Поиск по сайту

Отец Андрей Битюков – настоятель храма во имя святой мученицы Раисы Александрийской при Институте детской гематологии и трансплантологии Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. академика И.П. Павлова. Храма при институте, где лечатся дети, больные лейкозом. И увы, не всегда выздоравливают.

О храме и тех, кто приходит сюда, об особом опыте, который дается человеку и священнику, постоянно наблюдающему страдания и смерть, о том, как "переболеть" болезнь детей и их уход, о нашей помощи страдающим – беседа с батюшкой.

 

 

"Горе, которое витает в каждой палате, мы до Бога пытаемся донести"

 

– Отец Андрей, храм при Институте детской гематологии посвящен святой мученице Раисе Александрийской. 5/18 сентября – день памяти этой святой и престольный праздник вашего храма. Поздравляем вас и всех прихожан с этим праздником.

Скажите, а почему храм носит такое посвящение?

– Когда при Медицинском университете начал строиться Институт детской гематологии, я мечтал, чтобы в этом здании нашлось хотя бы небольшое помещение для храма. Так и случилось. В то время я изучал архивы. И выяснил, что на той территории, где сейчас располагается Медицинский университет, было пять домовых храмов. И так выходило, что все эти храмы были во имя святых покровителей тех, кто инициировал строительство этого богоугодного заведения.

Там была и первая гомеопатическая больница, строительство которой инициировал Александр III – и святой праведный Иоанн Кронштадтский освятил в этой больнице храм во имя благоверного князя Александра Невского. Был приют для вдов и сирот офицеров русско-японской войны – его строительство инициировал великий князь Сергей Александрович, дядя Николая II. И в приюте был устроен храм во имя преподобного Сергия Радонежского. Мы решили продолжить эту традицию. Тем более что тогда храмов во имя святой великомученицы Раисы нигде не было. А имя достаточно распространенное.

Эта святая – небесный покровитель Раисы Максимовны Горбачевой, которая в то время – очень глухое к чужой нужде – занималась, используя свое положение, детьми, больными лейкозом. Да и сама она скончалась именно от этой болезни. В этом усматривается такой вот кенотический, очень евангельский принцип. Кенозис – это умаление. Когда говорят о любви Бога к людям, как раз и подразумевается любовь кенотическая, то есть Бог умалился до человека, чтобы принести Себя в жертву за людей. И вот такая же любовь прослеживается в жизни Раисы Максимовны. Поэтому мы решили, что очень логично будет назвать в честь ее небесной покровительницы храм. Тем более что кровь – это особый символ. Это и кровь мучеников, и кровь, которую надо лечить, – здесь очень много параллелей.

И удивительно, что храм этот построился на одном дыхании. Я знаю печальные примеры, когда батюшки очень многим жертвуют, строя храмы. Эта тяжесть нередко губительна для священника: не все могут вынести груз строительства. Но в нашем случае как будто мы спели песнопение – настолько всё было четко, как-то слаженно, с постоянными ответами, помощью. Я понимал, что в этом процессе я только сотрудник. Один из участников оркестра, который играет одну слаженную мелодию, и самое главное – не "кексануть", не сфальшивить и не помешать развиваться этим событиям. Восемь лет назад храм был освящен. И он так удобно устроен, что в него можно и с улицы зайти, и из отделения больницы.

Храм удивительный. Через год почувствовалось, что бывший изолятор стал церковью и намолен.

– Это как-то проявляется?

– Наша община создалась на таких семейных началах – как вот у зарубежников приходы: там всегда какая-то особая атмосфера семьи, люди друг друга знают. И у нас эта атмосфера соблюдается. И эти семейные отношения приносят удивительные плоды. Нередко молящиеся в храме получают от Бога детей. Казалось бы, такое грустное место – Институт детской гематологии. Дети-пациенты очень часто находят последнее пристанище в этой больнице. Очень много горя, разрушенных надежд. А прихожане, самая главная беда которых – отсутствие у них детей, приходят в наш храм с этой бедой, молятся – и Господь дает им детей. Такая Божия благодать. Маленький и неказистый наш храм, а там вот эти чудеса происходят, и не раз. Прихожане могут это засвидетельствовать. На них врачи поставили крест как на репродуктивно безнадежных, а кое-кто уже ждет второго ребенка.

– Вы какие-то специальные молебны о деторождении служите?

– Мы просто молимся за детей. Мы ничего не просим конкретно, мы просто молимся за больных детей. Богослужения у нас в вечернее время по вторникам, а по субботам – в утреннее. Дети, которые пребывают в стационаре, увы, не могут приходить на богослужения: они должны находиться в стерильных условиях, а те, кто в амбулаторном отделении, – приходят.

Я своим прихожанам говорю: мы не всегда можем больным детям ни руками помочь, ни даже по головке их погладить. Но мы можем надеяться, что наша молитва восходит к Богу через эти перекрытия, и мы всех детей как бы обнимаем ею. И горе, которое витает в каждой палате, мы до Бога пытаемся донести. Это главное.

– Вам удается встретиться с детьми?

– Конечно. Я по палатам хожу после каждого богослужения. Причащаю детей. А с прихожанками у нас и чаепития проходят, и беседы, и какие-то совместные праздники, выезды. Приход живет.

– Вас, как священнослужителя, легко в отделение допускают?

– Да, меня везде допускают. Сначала было решили требовать от меня стерильности, но я объяснился с медиками, и они всё поняли. Они видят, что и я отношусь к их правилам очень внимательно. У меня для палат отдельная одежда, отдельная обувь. Я всегда прихожу в маске. И никто мне никогда не сказал ничего о том, что вот, мол, зачем вы детей причащаете. Никто даже не заикнулся о том, что тут "какая-то антисанитария". Знаете, да, как о храме иногда говорят? Что вот, мол, причащают всех из одной лжицы, эдак недалеко и до самой до больницы! У нас соблюдается паритет.

Мы пытаемся участвовать и в проектах, которые Институт гематологии организует. Матушка моя, дай ей Бог здоровья, проводит с детьми музыкальные занятия каждую неделю.

– Занятия именно с больными детишками?

– Да, с больными детишками. Мы возим их и в театр: у нас есть договор с театром "Кукольный формат". Каждый месяц мы пытаемся их вывезти на отдельный, специально для них подготовленный показ кукольного спектакля. Хороший маленький театрик. И с радостью детей там принимают. Деятельность проводится разная. Возможностей мало, но всё, что необходимо, делать удается.

 

 

"Я влюбленными глазами провожал каждую карету "Скорой помощи""

– Отец Андрей, вы медик по светскому образованию. А как вы пришли в медицину?

– Учась в 9-м классе, я еще не выбрал для себя, чем буду заниматься в жизни. Но в это время я уже ходил на службы в Андреевский собор Санкт-Петербурга, прихожанкой которого была хирург профессор Нина Николаевна Артемьева. Я с ней общался, и когда она узнала, что я нахожусь на распутье, посоветовала попробовать себя в медицине. Нина Николаевна предложила мне закончить училище, а потом поступить в медицинский институт. Эту идею поддержал отец Артемий Темиров, тоже медик по образованию. И буквально сразу отец Артемий, который тогда работал еще и врачом в первом в Санкт-Петербурге хосписе, пригласил меня в свое дежурство просто помогать. И я стал приходить.

Когда началась учеба в училище, Нина Николаевна стала приглашать меня на операции. На первом курсе я уже держал крючки. Она мне показала медицину с самой ответственной, важной и даже сакральной стороны – полостную хирургию. Поставила меня к столу во время операции – профессор, светило мирового уровня! На одной из них я простоял около шести часов – и совершенно не заметил этого времени. Для меня это было счастье. Все мои одноклассницы в это время пошли на экскурсию в музей Ф.М. Достоевского. А я занимался делом, о котором мог только мечтать.

Когда ты чувствуешь свою руку внутри живого человеческого тела – это совершенно неописуемое впечатление. Тогда-то я и понял, что в медицине хочу научиться работать, прежде всего, руками, чтобы приносить максимум пользы. И как-то так получилось, что параллельно с этим я стал волонтером в хосписе. Выполнял уже функции санитарские.

– Что это был за хоспис?

– Первый в России хоспис, который был открыт в Лахте. Виктор Зорза, зачинатель хосписного движения в Англии, и в Петербурге тоже основал хоспис. Это было совершенно новое для Петербурга начинание. Тогда всё было новое: открывали церкви, открывали хоспис, где людям, тяжело больным, в терминальной стадии рака, проводили уже паллиативную терапию – то есть не лечили, а снимали болезненные симптомы или занимались психотерапией. Проводились там и семинары, приезжали сестры из Англии, читались лекции, посвященные особенностям лечения и общения с пациентами в хосписе.

Так что я совмещал учебу и волонтерство. И случилось, что в один день я получил паспорт и устроился на работу в хоспис уже как санитар, или палатный медбрат. Уже официально работал. Причем выполнял не только санитарские функции, но даже и медсестринские. Было лето – время отпусков, и я был за перевязочную медсестру, потому что уже овладел нужными манипуляциями. Сопровождая больных, присутствовал на перевязках и научился. Многое уже умел делать.

– А потом ведь были еще годы работы на "Скорой помощи"?

– Когда заканчивал медучилище, понял, что надо расти куда-то дальше. А к этому времени я познакомился со своей будущей супругой. Ее мама работала на "Скорой помощи". Однажды я зашел к ней на дежурство – и влюбился в эту медицинскую структуру. Потом влюбленными глазами провожал каждую карету "Скорой помощи", мечтал о том, чтобы там работать. И взяли – на Первую Гвардейскую подстанцию, которую воспел Александр Яковлевич Розенбаум в своей песне: "Самая передовая, / Образцовая, лихая / Первая Гвардейская подстанция". Там был сложившийся интересный коллектив. Первое время мои какие-то медицинские стереотипы ломались, потому что работа на "Скорой помощи" очень специфическая.

Время было тяжелое – конец 1990-х годов. Работа была как на переднем крае: и огнестрельные, и ножевые ранения. И тем не менее ты шел на работу, как на праздник, потому что ты не знал, что тебя в эти сутки ждет. Работали по 13 суток в месяц. Это практически сутки через сутки. При этом я еще при храме служил – сторожем работал. Так что было очень интересно. Но закончились 1990-е годы, и всё резко изменилось: наступила эпоха наркоманов. И интерес угас, потому что весь день ты лечишь только наркозависимых, а это очень опасный и неблагодарный труд. Нужно было расти дальше.

В это время мой духовник отец Василий Ермаков дал мне совет поступать в семинарию. Я уже был женат, а на первом курсе семинарии у меня родился сын. Медицинские знания мне очень пригодились. Потому что я не боялся детей. Учил жену пеленать. Было очень трогательно. А когда стал священником, первое предложение, которое я получил помимо службы в Андреевском соборе, было предложение окормлять часовню во имя святого великомученика и целителя Пантелеимона в Первом медицинском. Теперь это Первый Санкт-Петербургский медицинский университет имени академика Павлова. В том отделении, где работала Нина Николаевна Артьемьева. Она открыла первую после перестройки часовню в учреждении. Между прочим в том числе и благодаря своему авторитету. Много больных туда приходило, потому что она была человеком совершенно фантастической трудоспособности и любви. Это уникальный человек. Дай ей Бог здоровья. Сейчас она монахиня в Иоанновском монастыре. Для меня она была примером того, что любовь нужно давать полной ложкой, что называется. Или с горкой даже. По-другому она и не умеет.

– А сложно было открывать храм святой мученицы Раисы Александрийской?

– Были свои сложности административного характера. Не все в руководстве по инерции с советских времен адекватно и правильно воспринимали священника в стенах медицинского вуза, не все понимали, зачем тут нужен священник. Но всё устроилось. И при Институте детской гематологии ПСПбГМУ есть теперь свой храм.

 

 

"Если поставлен диагноз: лейкоз – не раскисать!"

– Когда семья узнаёт о страшном диагнозе своего ребенка, какими должны быть первые шаги родителей?

– Лейкоз – страшная болезнь. Но она лечится! И чем раньше лечение начнется, тем эффективнее результат. Европейская статистика такова: 80–85% излечений. К сожалению, из-за того, что в регионах медицина не развита, соответственно, и диагностическая база очень слабая. И очень много теряется времени, прежде чем ребенку будет поставлен правильный диагноз. И прежде чем найдется квота, и прежде чем направят его в соответствующее по качеству лечебное учреждение. Причем зачастую эти учреждения находятся в федеральных центрах: Петербург, Москва. Хотя недавно и в Новосибирске, насколько я знаю, открылось. Сегодня очень слабо развита помощь таким детям в отдаленных регионах. Но обычно родители мобилизуются.

Нужно искать возможности. Сразу же подключать благотворителей. Выбивать эти квоты, находить нужные лекарства. Самое главное – с доктором сформировать правильную стратегию. И даже не всегда с доктором. Из-за того, что эта болезнь – долгая, родители больных детей за время ее протекания становятся экспертами. И они могут сами описать на различных форумах, сайтах правильную стратегию, которую нужно выбрать. Не раскисать, не говорить: за что меня?! почему мой ребенок?! Нужно собираться и быстро принимать решения. И вставать на такой путь воинский! Промедление смерти подобно.

Интересные бывают случаи, когда находятся и добрые люди, и добрые слова, и возможности. Надо, опять же, не замыкаться в этом горе, а спасаться, потому что тут, действительно, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. И если мы не будем сидеть сложа руки, тогда всё будет хорошо. Очень часто чем раньше начинается лечение, тем больше надежды на счастливый исход.

– Как пастырь в глубинке, где нет больших медицинских центров, может поддержать семью, которая оказалась в этой ситуации?

– Вы знаете, самое плохое в этой ситуации – это шаблонность. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что в любой такой ситуации он настраивается на конкретный случай. Не надо приходить с заготовленным шаблоном. Шаблоны здесь не нужны никому. Нужно посмотреть в глаза именно этим людям. Войти в эту ситуацию, выслушать всех, понять, услышать, а потом уже давать совет. Потому что и дети очень разные бывают. И очень важно понять, что это болезнь долгая и, к сожалению, очень коварная.

– В чем ее коварство?

– В том, что бывают страшные рецидивы. То есть болезнь возвращается очень внезапно и очень тяжело. В этом, я считаю, ее самое ужасное и убийственное действие.

Один американский гематолог сказал, что самые несчастные люди на Земле – это родственники больных лейкозом. Потому что такое крушение надежд. Именно у них. Потому что дети как-то к этому легче относятся. Потому что у них еще ничего своего, кроме мамы и папы, нет. А вот родители очень тяжело иногда переживают эту болезнь как свою неудачу.

 

 

"Человек, который с терпением переносит свои болезни, недалек от святости"

– Отец Андрей, расскажите о правильном христианском отношении к болезни.

– Если мы говорим о самом пациенте, то важно, чтобы человек понял, что всё это неслучайно. И что это не наказание. Что наступает в жизни человека такой момент, когда он должен какие-то вещи переосмыслить, изменить. По-другому относиться к жизни, к окружающим. Святитель Иоанн Златоуст говорил: человек, который с терпением переносит свои болезни, недалек от святости. И эта изоляция (а болезнь – это всегда изоляция) тоже нужна для чего-то. Не останавливаться, не оглушать всех риторическими вопросами, не вешать на окружающих свои горестные саркастические мысли, а попытаться понять: вот я не могу сейчас заниматься тем, чем занимался всегда, – так что я должен теперь делать? Если это православный человек, то осознать: сколько раз хотел помолиться так, как следует молиться, духовные книги почитать, и всё не получалось, а теперь есть на это время. Онкология тем и удивительна, что дает человеку время. Вот сравним. Есть тяжелые заболевания: инсульт, инфаркт. Что они оставляют человеку? Практически ничего. Эти заболевания внезапны. И не оставляют человеку времени. Либо наступает кончина, либо интеллект угнетается настолько, что человек иногда и в себя не приходит. То есть времени на покаяние не остается.

А что касается онкологии, то самое удивительное, что это время, которое преображает человека. И вот столько людей… Я их не боюсь называть святыми, понимаете? Не боюсь. Они достигают святости. Причем ты понимаешь, что человек болеет – болеет тяжело – и знает, почему это произошло. Потому что жизнь была наполнена такими злодеяниями страшными, которые, как говорится, "срамно есть и глаголати". И человек теперь свою жизнь начинает настолько ценить, настолько торопится правильно жить, что видишь, как в этом немощном теле осязаемо действует благодать Божия. Когда ты причащаешь человека и понимаешь, насколько трепет всего его охватывает. И ты осознаешь, что вот ты здоровый – а не чувствуешь ничего такого же. Не чувствуешь так, как чувствует этот изможденный больной человек. Даже сама кончина этих больных бывает очень торжественна. Но это уже путь для каждого человека.

А православный в данной ситуации должен понять, что Евангелие начинает исполняться над ним. Евангелие! Заповеди блаженства! Вот это очень важно. "Блаженны нищие духом". Именно про них Господь начинает Свою Нагорную проповедь. О людях, которые понимают, что они немощные. Которые понимают, что у них уже ничего не осталось. Ни здоровья, ни возможностей, ни времени, ни сил, ни способностей. Но они эту свою немощь, нищету духовную воспринимают адекватно, как дети, которые пока не умеют ходить – они же не впадают от этого в депрессию.

– Однажды слышал, как священник говорил, что рак – это милость Божия. Вы согласны с этим?

– Можно, конечно, и согласиться. Но можно и сказать: батюшка, а вас когда-нибудь боли такие грызли? На Кресте пришло спасение. Понимаете? А хорошо ли там было? На кресте?.. Поэтому это всё здорово, но не совсем честно.

Но если человек по-христиански относится к онкологии, то Господь дает много-много милостей Своих. Вот недавно почил врач-гематолог, который открыл в Новосибирске лейкозный онкоцентр. Этот человек очень близко знал владыку Лонгина, был его духовным чадом. Знал многих архиереев. А как тяжко страдал. У него была онкология поджелудочной железы. Был очень сильный болевой синдром. И он говорил: "Я понимаю, за что мне это. Но я очень тяжело всё это переношу". Мне было видно, как он страдает. За ниточки держался какие-то, чтобы не пасть духом. Я пришел его причащать, он увидел меня, улыбнулся, причастился – а теща, которая была рядом с ним, сказала мне: "Батюшка, он первый раз за четыре дня улыбнулся". И так всё это было торжественно и трепетно. А через два часа он скончался. С улыбкой на устах. В такие моменты ты начинаешь ценить время, свою жизнь. Ты у них, у больных, учишься на самом деле, а не они у тебя.

Эти люди, которые подходят так близко к черте, многое видят и знают. Помню, сколько мы беседовали с девчонками-пациентками из онкологии! Им по 20 лет, а они такие мудрые вещи говорили, такие глубокие… И ты понимаешь, что тебе надо их не утешать, а надо их слушать. Что ты им можешь дать? Они больше тебя знают. Это ощущение меня с 15 лет, с хосписа не покидало. Болящий человек, если он внутренне собран, он очень глубокий. Он очень интересный собеседник. И больше чудес, чем там, в онкологии, ты нигде не увидишь.

– У онкологов существует кооперация врачей? Специалист из Пскова может связаться с коллегой из Москвы и получить консультацию в особых случаях? Как могут помочь в этой ситуации родители?

– Знаете, у родителей, дети которых, к сожалению, уже не с нами, настолько всё правильно и профессионально грамотно в голове скомпоновалось, что я даже советовал, просил: "Пожалуйста, помогите другим родителям. Потому что вы так всё хорошо знаете. У вас уже врачебная квалификация". Они отвечают: "Нет, пока мы не готовы, потому что еще раз всё это пережить тяжело". Их тоже можно понять. А случаи ведь нередкие. Но думаю, что найдутся родители, которые смогут это написать. Хотя бы один человек, думаю, найдется.

Пока, к сожалению, конкретной информации у меня нет. Я бы очень хотел, чтобы это появилось. Потому что так, как они, родители, ни один священник, ни один специалист этого не знает. Потому что он не находится с ребенком 24 часа. Ему не нужно взаимодействовать с разными медсестрами, врачами, специалистами или неспециалистами – с огромным количеством неслучайных и случайных людей. Им тяжелее, у них практика более точная.

 

 

"Если узнаёте, что кто-то заболел, – вот он, призыв Божий к вам!"

– Как правильно поддержать близких, у детей которых обнаружен рак?

– Не только у детей – вообще у всех! Если знаете, что кто-то заболел, – вот он, призыв Божий! Я был болен, а вы Меня посетили. Не только один раз принесли апельсины и вафли, а образовали команду. И окажется, что если это команда, то никому не тяжело. Люди в таких случаях не иссякают морально. Чем больше людей вокруг больного человека, чем больше именно такой дружбы интересной, чтобы человек всё, что хотел сделать, – успел сделать, тем лучше. Чтобы он увидел то, что хотел увидеть. Я помню, как мы бегали по городу и искали арбузы. В 1990-е годы, зимой. Потому что надо было! Надо! Потому что человеку нужно было его понюхать. Она понимала, что она не доживет до лета. Но вот так хотелось арбуза! Мы купили этот арбуз. Он один в городе был. Вот так вот надо действовать. И тогда родственникам будет легко, потому что они будут чувствовать: они не одиноки. Человеку больному нелегко. Но он будет чувствовать, что через людей Господь творит Свои милости. Он участвует в этой болезни. Он Сам не является – Он людей посылает. Тоже вот такое чувство близости Божией. Через человеческую любовь.

 

 

"Детям болезнь не мешает быть счастливыми"

– Должны ли родители говорить своему ребенку, что у него серьезное заболевание?

– Зависит от того, насколько ребенок может это воспринять. Не только, опять же, ребенок. Как нам говорили на наших семинарах: человеку нужно говорить столько правды, сколько он может унести. Я это сравниваю с гранатой без чеки. Вот вы человеку даете эту информацию, как гранату, а чеки там уже нет. И вы должны его руку с этой гранатой в своей руке сжать и не выпускать, если вы сказали. Если у вас есть на это смелость. То есть вы должны понимать, что груз этих знаний вы должны вместе пронести до конца.

А если это ребенок маленький, то он и не поймет. Дети вообще этого не понимают. Вы бы видели, как они со стойками с капельницами в футбол играют в коридорах! Им даже эта неподъемная стойка не мешает быть счастливыми…

– Как ведут себя дети?

– По-разному всё бывает. Если болезнь нетяжелая – всё нормально. Пока не болит, ребенок счастлив. Пока ему не делают больно – он счастлив, он занят. Кстати, дети чувствуют, когда болезнь начинает побеждать, многие из них даже предсказывают свою кончину. Есть несколько случаев, когда дети свою кончину предсказывали сами.

– В вашей практике?

– Да, в моей практике.

– Взрослые могут у детей научиться преодолевать болезнь?

– Конечно. Взрослый человек как якорей себе навалит. Потом не знает, куда это сдвинуть. Как будто набрал посуду в руки, а потом не знает, куда это положить. У ребенка такого нет. Он легкий. Он понимает, что ему ничего не принадлежит. У него ничего нет. Вот этой легкости надо учиться у детей. И доверчивости. Богу доверять надо. Мы Ему часто не доверяем. К Богу надо относиться правильно, не как к Существу, Которое обязано мне только хорошее делать. И радоваться надо маленьким радостям. А то человек считает, что его жизнь счастливая, если она такая, какой он себе ее запланировал. Со всеми бонусами со знаком плюс. А если что-то не так, значит, жизнь несчастливая. Значит, не удалась. Самое глупое занятие – искать внешние причины. Такой человек Бога начинает смешить, мечтая о каких-то планах.

– Многие в такой ситуации спешат к гадалкам, к шарлатанам.

– Безусловно, люди потом пожалеют. Очень бывает горько видеть человека, который клянет тот день, когда он обратился за помощью к целителю. Эффект такой же, как и спрос: нужен быстрый эффект – пожалуйста, получите быстрый эффект! Но потом всё возвращается на круги своя.

Вот вы спрашивали, может ли врач, скажем, из Пскова проконсультироваться у врача из Москвы? Я много беседовал с родственниками пациентов из глубинки, и от их лица хотелось бы очень-очень попросить врачей из областных центров, из регионов, из дальних уголков нашей страны обязательно консультироваться! Потому что гематолог там – это такая редкая птица, которая исполнена чувством собственной исключительности, и очень часто это чувство мешает правильно ставить диагноз и лечить детей. Действительно, нужно, чтобы такая кооперация врачебная существовала. Чтобы врач из Хабаровска, или из Владивостока, или из Петропавловска-Камчатского не считал для себя зазорным позвонить коллеге из Москвы. И чтобы коллега из Москвы тоже не считал ниже своего достоинства пообщаться с коллегой из Петропавловска-Камчатского. Дай Бог, чтобы это врачебное братство было и действовало. К сожалению, очень часто амбиции приводят к тому, что страдают дети.

– Часто родители, дети которых попадают в центр в Санкт-Петербурге, обращаются за помощью к вам?

– Те родители, которые обращаются за помощью, они другие люди. Совсем! Они сильнее. Господь их уже ведет. И даже этот страшный факт смерти – он переживается совершенно по-другому. И были случаи, когда было ясно, что Господь действует. На руках умирали люди, в моем присутствии… Буквально ты держишь человека за руку… Было такое… Пришел как-то к девушке двадцатилетней. Она в очень тяжелом состоянии. Тяжелые галлюцинации. Чтобы облегчить болевой синдром, ее обкололи обезболивающими, а они дают галлюциногенный эффект. Металась, плохо себя вела, что называется. Я пришел ее соборовать. Пока ее соборовал, она считала, что моя рука – это апельсин, начинала ее (его) чистить… Когда я закончил помазывать, я к ней обратился: "Сейчас я буду тебя исповедовать. Будешь исповедоваться?" Она вдруг пришла в себя и говорит: "Да, буду!" Ушли близкие. Мы остались вдвоем. Она исповедовалась. Как будто не было этих галлюцинаций. Когда мы закончили соборование, она, как маленькая, положила ручки под щечку и заснула очень-очень спокойно. И через два часа она ушла… Было несколько таких смертей удивительных. Я к ней, когда пришел, понимал, что она скоро уйдет. Даже был такой вопрос в голове: "Господи, что Ты мне сегодня покажешь?" И вот я опять увидел чудо. Даже в этой тяжелой ситуации.

– После всего услышанного хочется просто подумать и вопросов не задавать. Но спрошу. Насколько в пастырской практике помогает медицинский опыт?

– Вообще хорошо бы каждому пастырю перед принятием сана хоть немного поработать в больнице, потому что по этому тяжелому вопросу к нему будут обращаться больше всего. Ведь пастырство – это не "прежде заседание на сонмище", а сораспятие человеку в его беде. Больница в этом отношении самое яркое место. Чтобы человек не терялся, чтобы ориентировался. А то приходит батюшка в реанимацию и падает там в обморок. Такого не должно быть. Чтобы священник воспринимал себя нужным вот этим людям, а не власть имущим или просто имущим людям. Чтобы он понимал: он не для них стал священником, а для страждущих бедных и несчастных людей. Чтобы сразу формировалась правильная аудитория. Да, будут какие-то люди, которые будут пытаться собой заместить всё остальное. Священник должен понимать, что это искушение. Что ждут его как раз болящие, страждущие люди. Те, которые Христа окружают. А про материальные нужды отец Василий Ермаков говорил: "Как молишься, так и подают". Важно в этом отношении Богу доверять.

Каждый человек должен быть медицински сориентирован. Я очень благодарен Богу, что в моей жизни медицина случилась. И в Андреевском соборе, там, где я служу, у всех священников есть медицинское образование.

 

Со священником Андреем Битюковым

беседовал Никита Филатов

 

 

Первоначальный файл с сайта pravoslavie.ru.

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

 

 

Последнее обновление файла: 01.03.2016.