Поиск по сайту

Происходивший в Париже (в августе 1935 года) интернациональный съезд писателей наводит на печальные мысли о социальном значении лжи. Я имею тут ввиду не сознательную лично-корыстную ложь, а ложь признанную социально полезной в борьбе. Прагматическая философия учила, что истина узнается по ее полезности для жизни. Но с гораздо большим основанием можно было бы учить о полезности для жизни лжи, о прагматическом характере лжи. Истина гораздо менее полезна в борьбе, чем ложь. Коммунисты делят мир на две части, на два лагеря. Это деление, совершенно ложное с точки зрения истины, оказывается очень полезным в борьбе. Ложь несет социально полезную функцию. Деление на два лагеря есть деление чисто военное. Оно заинтересовано не в истине, а в полезности для победы. Сейчас мир делят на два лагеря – коммунизм и фашизм, и предлагают сделать выбор. Вы обязаны быть коммунистом или фашистом, вы делаетесь фашистом уже тем самым, что вы не коммунист. Под знаком этого деления в сильной степени стоял и съезд писателей. Чтобы бороться за свободу слова и культурного творчества против насилий фашизма, особенно фашизма немецкого, объединились с коммунистами. И, это, конечно, свидетельствует о политической организованности съезда, о зависимости писателей от международной политики, о прагматической полезности условной лжи. В действительности, если интересоваться чистой правдой, то нужно признать, что коммунизм и фашизм – враги, которые как две капли воды похожи друг на друга. Это явления одного порядка. Я предпочитаю коммунизм фашизму по многим причинам, но и тот и другой есть

 

– 56 –

---

явление господства масс, выдвигающих своих вождей, есть коллективизация сознания и совести, отрицание ценности человеческой личности и свободы духа, абсолютизация государства, которое делается тоталитарным, примат государственного, экономического и технического строительства над творчеством культуры, допущение каких угодно средств для реализации своих целей. Сталинизм есть несомненное перерождение коммунизма в своеобразный русский фашизм. В сталинизме свободы во всяком случае не более, чем в гитлеризме, слово и мысль совершенно подавлены. Критерий истины и там и здесь не в личной совести и сознании, а в коллективной совести и сознании. И коммунизму и фашизму, как системам имперсоналистическим, противоположен персонализм, признающий верховную ценность всякой человеческой личности, свободу личной совести, мысли и слова. Это и есть настоящее противоположение. И совершенно также персонализм противоположен капиталистической системе, превращающей человеческую личность в вещь и средство. Именно персонализм интересуется истиной по существу, хотя бы она была бесполезной и даже вредной. Даже христианство сумели превратить в социально полезную ложь. Это и есть дело Великого Инквизитора. Возможно, что принятие чистой истины христианства не только не оказалось бы полезным для организации жизни в этом мире, но привело бы к разрушению и распадение этого мира. Этой чистой истины требует персонализм, который и есть единственная последовательная революция.

Совершенно ясно, что на съезде происходило непрерывное недоразумение по вопросу о свободе. Западно-европейское понимание свободы, связанное с традициями гуманизма, и советско-коммунистическое понимание совершенно разные вещи. Поэтому только и возможно стала такая ложь, как убеждение многих французских писателей в существовании в Советской России свободы творчества. Поэтому писатели всех стран, соединившиеся для защиты свободы творчества против насилия над словом и мыслью, не протестовали против отрицания свободы в Советской России. Коммунистическая Россия есть по преимуществу страна принудительного, сверху организованного единства

 

– 57 –

---

мысли, творчества, слова, страна совершенного тоталитарного государства, претендующего владеть человеческими душами. Вопреки мнению А. Жида, коммунистическое царство теоретически и практически отрицает реальность и ценность всего частного, индивидуального, личного, для него ценно и реально лишь "общее". Все, что не общее, принудительно подавляется. Вы не можете мыслить, судить, творить в конфликте и противлении с "общим". Поэтому марксист-коммунист не способен к занятию психологией, психология исчерпывается ругательствами по адресу "классового врага". Поражает наивность и иллюзия А. Жида, который играл центральную роль на съезде. Присоединение к коммунизму А. Жида, старого гуманиста и индивидуалиста, самого асоциального из писателей Франции, есть очень значительный факт в драме переживаемой европейской культурной элитой. Я верю в искренность Жида. Мне приходилось с ним вести длинный разговор о коммунизме. Я не думаю, что Жид изменил себе. Он в своей речи на съезде продолжает называть себя индивидуалистом. Он понимает коммунизм, как организацию социальной возможности расцвета индивидуума. Как типичный француз, Жид хочет соединить Маркса с Монтенем. Все французы гуманисты, от Шарля Морраса до коммуниста Низана, от томистов до воинствующих либр-пансеров. И это как раз и затрудняет понимание русского коммунизма, который есть синтез Маркса не с Монтенем, а с Иоанном Грозным. Совершенно ясно, что Жид не приемлет тоталитарного коммунизма, целостного коммунистического миросозерцания, он берет в коммунизме то, что ему нравится. Он хочет сохранить за собой свободу творчества, свободу суждений в вопросах, не касающихся социального устроения, где он готов подчиниться коммунизму. В понятие свободы для Жида, конечно, входит право печатать свои произведения или, например, распространять Евангелие, которое он продолжает любить. Но советско-коммунистическая свобода совсем иная. Это совсем не есть свобода выбора, свобода повернуть направо и налево, свобода что угодно говорить и печатать, свобода судить по своей личной совести. Марксизм всегда по Гегелю понимал свободу, как осознанную необходимость. Коммунистическая

 

– 58 –

---

свобода есть свобода реализовать энергию в коллективном социальном действии, коллективно изменять жизнь, русскую и мировую, и непременно реализовать энергию и изменять жизнь в известном направлении, в связи с известным пониманием истины, с определенной доктриной. Это есть свобода под диктатурой определенного миросозерцания, из которого нельзя вынуть ни одного камня. Коммунистическая свобода не дает ни малейшей свободы тем, которые уклоняются от едино-спасающей веры, от единственной истинной доктрины, она лишает своих противников всех человеческих прав. Свобода должна служить коммунистическому государству и ортодоксальной коммунистической вере. Свобода понимается, как социальная активность. Формально это есть возврат к средневековому пониманию свободы против понимания ренессансного и гуманистического. Советская Россия по своей структуре близка к московскому православному царству. То же понимание свободы мы встречаем у национал-социалистов. Строители Третьего Рейха тоже чувствуют себя свободными. Свобода дается познавшим истину, истину коммунистическую или истину национал-социалистическую. Это есть извращение истины, возвещенной Евангелием. И это симптом конца новой истории. Литература и искусство, действительно, более свободны в Советской России, но в отношении к мысли, философской, религиозной и социальной, существует настоящий террор. Невозможно даже малейшее уклонение от генеральной линии коммунистического миросозерцания, вырабатываемого коллективно, контролируемого центральными органами партии. Есть ли хоть малейшая свобода мысли для Троцкого или Каменева, заслуги которых перед революцией немалые? Может ли себя выразить философская мысль не материалистическая?

Мы живем в эпоху глубокого кризиса свободы. Свобода изолгалась, не исполнила своих обещаний и она агонизирует в современном мире. За современной реакцией против свободы стоят огромные движения масс, которые выступили на авансцену истории. Свобода, как ее понимали в XIX веке, свобода "либеральная" была неблагоприятна для масс, она давала привилегии меньшинству. Роковым для нашей эпохи является тот

 

– 59 –

---

факт, что свободу, старую формальную свободу, защищают банкиры и капиталисты, которые видят в свободе охрану своих привилегий. Защита же свободы интеллектуальной элитой Европы, переживающей смертельный кризис, есть защита бессодержательной, скептической свободы, которая не обоснована никакой истиной и не во имя истины утверждается. Этот кризис свободы и это двусмысленное ее положение очень благоприятствуют фашизму и коммунизму. Истинная свобода не есть то, что под ней понимают старый гуманизм, либерализм и индивидуализм, но не есть и то, что под ней понимают русский коммунизм и еще менее, конечно, фашизм. Только духовное понимание свободы, предполагающее в человеке элемент независимый от государства и общества, может спасти свободу. Европейские писатели, пытающиеся защитить свободу и культуру, живут в умирающем мире буржуазной цивилизации, в котором либеральные и индивидуалистические идеологии окончательно выветрились и потеряли всякую силу. По естественной реакции против собственного мира они обращаются к вновь образующемуся в России миру, обнаруживающему огромную витальную силу, необычайно динамическому. Они думают, что в этом далеком и непонятном, но влекущем их мире Востока раскроется новая свобода, не старая опостылевшая свобода, которая лишь мешает творческому изменению жизни, а свобода способная изменить лицо мира. Так понятны иллюзии, которые тут возникают, понятны иллюзии А. Жида или А. Мальро, который ищет иного, возбуждающего его мира то в Китае, то в России. Безграничная свобода слова и мысли французских писателей перестала быть ценностью, она перестала даже ими ощущаться. Ощущается лишь одиночество, ненужность, истощенность и пресыщенность. Утонченные французские писатели хотят омолодиться через прививки юной коммунистической России. Мальро, который произнес самую талантливую речь на съезде, склонен, по-видимому, понимать свободу, как согласие с окружающей социальной средой. Это значит, что под свободой он понимает выход из одиночества, преодоление сознания своей нужности для масс и способность слияния с ними. Такое понимание свободы объяснимо психологически, но оно означает

 

– 60 –

---

полное непонимание того, что значит свобода. Кроме умирающей либеральной и индивидуалистической свободы и торжествующей коммунистической свободы есть еще вечная свобода и ее подобает защищать представителям слова и мысли. Это свобода профетическая и она связана с профетической миссией слова и мысли.

Люди слова и мысли, подлинные деятели культуры, должны чураться государства, как чумы. Государство может делать что-нибудь из двух – или преследовать и утеснять писателей и мыслителей, делать их мучениками, или покровительствовать им, подкупать их, превращать их в своих слуг и этим деморализовать их. Идея социального служения литературы и искусства, как и мысли и познания, идея, в которой я вижу большую истину, утерянную европейской элитой, ничего общего не имеет с исполнением социального заказа государственной власти. Это есть вольное, профетическое служение. Великая русская литература XIX века была полна сознанием долга социального служения. Но она была велика именно потому, что то был ее вольный профетизм. Великая литература и великая мысль, великое творчество всегда есть не-конформизм, всегда основаны на конфликте с окружающим миром. Конфликт есть источник творчества. Это есть конфликт бесконечного с конечным. Это – вечная истина, это относится не только к буржуазной эпохе европейской цивилизации. Так всегда было и всегда будет. Тоталитарная система коммунизма и фашизма требует конформизма, согласования бесконечного с конечным, не допускает никакого конфликта. Трагический конфликт со средой, с обществом, которое всегда есть затвердевающее конечное, есть вечная судьба творца. Такова была судьба величайших в истории мира. Это судьба ветхозаветных пророков, Сократа, Данте, Микель Анжело, Бетховена, Л. Толстого, Достоевского и Ибсена, Кирхегардта и Ницше. Судьба эта связана с профетическим служением людей слова и мысли, с притяжением божественной бесконечности. Их угнетали все социальные классы, угнетала аристократия, буржуазия и будет угнетать рабочий класс в период своей победы, их будет угнетать и единое

 

– 61 –

---

бесклассовое общество, т. е. всякая организованная социальная обыденность. Надежда на то, что этого угнетения не будет в грядущем совершенном обществе, есть вместе с тем надежда на исчезновение человеческого гения. Профетический тип вечен, но его отрицают все современные тоталитарные государства и общества, требующие принудительного единства. Достоевский выразил вечную истину, когда он хотел взорвать все "хрустальные дворцы", все социальные утопии земного рая. Трагического конфликта не будет лишь в Царстве Божьем.

Пророк – одинок, он находится в конфликте с религиозным и социальным коллективом, с окружающей социальной средой, он преследуется и побивается камнями, и вместе с тем он глубоко социален, он обращен к судьбам общества, народа, человечества, постоянно их судит, обличает настоящее и прозревает грядущее, он проникает в тайну судьбы, которая не может быть рационализирована. Пророк слышит голос Божий, голос своей совести, он никогда не слушает голоса общества, народа, коллектива, еще менее государства. Профетизм противоположен всякому конформизму, всякому приспособлению к среде. Профетический тип существует не только в религиозной жизни, где он отличается от типа жреца и священника и всегда противостоит религиозному коллективу, он существует и в искусстве, и в философии, и в социальном реформаторстве. В Марксе было профетическое начало, он жил в конфликте с окружающим миром. Этого начала более нет у марксистов и коммунистов, и они хотели бы истребить его окончательно. Творец профетического типа в сущности никогда не может быть вполне лоялен в отношении к какому-либо обществу и государству, он не принадлежит ничему конечному, он принадлежит лишь Богу, лишь истине и правде, которым его научает внутренний голос. Он в особом смысле анархист, хотя это не значит, что он непременно верит в анархическую утопию безгосударственного существования. Но пророк принадлежит Царству Божьему, а не царству кесаря, хотя бы оно признавалось священным. В дуализме, который всегда защищает Ж. Бенда, есть большая доля истины, хотя я бы его иначе формулировал, чем он. Дуализм этот не означает автономии

 

– 62 –

---

интеллектуальной сферы, изолированной от полноты жизни, он означает существование в человеке духовного начала, возвышающегося над социальным миром и от него не зависимого. Это духовное начало должно овладевать социальным миром, но всегда встречает страшное сопротивление царства кесаря. Жуткое одиночество культурной элиты Европы совсем не было профетическим одиночеством, оно, наоборот, было связано с полной лотерей идеи служения, идеи призвания, оно означало, что голос свыше перестали слышать. Профетизм глубоко социален, в этом его существенный признак, и вместе с тем он противоположен всякому конформизму, он в конфликте и героической борьбе, он есть обличение того народа, которому призван служить. Профетизм революционен в глубочайшем смысле слова. Нет ничего менее революционного, чем современные деятели слова и мысли. Они по положению своему принуждены быть оппортунистами и отстаивать, как могут, крохи свободы. Нет ничего революционного в советских писателях. Нет уже ничего революционного в Сталине и его сотрудниках. Влекомый высшей силой, он способствует консолидации русского народа, выходящего из состояния хаоса. Сейчас в России та же гипертрофия государства, давящая на народ, которая была во всей русской истории. В России происходят сейчас очень элементарные процессы приобщения к цивилизации и к социальной активности огромных масс народа, которые были безграмотны, политически бесправны и экономически угнетены. Это процесс положительный, но в нем нет творческой новизны. Необходимо принять социальные результаты революции и исходить из них, но трудно принять ее духовные и интеллектуальные результаты.

Возможно, что для социального перерождения мира необходимо будет пройти через диктатуры. Вряд ли можно победить скрытую диктатуру денег, безработицу, вооружения народов друг против друга путями либеральной демократии. Но интеллектуальный слой всех стран, люди слова и мысли, сохранившие в себе хоть искру профетического духа, должны вести героическую борьбу против того, что я назвал диктатурой миросозерцания, диктатурой над духом, над словом и

 

– 63 –

---

мыслью, над совестью людей, бороться за свободу духа. Эта диктатура одинаково существует в фашизме и в коммунизме. Можно защищать и осуществлять правду социализма, защищать трудящихся, сохраняя свободу духа, независимость и достоинство слова и мысли. Сторонники диктаториального государства требуют не только признания созданного ими режима и прекращения борьбы против него, они требуют всецелого отдания им человеческих душ и совести. В России мало признать советский строй, мало быть коммунистом, нужно обожать Сталина, как в Германии обожать Гитлера. Отказывающий в этом обожании трактуется как изменник. Мы переходим к эпохе, когда массы требуют абсолютного признания своих вождей. И положение тех, которые в вождях не нуждаются, очень трудное и мучительное. Их принуждают оказывать хотя бы внешние признаки подчинения и почитания. Этого требуют от мысли и творчества. А. Жид хочет спастись, соединив свой индивидуализм и свою утонченную культуру прошлого с коммунизмом. Он хочет избежать участи интеллектуального слоя в русской революции. Но этот коммунизм, коммунизм интегральный и тоталитарный, требующий себе абсолютной покорности, с Жидовским индивидуализмом не соединим. Это раньше или позже выяснится. А Жид в сущности хочет того, что я сам утверждаю уже ряд лет и что я называю персоналистическим социализмом. Персоналистический социализм означает для меня создание бесклассового общества и социализированного хозяйства, исключающего возможность эксплуатации человека человеком, но при признании верховной ценности всякой человеческой личности, ее духовной свободы и ее права реализовать полноту своей жизни. К этому близко движение "Esprit". При этом тоталитарность мыслима лишь в личности, как экзистенциальном центре, а не в обществе и не в государстве, которые всегда частичны и конечны. Только в личности раскрывается бесконечность. По сложным философским основаниям я употребляю выражение персонализм, а не индивидуализм, который скомпрометирован буржуазной эпохой новой истории. Конкретному эмпирическому коммунизму это не соответствует, для него верховная ценность не человек, а общество, не индивидуальное, а

 

– 64 –

---

общее, для него коллектив большая реальность, чем личность, для него рационализированное конечное закрывает таинственное бесконечное.

Вот еще, что меня поразило в речи А. Жида. До чего она французская по своему мышлению и темам и до чего трудно ее перевести на мышление и темы русские! Жид противопоставляет искусственности и лжи естественность и правдивость. Он видит в русском коммунистическом мире эту естественность и искренность, которые его радуют. Он утомлен ложью и искусственностью своего собственного мира. Но следует вспомнить Россию XIX века. Вся великая русская литература была проникнута искренностью, простотой и естественностью. Это не коммунистическое, это русское. Только в начале XX века в утонченной культурной элите, связанной с символистическим течением, было чувство оторванности и изолированности, разрыв с социальным целым. В XIX веке у русских писателей было сознание долга и служения, профетического служения. Это – русское, а не специально коммунистическое. Вспомним "Что такое искусство?" Л. Толстого. Россия XIX века в значительной степени стояла под знаком народнического социализма. У нас не было настоящей буржуазии, убежденной в своей правоте, не было буржуазной идеологии. Русская интеллигенция, дворянская и разночинная, никогда не была буржуазной. Отвращение к буржуазности, к буржуазному духу есть специфический русский мотив. Все русское мышление и русское творчество XIX века было проникнуто стремлением к целостности, к тоталитарности и противопоставляло ее западной рассеченности и рационализму. Не только народники-социалисты, но и славянофилы, Толстой, Достоевский, русская философия были проникнуты этим духом. Русская тема иная, чем тема западная. Это нужно понять и это плохо понимают писатели Запада, которые своеобразие России склонны приписывать исключительно коммунизму.

 

Николай Бердяев.

 

 

– 65 –

---

 

 

Издание:

Бердяев Н. А. О профетической миссии слова и мысли. (К пониманию свободы) // Новый Град. № 10. Париж, 1935, с. 56-65.

 

Первоначальный файл с сайта odinblago.ru.

Текст в данном оформлении с сайта www.xpa-spb.ru.

 

 

Последнее обновление файла: 01.02.2019.