнь рассматривалась как бесконечно более сложная и ценная, чем политическая жизнь. Эти мысли так противоречили всей практике и идеологии тогдашней жизни, что воспринимались как откровение, как надежда, как призыв к переходу к новым, действительно гуманным взглядам. Отсюда возникла уверенность (даже подъем, энтузиазм) относительно того, что марксизм – "подлинный", очищенный от сталинских искажений – способен найти достойное решение проблемы человека, привести к гуманным отношениям к человеку и между людьми.

    Появляется круг молодых, сильных философов, которые занялись запретной до того времени темой человека (М.К. Мамардашвили, Г.С. Батищев, А.С. Арсеньев, О.Г. Дробницкий, Г.П. Щедровицкий и др.). Их работы и рассуждения стали серьезно влиять на новое поколение психологов, которые в то время входили в научную жизнь (В.В. Давыдов, В.П. Зинченко и др.)15. Но и среди психологов старшего поколения стал возрождаться интерес к общим проблемам человека. Центральным моментом в этом плане стала последняя, оставшаяся незавершенной рукопись С.Л. Рубинштейна "Человек и мир", о которой надо сказать чуть подробнее.

    С.Л. Рубинштейн (1889-1960) получил блестящее философское образование в Германии, защитил накануне первой мировой войны диссертацию по философии в Марбурге. Затем всю жизнь занимался психологией, а под конец, как бы замыкая круг, вновь вернулся к философскому уровню, но подошел к нему уже не как чистый философ, а как психолог, осознающий, что без учета этого уровня психология не может быть завершенной и цельной. В предисловии к рукописи он писал, что за проблемой психического "закономерно, необходимо встает другая, как исходная и более фундаментальная, – о месте уже не психического, не сознания только как такового во взаимосвязи явлений материального мира, а о месте человека в мире и жизни" [8; 256]. Впервые за всю историю советской психологии в рукописи шла речь о нравственной ответственности, чувстве трагического, проблеме любви, смерти и других смысложизненных, экзистенциальных проблемах бытия. Разумеется, Рубинштейн оставался марксистом, но он явно выходил на новые философско-психологические позиции, которые в случае их развития могли бы повернуть психологию к человеку, его подлинным страданиям и жизни. Могли бы, если бы не новый виток советской эпохи.

    __________

    15 Этому немало способствовало то, что отделение психологии (на базе которого в 1966 г. и образовался факультет) было при философском факультете МГУ, в одном небольшом здании. Студенты – философы и психологи – часто слушали одни и те же лекции, непосредственно общались, дружили друг с другом. Многие из них потом, став уже известными учеными, сохранили человеческие связи и контакты.

    – 22 –



    6. ПСИХОЛОГИЯ В ГОДЫ "ЗАСТОЯ"

    В 1964 г. свершился дворцовый переворот. Никита Хрущев был снят с поста первого секретаря ЦК и на это место водворился Леонид Брежнев. Начался период, который позднее стало принято называть периодом застоя. На самом деле никакого застоя не было. Было движение, новое наступление – наступление коммунизма по все той же основной для него линии – линии уничтожения человека как образа и подобия Божьего, как свободного суверенного существа.

    Как обычно в истории период этот начался не сразу, с даты смещения экспансивного Никиты Хрущева (октябрь 1964 г.). За смещением последовал некий переходный период, после чего политика Брежнева стала выявляться все более четко – исчезли антисталинские статьи и разоблачения, начались судебные преследования инакомыслящих, еще более разросся аппарат КГБ, во все сферы жизни стал проникать строжайший идеологический контроль, нарастала мощь вооружения, все более суживались права и свободы людей, возрождался культ личности вождя – появлялись все новые ордена и звезды Героя на брежневской груди.

    Сигналом, манифестацией, утверждением режима стало вторжение советских войск в Чехословакию в августе 1968 г. Брежневская модель социализма становилась эталоном не только для своей страны, но и для всего "социалистического содружества", и Советский Союз демонстрировал решимость утверждать эту модель всеми возможными способами, включая силу оружия.

    Какое, однако, отношение имела вся эта политика к психологической науке, к постановке проблемы человека в ней?

    Самое непосредственное. Вообще при коммунистическом режиме не существует сугубо внешних событий, которые не затрагивали бы так или иначе всех сторон внутренней жизни. Тоталитарная среда очень плотная, густая, и каждое движение в ней передается, отдается всем соучастникам. Там нет необходимого свободного пространства для развития человека, идеи, науки. Все ограниченно и тесно, без зазоров притерто друг к другу и потому перемена любой позиции откликается, отдается во всех остальных, особенно, когда речь идет о главном. А главное в коммунизме – это идеология, ее наступление и распространение.

    Вторжение в Чехословакию означало запрет того либерального, гуманного социализма, который собирался строить Александр Дубчек и его единомышленники. Социализм должен был оставаться брежневским, т.е. казарменным, иерархическим, несвободным. Само слово "гуманизм" сразу же оказалось в опале, поскольку оно было начертано на знаменах парижских реформаторов. Автоматически (по закону плотной среды) это означало борьбу с этим словом, стоящим за ним понятием и теми, кто его употреблял, а тем более активно обсуждал, разрабатывал. Началась резкая критика гуманистических подходов. Она сводилась в основном к разделению двух видов гуманизма – буржуазного (абстрактного) и пролетарского (конкретного).

    – 23 –



    Предположим, Вы идете вдоль реки, вдруг слышите крики о помощи и видите тонущего человека. Вы устремляетесь к воде и спасаете его. Каков этот гуманизм? Оказывается – абстрактный, сомнительный, буржуазный. Но вот вы подходите к берегу и выясняете предварительно социальное происхождение и положение тонущего, его отношение к победе коммунизма и т.п. И если ответы окажутся убедительными, вы оказываете помощь. Это будет гуманизм конкретный, правильный.

    Пример, разумеется, гротескный, карикатурный, но он вполне отражает суть тогдашней критики гуманизма, которая привела к тому, что слово это стало во многих работах заключаться в кавычки или использоваться в сочетании с "якобы", "так называемый", т.е. как нечто сомнительное и обманное. Что же касается христианского взгляда на человека, то он был и вовсе строжайше исключен. Даже таких слов, как милосердие, грех, покаяние, спасение не найти на страницах научной литературы того периода.

    В результате проблема человека опять же, как и при Сталине, стала приобретать статус окончательно и единственно верно решенной, не требующей новых исследований и понимания. Не случайно поэтому, что изучение личности в начале 70-х уходит в тень, а основное финансирование, поддержку и внимание получает инженерная психология, исследования восприятия, систем "человек-пульт управления", "человек-машина", где человек выступал как часть, звено, которое надо приспособить к нуждам и логике механических аппаратов.

    Это не означало, однако, что исследования в области психологии личности не проводились вовсе. В середине 70-х событием стало появление фундаментальный работ А.Н. Леонтьева по проблемам сознания и личности – сначала они появились в журнале "Вопросы философии", а затем вышли отдельной книгой под названием "Деятельность. Сознание. Личность" (М., 1975). Книга несмотря на сугубо методолого-теоретический характер и весьма сложный язык изложения имела огромный успех, была переведена вскоре в 14 странах, уже через два года (в 1977 г.) переиздана, удостоена Ломоносовской премии. Успех книги явно продемонстрировал заинтересованность психологического сообщества в новом осмыслении психологии и ее места в общем, понимании человека. Леонтьев констатировал по сути непрекращающийся, перманентный, длившийся к тому времени уже столетие кризис психологической науки вследствие противоречия "между громадностью фактического материала, скрупулезно накопляемого психологией в превосходно оснащенных лабораториях, и жалким состоянием ее теоретического, методологического фундамента" (Деятельность. Сознание. Личность.

    Выход из этого положения Леонтьев видел, конечно же, в марксизме в его последовательном и "правильном" применении к психологии: "Методологическому плюрализму советские психологи противопоставили единую марксистско-ленинскую методологию, позволяющую

    – 24 –



    проникнуть в действительную природу психики, сознания человека" [Там же, с. 4]. Другого заявления от лидера советской психологии в те годы было ожидать трудно. Марксизм был и оставался для ученых тем языком, на котором они только и могли выражать свои воззрения. Но надо обязательно сказать, что при всех марксистских установках и даже штампах в сочинениях ведущих отечественных психологов можно всегда обнаружить некий зазор, отдушину, пролом, сквозь который проглядывает небо извечного российского идеализма и стремления к высокому. Так было и у Леонтьева. Главным, считал он, являлся вопрос о месте внутренней жизни "в многомерном пространстве, составляющем реальную, хотя и не всегда видимую индивидом, подлинную действительность" [Там же, с. 210].

    Марксистски ориентированная психология, однако, не могла ответить на этот "главный вопрос" хотя бы потому, что для нее реальное не могло, не должно быть невидимым, но непременно зримым, регистрируемым, материальным, предметным, на котором как на фундаменте следовало основывать все остальное. Леонтьев в последние годы жизни (он умер в январе 1979 г.), видимо, все более задумывался об этом. Во всяком случае, в одной из последних бесед, на которой присутствовал и автор этих строк, Леонтьев говорил, что марксизм ошибается в утверждении, будто он исправил теорию Гегеля, перевернув ее "с головы на ноги". "На самом деле, – убежденно и даже с горячностью закончил Леонтьев, – Гегель стоял правильно". Это означало, по сути, позднее признание Леонтьевым значимости идеальных, метафизических оснований как главных, определяющих для человека, составляющих ту самую "реальную, хотя и не всегда видимую индивидом, подлинную действительность".

    Следует сказать и о развиваемом Леонтьевым представлении, о смыслах. Еще в 1947 г. он ввел понятие "личностных смыслов" как единиц анализа внутренней жизни человека. И хотя Леонтьев в согласии с традициями марксизма ограничивался лишь предметным пониманием смыслов, не соотнося их с уровнями нравственной ориентации, тем не менее, введение этой единицы позволило сделать важный шаг в изучении субъективного мира. В 70-е годы эта "смысловая линия" в исследованиях Леонтьева была значительно усилена и подхвачена рядом его учеников и сотрудников, которые объединились на факультете психологии Московского университета в так называемую Межкафедральную группу по изучению психологии личности (А.Г. Асмолов, Б.С. Братусь, В.А. Петровский, Е.В. Субботский, А.У. Хараш и др.). В ходе работы этой группы (1977-1981) понятие смысла существенно видоизменилось, потеряв, в частности, свою жесткую предметную привязанность; все острее и чаще ставились проблемы нравственной отнесенности, связи психологии и этики.

    Еще одной важной линией конца 70-х – начала 80-х годов стало обращение некоторых психологов к практике консультирования и психотерапии. Отнюдь не всегда это были удачные попытки – не

    – 25 –



    хватало опыта, специальной литературы, крайне шаткими и неустойчивыми были исходные теоретические позиции. Однако само возникновение этой линии свидетельствовало о насущной потребности повернуть психологию к нуждам конкретного человека, помочь ему в преодолении жизненных трудностей.

    Изменения стали намечаться и в мировоззрении самих психологов. Конец 70-х – начало 80-х – время, с одной стороны, жесткой идеологической цензуры, омертвелого коммунизма, узаконенного двуличия, когда говорили одно, а думали часто совсем иное, но с другой стороны, это и время интенсивного поиска выхода из удушающей действительности. Незаметно началось как бы размежевание психологов. Одни полностью принимали правила игры того времени, намечали прямой путь для карьеры, стремились для этого в партию (на факультете психологии Московского университета, например, в конце 70-х была целая очередь из желающих еще студентами стать членами КПСС и весьма жесткий конкурс по отбору наиболее, с позиций коммунистов, достойных кандидатов). При этом новоявленные партийцы, в основном, не верили в коммунистические лозунги и могли в перерывах партийных собраний с удовольствием рассказывать очередной анекдот про Брежнева. Не особо смущала их и расхожая мудрость тех лет, что из трех качеств – партийности, порядочности и ума обычно сочетаются вместе лишь два из них, а третье непременно отрицается и – следовательно – закрепив в себе партийность, им так или иначе предстояло выбирать между порядочностью, но отсутствием ума (вид честного дурака), либо между умом, но отсутствием порядочности (вид карьериста или вовсе подлеца). Впрочем, многие вопрос так жестко не ставили, но просто устремлялись к "лучшей" жизни, для которой необходимой ступенью, первым проверочным, пропускным пунктом была коммунистическая партия. Существовал и вариант внутреннего компромисса, надежда некоторых на то, что удастся проскочить между глупостью и подлостью, найти некий третий, "узкий" путь. В любом случае происходила известная деформация души, ибо слова первого псалма "блажен муж, который не ходит на совет нечестивых" воспринимались порой, словно специально о партийных собраниях тех лет написанные.

    Наряду с этой, в целом превалирующей линией постепенно выявлялась другая – стремление найти духовные пути и опоры. Далеко не все из этих путей были удачными. Чего только не было перепробовано в эти годы – от шаманизма до космизма, появились тома самиздатовской литературы по всем направлениям йоги, буддизма, оккультизма и т.п. Но именно тогда начался и постепенный возврат, обращение некоторых психологов к Церкви. Разумеется, это не было явлением массовым, даже, напротив, весьма редким, штучным, будто бы никак не влияющим на общее течение, но говорило оно о многом: психологи, выросшие в сугубо атеистических семьях, получившие сугубо атеистическое образование, тем не менее, приходили к Богу. Вспомним, что встреча всегда обоюдна, это не только наш выбор кого-то, но и выбор нас кем-то; не только подвиг терпения и поиска, но и

    – 26 –



    благодать снисхождения: а значит в обращении психологов, обращении вопреки, казалось бы, столь многим внешним обстоятельствам, можно усмотреть и Божий знак, Божий призыв к психологам – не только как к людям, но и как к носителям особой профессии, которая для своего спасения так, же как они нуждается в повороте к духовным началам и ценностям.

    * * *

    Если же говорить о внешних превалирующих тенденциях в психологии тех лет, то они, конечно, не были радостными. В очередной раз к худшему изменилось в 70-х годах общее положение в психологическом сообществе. Этому способствовало по крайней мере, два обстоятельства. Первое выглядело поначалу как весьма оптимистическое. Это начавшийся в середине 60-х годов подъем интереса к психологии, открытие вслед за Московским университетом факультетов и отделений психологии в других высших учебных заведениях страны, основание Института психологии в системе Академии наук (1971), появление все новых лабораторий.

    Оптимизм однако, вскоре стал омрачаться тем, что квалифицированных кадров для этого обилия возможностей было крайне мало16. И вот в психологию буквально хлынул поток непрофессионалов. Педагоги, историки, филологи, биологи, математики (причем порой, просто неудачники в своих областях) стали заполнять вакантные места психологов, наскоро пройдя где-нибудь стажировку или прослушав какие-то курсы. Были случаи, когда в провинциальных университетах стали открываться отделения по подготовке психологов, в которых среди преподавателей и сотрудников не было ни одного профессионального психолога. Понятно, что общий уровень психологического сообщества стал стремительно падать.

    Однако, если это обстоятельство можно было рассматривать как болезнь роста, которую со временем можно "вылечить", то следующее обстоятельство было более серьезным и удручающим, поскольку касалось самых корней происходящих в обществе изменений. Правление Брежнева было по сути ресталинизацией и, следовательно, новым возрождением и укреплением административно-иерархической системы, при которой все должно было подчиняться идеологическому аппарату. Все нити сходились в ЦК КПСС, где соответствующий отдел полностью и во всех деталях управлял определенной областью жизни общества. Но как всякая реставрация, повтор, брежневская ресталинизация имела признаки некоего гротеска, пародии и – одновременно – разложения, упадка.

    __________

    16 Отделение (с 1966 г. факультет) психологии МГУ как главное место квалифицированной подготовки психологических кадров выпускало в год (включая дневное и вечернее отделения) примерно 40-50 студентов. Еще меньше выпускали отделения (позже факультеты) в университетах Ленинграда и Тбилиси. Других мест подготовки до начала 70-х годов не было.

    – 27 –



    Сталину поклонялись и боялись его, над вождизмом Брежнева подсмеивались и сочиняли многочисленные анекдоты о его тугодумии и косноязычии. Сталинский чиновник был ревнителем системы, которая зорко следила за его верностью ей. Брежневский чиновник часто лишь на словах заботился о системе, на деле же все большее внимание уделял своим личным делам, тем богатым возможностям, которые давало его место для обогащения, приобретения дефицитных товаров и услуг, поездок за границу, получения квартиры, устройства своей семьи, родственников и т.п. В общество проникал цинизм, узкогрупповые предпочтения, коррупция, которые стали пронизывать все уровни с мелкого райкомовского функционера до самого Генерального секретаря. Эти процессы не могли миновать науку, в частности, психологию, судьба которой все более тесно стала зависеть от вкусов, расположения, личных интересов соответствующего чиновника в ЦК. Начались конъюнктурные игры, кадровые перестановки, смещения, которые начали приводить в результате к развалу научных школ и психологических центров. Оглядываясь на это время, можно с удивлением и горечью констатировать, что ущерб, нанесенный в 70-х – начале 80-х годов, был не многим меньше, чем после разгромного постановления ЦК ВКП(б) в 1936 г. Психология стала чиновной, все более конъюнктурной, бездушной, внечеловечной. К середине 80-х стало особенно невыносимо и беспроглядно, один за другим умирали и менялись коммунистические вожди страны, Генеральные секретари ЦК – Брежнев, Андропов, Черненко и, казалось – что ничего уже не способно вывести из мрака. Но пришла весна 1985 года.

    7. ГОРБАЧЕВСКИЙ ПЕРИОД

    Началась эра Горбачева. Когда-то Солженицын, вспоминая реакцию на появление в печати в начале 60-х годов своей первой повести о сталинских лагерях "Один день Ивана Денисовича", писал, что если даже этот маленький ручеек правды имел такой огромный резонанс в стране, то что же будет, когда откроются все шлюзы и хлынут потоки правды. И вот они хлынули. Не только о Сталине, о лагерях – вообще о нашей жизни, об истинном положении вещей. Хлынули повести, романы, которые были сокрыты от читателей, хлынули живые люди – писатели, политики, проповедники, имена которых десятилетиями шельмовали у нас, хлынули ученые, их идеи, книги, которые были знакомы лишь единицам. Под этим напором что-то рушилось и уплывало в прошлое, а что-то, выстроенное и утвержденное годами, выстаивало, оставалось прежним.

    Психология, чуть оттаявшая при Хрущеве, а затем вновь застуженная и промерзшая до основания в брежневские годы, в официальных своих структурах стояла крепко, делая вид, что происходящие изменения не касаются ее. Зато "психологические массы" стали приходить в движение. Этому способствовало то обстоятельство, что омертвелость официальной психологии и до Горбачева, в конце 70-х – начале 80-х стала приводить к появлению своеобразных

    – 28 –



    альтернативных течений. Мы уже упоминали о психологической консультативной работе, поисках в области психологии личности, пробах соединения психологии с верой, отметим также деятельность ряда теоретических кружков и семинаров (Г.П. Щедровицкий, А.А. Пузырей и др.). Для этих сил времена Горбачева не привносили ничего содержательно нового в их изыскания, а скорее давали возможность более свободно заниматься тем, чем они занимались ранее.

    С открытием "железного занавеса" стали приезжать в Россию западные ученые. Это коснулось и психологии. Причем начали приезжать звезды первой величины. В 1986 г. в Москву приехал Виктор Франкл и прочел несколько лекций. В следующем году приехал Карл Роджерс. Он уже не только читал лекции, но провел психологические групповые занятия в Москве и затем в Тбилиси. Вскоре приехала Вирджиния Сатир, которая тоже читала лекции и проводила практические занятия.

    Казалось бы, что могли сделать эти короткие посещения. Однако, влияние их было тогда необычайно значимо. Разумеется все психологи читали, если не самих Роджерса и Франкла, то, по крайней мере, нечто о них и их воззрениях. Но все это оставалось достаточно трудно-представимым, отчужденным, тем более, что постоянно подвергалось огульной критике. (Вспомним, что Франкл и Роджерс примыкали к психологии гуманистической, а понятие гуманизма с конца 60-х годов употреблялось по преимуществу не иначе, как в кавычках или с эпитетами "якобы", "так называемая".) Здесь же приехали живые представители, причем лучшие, этой всеми ругаемой, либо, по крайней мере, подозрительной гуманистической психологии. На них можно было посмотреть, побеседовать и поспорить с ними, можно было увидеть гуманистическую психологию не как букву и абстракцию, но как живую, воплощенную реально.

    Надо вообще, наверное, заметить, что психология есть предмет не заочного постижения. Предмет этот по книгам не выучивается. В него должны вводить конкретные, живые люди и учителя. Точно так же, например, как психиатрия – можно прочесть все учебники, выучить все признаки и симптомы психических расстройств, но психиатром станешь лишь тогда, когда эти знания соединяться с конкретным опытом, приобретенным не иначе как в общении с конкретным психиатром, учителем, вводящим тебя в предмет и уже не только через знание, а через самого себя как профессионала, как личности, как человека17.

    Франкл, Роджерс, Сатир соединили отдельные до того части знания – знание научное, книжное и знание живое, полученное непосредственно от психолога, связанное с восприятием его личности. Поэтому их приезд был не просто "знакомством", но "открытием", "событием" психологической жизни.

    __________

    17 Недаром даже в самых кратких биографических данных о психиатрах, как правило, стоят имена их учителей (Ганнушкин – ученик Корсакова, Кербиков – ученик Ганнушкина и т.д.). Тем самым подчеркивается не просто преемственность, но отдается дань тому, из чьих рук, через личность и индивидуальность кого была получена эта особая профессия.

    – 29 –



    Есть и еще один, почти мистический штрих. После поездки в Советский Союз скоропостижно скончался Карл Роджерс. Умерла вскоре и Вирджиния Сатир. Могло создаться впечатление, что поездка была как бы последним делом их жизни, выполнив которое они могли уйти из нее.

    Так или иначе, эти приезды были куда большим, чем научными визитами. Они прорвали для многих ту завесу лжи и недоумений, которые образовались за эти годы вокруг западной психологии и, прежде всего, ее гуманистических аспектов. Кроме того, это дало мощный толчок к развитию в стране различных видов практической психологической помощи. Вслед за Франклом и Роджерсом стали приезжать видные специалисты в области гештальттерапии, семейного консультирования, поведенческой терапии и др. Начались прямые контакты. Все те, кто раньше полуподпольно занимались психотерапией, да и те, кто ею никогда не занимался, получили возможность поехать на Запад, главным образом в Америку, и там, из первых рук, обучаться различным практическим методам.

    В газетах и журналах начали появляться все более резкие статьи против сложившегося в 70-е годы и продолжавшего оставаться по сути прежним положения в официальной психологической науке и образовании. Эти выступления, на первый взгляд, ничего не меняли – все административные посты пооставались у прежних лиц, но менялась общая атмосфера: то, о чем раньше говорили только в кулуарах, стали высказывать все более открыто.

    Наконец, начались и некоторые реальные изменения. В противовес совершенно омертвевшему в годы застоя Обществу психологов СССР стали появляться новые ассоциации и объединения – Ассоциация практических психологов, Ассоциация гуманистической психологии, Психоаналитическая ассоциация и др. Была фактически снята прежняя цензура на психологическую литературу и стали появляться переводные книги, как классиков психологии, так и современников.

    Что же образовалось в результате всего этого брожения за время, прошедшее с апреля 1985 г.? Как эти наметившиеся или намечающиеся тенденции соотносятся с проблемой человека, на какие мировоззренческие парадигмы они опираются? Об этом речь пойдет в следующей главе.

    ЛИТЕРАТУРА

    1. Вопр. философии. 1972. № 12.

    2. Челпанов Г. Психология и школа. Сборник статей. М., 1912.

    3. Форель А. Мозг и душа. С.-Пб., 1907.

    4. Глухов А. В свете солнца. М., 1977.

    5. Лурия А.Р. Этапы пройденного пути. М., 1982.

    6. Блонский П.П. Избранные психологические произведения. М., 1964.

    7. Леонтьев А.А. Л.С. Выготский. М., 1973.

    8. Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М., 1973.

    – 30 –



     

     

    Издание:

    Братусь Б. С. Место человека в истории отечественной психологии // Начала христианской психологии. – М.: Наука, 1995, с. 7-30.

     

    Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

     

     

    Последнее обновление файла: 01.11.2012.

     

     

    ПОДЕЛИТЬСЯ С ДРУЗЬЯМИ
    адресом этой страницы

     

    СОТРУДНИЧЕСТВО И ПОМОЩЬ

     


     

    НАШ БАННЕР
    banner
    (код баннера)

     

    ИНТЕРНЕТ СЧЕТЧИКИ
      Яндекс.Метрика
    В СРЕДНЕМ ЗА СУТКИ
    Hits Pages Visits
    6535 2186 752

     

    . .
    . . . . . . . . .
    . . . . . . . . .