Поиск по сайту

I

За последние 30 лет этот основной догмат нашей веры, то есть его формулирование, подвергается постоянной переработке, точнее – попыткам его переработать, и притом с той отрадной противоположностью всяким иным новшествам в нашей, очень скудной со стороны творчества, богословской науке, – что переработка эта направляется не против православия и даже не в сторону от него, а напротив – к истинному православию, с желанием освободить богословскую науку, преподаваемую в богословских школах, а равно и катехизис школьный, от инославных наслоений. Конечно, как в других случаях, так и здесь отрицательная часть переработки, то есть критика принятого в школах истолкования названного догмата, исполнена во много раз обстоятельнее, то есть и подробнее, и убедительнее, нежели положительная сторона дела, то есть замена искаженного учения правильным. Прямого ответа на вопрос, почему для нас спасительны Христово воплощение, страдание и воскресение, ответа, сколько-нибудь ясного, не дано еще никем, если не считать маленькой передовицы в Церковном Вестнике 1890 года и статейки в Богословском Вестнике 1894 года, коих автором был пишущий эти строги. – Да не подумает читатель, что мы уже навязывает ему свое решение дела как не подлежащее опровержениям: допустим, что оно вовсе неправильно, – но утверждает: на приведенный догматический вопрос это пока единственный прямой и положительный ответ, а прочие авторы либо ограничивались критикой схоластического учения, – правда, критикою нередко высокоценною, как по глубине мыслей, так и по богатству эрудиции; либо предлагали в ответ на поставленный вопрос общую, весьма мало определенную мысль, например: Иисус Христос искупил нас не столько Своими страданиями, сколько самым воплощением Своим, – и только. Впрочем, к этой мысли мы еще возвратимся, а пока остановимся, хотя в общих чертах, на современной критике школьно-катехизического и школьно-богословского учения о сем догмате. В настоящее время в науке достаточно выяснено, что это учение: 1) заимствовано всецело из неправославного латинского учения в его формулировке Ансельмом Кентерберийским, Фомой Аквинатом и Петром Ломбардом; 2) его нет ни в Св. Библии, ни у святых Отцов, ибо ни там, ни там не встречаем термина заслуги и удовлетворения, на каковых юридических понятиях всецело покоится современное школьное учение об Искупителе; 3) доказано, что это учение не может быть согласовано ни с учением о Божественной правде, ни с учением об Его милосердии, хотя оно и претендует на введение сюда и того и другого Божественного свойства. Интересующихся первыми двумя пунктами отсылаем к небольшой, но очень ценной статье профессора протоиерея Светлова "Разбор учения Ансельма "Cur Deus homo" ("Для чего Бог стал человеком")", затем к магистерской диссертации архиепископа Сергия "Православное учение о спасении" и к кандидатской иеромонаха Тарасия "Московские и Киевские богословы XVI и XVII века" (Миссионерское Обозрение 1902 г.), где показано, как мало похожи творения последних, заимствованные из католических источников, на творения первых, писавших вне влияния западных теологов: здесь разумелись Иосиф Волоколамский, Зиновий Отенский и Максим Грек, а под Киевскими – Лаврентий Зизаний и Петр Могила, но оставлен без внимания (скажем кстати) почти самостоятельный малороссийский богослов Кирилл Транквиллион, напечатавший в 1618 году "Зерцало богословия" в Почаевском монастыре, но к концу жизни, увы, – совершенно отпавший от Церкви и сделавшийся униатом. Обширная диссертация протоиерея Светлова: "Значение Креста в деле Христовом" и другие его сочинения являются тоже обоснованным опровержением школьной теории с различных вышеуказанных точек зрения. Что касается точки зрения нравственной (третьей в нашем перечислении), то наиболее выпукло выразил ее профессор Духовной академии Архимандрит Иларион, который в одной вступительной лекции призывал слушателей к крестовому походу против выражений (и самых идей): искупительные заслуги и удовлетворение правде Божией, как совершенно не церковных, хотя и испещряющих наши учебники. Лекция эта напечатана в осенних номерах Богословского Вестника за 1914 или 1915 год. За точность дат и заглавий я, впрочем, не ручаюсь, потому что пишу эти строки и страницы на Валаамском острове Ладожского озера, имея при себе только Библию на разных языках, 3 тома своих сочинений, да собственную память. Школьно-катехизическое (я никогда не назову его церковным) учение об искуплении дает повод врагам христианства к грубым, но трудно опровержимым издевательствам. Так Толстой говорит: ваша вера учит, что все грехи за меня сделал Адам, и я почему-то должен за него расплачиваться, но зато все добродетели за меня исполнил Христос, и мне остается только расписаться в той и другой получке. – Японские язычники возражают нашим миссионерам так: вы проповедуете самую неразумную веру, будто Бог прогневался на всех людей за одну глупость Евы, а потом казнил Своего, ни в чем неповинного Сына и успокоился. Когда я впервые выступил против крайностей этого учения об удовлетворении (сатисфакции) в статье, испрошенной у меня редакцией Церковного Вестника для Страстного номера в 1890 году под заглавием "Размышление о спасительной силе Христовых страстей", то через несколько дней в приемной митрополита Исидора, куда собралась академическая корпорация для поздравления Владыки со Светлым Праздником, покойный Болотов, по своему обыкновению полушепотом, приветствовал меня за "новые перспективы в догматике", а, когда я заметил ему в объяснение своей смелости, что теория сатисфакции взята католиками вовсе не из Божественного откровения, а из римского права, то он, опять полушепотом, сказал: "верно, но, точнее выражаясь, из права феодальных рыцарей".

И, действительно, наша учебная догматика трактует так: Бог оскорблен Адамом и должен быть удовлетворен чьим-либо карательным страданием, чьей-либо казнью. Принцип, взятый из римских и феодальных нравов и притом проведенный последовательно по всем правилам последних. Оскорбленный рыцарь считался потерявшим свое достоинство ("честь") до тех пор, пока он не отомстит за себя. При этом месть должна быть вполне определенная. Во-первых, она должна постигнуть такого же дворянина или рыцаря, хотя бы оскорбителем являлся один из служителей соседнего владельца, а, во-вторых, она должна состояться с пролитием крови, хотя бы и несмертельным. Эти неразумные принципы, недостойные даже той эпохи, когда достоинство людей (в данном случае все-таки полуразбойников) измерялось не столько их добродетелями, сколько силою и ловкостью в борьбе, – эти нежелательные остатки язычества у католиков средних веков легли в основание принципов дуэли, и к стыду Европы, Америки и, увы, послепетровской России, так глубоко въелись в общественные нравы, что сохраняют свое деспотическое господство над нашими современниками самых противоположных убеждений – каковыми являются дуэлянты тургеневских "Отцов и Детей" нигилист Базаров и старый барин-крепостник дядя Аркадия. – Подобные же дуэли имели несколько раз место между членами российской государственной думы, столь же радикально расходившимися между собой во всем прочем, как те два героя Тургенева. Деспотическая сила этого предрассудка так велика, что на его практичной обязательности настаивает и недавно введенный (в царствование Александра III) закон, а против нее не осмеливаются протестовать даже такие типы, которые во всем прочем "отреклись от старого мира", начиная с веры в Бога. Впрочем, гораздо непонятнее то, как могут рабствовать тому же предрассудку верующие и говорить: "я не считаю порядочным человеком того, кто кровью не отплатит за полученную пощечину". Значит, вы откажетесь сами от вступления в рай, сказал я однажды в ответ на такое заявление: ведь там вам пришлось бы быть "в дурном обществе"; посмотрите на иконостас в церкви: здесь очень мало таких, которые не были биты и по щекам и по всему телу, начиная с Христа Спасителя и Его апостолов, и ни один из них не исполнил того, без чего, по вашему мнению, нельзя считаться порядочным человеком. Мой собеседник растерялся и едва ли когда-либо додумается до того, как можно совмещать предрассудок о дуэлях с верой в христианского Бога и Божественного Искупителя.

Иначе относилось к этому средневековое и позднейшее схоластическое богословие: оно старалось выяснить именно с точки зрения дуэли самое искупление рода человеческого Христовыми страданиями. Высочайшее существо Божие оскорблено непослушанием Адама и недоверием первых людей к Божественным словам о древе познания; оскорбление чрезмерное: оно наказано проклятием не только виновников, но и всего их потомства. Однако страдание последнего и мучительная смерть, постигающая сынов Адама, недостаточны для смытия ужасного оскорбления: для сего нужно пролитие крови не рабской, а Существа, равноценного оскорбленному Божеству, то есть Сына Божия, Который добровольно и принял на Себя кару за людей, и тем исходатайствовал им прощение от разгневанного Творца, получившего удовлетворение в пролитой Сыном Божиим крови и Его смерти. Господь здесь показал и Свое милосердие и Свою справедливость. – Мудрено возразить скептикам, утверждающим, что, если бы это толкование соответствовало откровению, то в последнем сказалось бы, наоборот, немилосердие и несправедливость.

Богословы-схоластики пытаются все-таки возразить на это ссылкой на добровольность Христовых страданий и убедить читателей, что любовь проявил не только Божественный Сын, пойдя на распятие, но и Отец, подвергший Его последнему. "Любовь Сына распинаемая, любовь Отца распинающая". – Но ведь это самый неубедительный софизм, игра словами, и только. Что же за любовь, которая распинает? и кому это нужно? – Мы ни на минуту не сомневаемся в том, что людям было бы невозможно спастись, если бы Господь не пострадал и не воскрес, но связь между Его страстью и нашим спасением совсем иная. Насколько это юридическое учение об искуплении расходится с церковным отношением к последнему, видно из того, что последователям первого некуда приткнуть к делу нашего спасения того события жизни Искупителя, которое в православном церковном сознании считается наиболее спасительным для рода человеческого и составляет предмет праздника праздников и общенародного духовного восторга. Более последовательные поклонники юридической теории, то есть католики, у которых она содержится не только в школьной науке, как у нас, но и в самой церковной жизни, унизили и самый праздник Пасхи и поставили его ниже праздника Рождества Христова. Что касается православной русской школы и науки, то спасительное значение Воскресения Христова столь глубоко усвоенное общецерковным чувством, богослужебною поэзией, впервые выяснено научно профессором Несмеловым, за что ему честь и слава. Честь со времени первого прочтения им лекции о воскресении (около 1898 года), а слава, по-видимому, только в будущем периоде нашей богословской науки, которая за последние полвека с изумительным безучастием относилась ко всякой творческой мысли, а лишь топчется на обработке ученых материалов (конечно, это дело тоже полезное) и на компилировании бездарных немецких монографий (а это дело почти бесполезное). Но, позвольте, скажут мне читатели: какое право вы имеете утверждать, будто юридическая теория чужда Св. Писанию и Св. Преданию? Разве Господь Спаситель не именуется там жертвою, очистилищем, Его кровь – искупительною, мы – купленными Его кровью, выкупленными Его жертвой, при чем одни из отцов утверждали, что жертва эта принесена им Отцу, а другие – что диаволу, овладевшему нами? разве не говорил апостол, что грехи наши пригвождены (следовательно, уничтожены) ко кресту Христову, что Отец Небесный не пощадил для нашего спасения Своего Единородного Сына и прочее, и прочее? Правда, скажут нам наиболее осведомленные в Откровении читатели: там нет выражений "удовлетворение правде Божией" и "искупительные заслуги Сына Божия", но создавшие их схоластики не подвели ли только итог тем мыслям об искуплении, которые имеются в Библии и у отцов?

Такие вопросы предлагались мне на одном из собраний Харьковских законоучителей, когда я изложил свою беседу о догмате искупления, которая была принята с большим сочувствием, но которой мысли поразили своей неожиданностью некоторых просвещенных и убежденных законоучителей настолько, что они говорили: приходится расставаться с тем, что нам вкладывали в голову в продолжение 14 лет обучения в духовном училище, семинарии и академии. Но тут речь шла о заслуге, а что касается до выражений Св. Писания и отеческих, сейчас нами приведенных, то Боже сохрани, чтобы мы дерзнули ослаблять их значение? напротив, мы постараемся дальнейшее истолкование догмата не только привести в полное с ними согласие, но и устранить кажущиеся противоречия между Отцами Церкви (жертва Отцу или жертва диаволу), столь злорадно подчеркиваемые протестантами и их русскими почитателями. Но это дело дальнейших страниц нашей работы, а теперь перейдем к положительному изъяснению догмата.

II

Нелегкое это дело, да притом в особенности для читателей богословов; нелегкое не потому, что изложение его требовало каких-либо крайне отвлеченных построений, а потому, что сознание читателей или слушателей, богословски образованных, настолько пропитано юридической теорией, что освободиться от нее не могли и самые ее оппоненты, например, профессор Светлов, профессор Несмелов. Это выразилось в том, что последний, опровергая принцип удовлетворения Бога Отца жертвою Христовою, сохраняет за ней значение, как удовлетворения человеческой совести самих искупляемых, которые-де не могут воспринять идеи примирения с Богом без посредства факта отмщения. Профессор о. Светлов почти совсем обходит вопрос: почему для нас спасительны Христовы страдания, и говорит о преимущественном значении для нашего спасения не столько Христовых страданий, сколько Его воплощения, о значении которого много учил св. Афанасий Великий 1).

Те же мысли развивает и архимандрит Иларион, но прямого ответа на приведенный вопрос у них нет, и, когда на диспуте о. Светлова (1892 или 1893 г.), я, в качестве оппонента, указал на то, что в диссертации не отмечена связь между Христовыми страданиями и самим спасением, то он отвечал приблизительно так, что связь эта не поддается научным определениям, а только живому чувству. – Не доводят до определенного ответа на сей вопрос свои исследования и такие уважаемые профессора, как П. П. Пономарев и прот. Н. В. Петров.

Весьма убежденный и работающий профессор Киевской духовной Академии Скабалланович на лекции по догматическому богословию (1908 года), которую я слушал в качестве ревизора академии, оказался так глубоко убежденным в логической неуловимости этой связи, что подтверждал свое убеждение отрицательной ссылкой на Отцов Церкви. Именно, он указывал на то, что Отцы, не отказывавшиеся приводить разумные доводы в пояснение самых возвышенных догматов – Троицы и Богочеловечества, – не пытались, однако, объяснить, почему для нас спасительны Христовы страсти. Он очень удивлялся, когда я, после лекций, в коридоре, выразил ему обратную мысль, именно ту, что современники Отцов так ясно разумели искупительную благодать, что она для них не нуждалась в объяснении, как например, теперь совершенно нет нужды объяснять сельским прихожанам, что такое смирение, умиление, покаяние, а интеллигенция весьма нуждается в изъяснении этих добродетелей, с некоторого времени ей совершенно чуждых. Подобно этому образованные христиане, со времен средних веков застрявшие в религиозно-юридических понятиях, лишились того непосредственного сознания или духовного ощущения своего единства с сострадающим нам в нашей борьбе Христом, которое так живо хранилось в сердцах древних христиан, что истолкователям догматов и слов Нового Завета и в голову не приходило о необходимости изъяснять то, что все и так чувствуют. А насколько это необходимо и трудно теперь, в этом я убедился года четыре тому назад, когда в продолжительной беседе с одним симпатичным кандидатом богословия ортодоксального семинарского направления довольно подробно изложил все то, о чем читатель прочитает дольше, и затем увидел, что мой собеседник все-таки не понял дела, – хотя последнее вполне сознательно усваивали старшие гимназисты, менее пропитанные юридической теорией, когда я, посещая классы гимназии, предлагал беседу о том же предмете.

И добро бы та юридическая теория имела за себя, хотя бы кажущуюся, логичность, а то обличать ее внутреннее противоречие теперь уже становится "общим местом", и ее недавний защитник (Левитов в "Вера и Разум", 1916 г.) сам же ее опровергает, как бы "устраняя ее крайности", за устранением которых от той теории ничего не остается.

Мы заявили свою неудовлетворенность той точкой зрения, по которой сила нашего искупления переносится с события Христовых страданий на событие его воплощения. Хорошо однако то, что авторы подобного направления расширили представление искупительного подвига Господа на всю Его земную жизнь, как это и выражено в тайносовершительной молитве св. Василия Великого: но сущности своей мысли они все-таки не объясняют. Господь принял наше естество, уподобился нам: но почему Его святость на нас переходит? по удобству подражать подобному нам Совершенному Человеку? Отчасти, конечно, так, но таким, только социнианским, объяснением не удовлетворялись и названные православные ученые.

В каком же именно условии Христова воплощения – и, прибавим, страданий – заключается самая причина, самая действующая сила (causa efficiens) того, что мы становимся, при собственном старании лучшими? Почитать спасительным самое вочеловечение Христа потому только, что Он явил в человеке вид совершенства? но ведь это спасительно, то есть славно для Него самого, а почему для нас? "В Нем освятилось человеческое естество!" Несомненно так, но пока выходит, что – лишь постольку, поскольку оно выразилось в Его личности, а мы почему отсюда получим освящение и исправление? Ведь, если какой-либо человеколюбивый царь, утаившись, пойдет жить в тюрьму с арестантами и перенесет все их труды и лишения, то это будет только его личный подвиг, а не всех арестантов. Конечно, он повлияет и на последних своим примером и словами увещания, но ведь мы же согласились отнюдь не сводить таинства искупления только к примеру святой жизни Спасителя и возрождающей силе Его учения. Говорят: "Он воспринял нас в свое естество", – но чем же именно? На какое понятие, действие или чувство Христово должно указать в ответ на такой вопрос – в творительном падеже, ablativus instrumenti? Ответа на это мы не нашли у названных авторов; не нашли его и в прекрасной диссертации архиепископа Сергия, хотя его темой такой вопрос, пожалуй, и не ставится ("Православное учение о спасении"; теперь вышло уже четвертое издание).

Мы указали на эту книгу в виду той огромной косвенной услуги, которую она оказала для правильного истолкования связи между Христовым подвигом и нашим спасением. Именно он, опираясь всецело на Отцов Церкви, коих изречения в огромном количестве приводятся автором, устанавливает ту простую, но утерянную схоластическим богословием Запада истину, что спасение наша есть не иное что, как наше духовное усовершенствование, подавление похотей, постепенное освобождение от страстей и общение с Божеством. Иными словами – диссертация архиепископа Сергия совершенно освобождает понятие о нашем спасении от тех внеморальных, юридических условностей, коими латиняне и протестанты (хотя в различных направлениях) глубоко понизили самую цель христианства, выраженную в словах апостола: "сия есть воля Божия – святость ваша" (1 Фес. 4, 3) 2).

Насколько глубоко такое отступление от высшего начала Евангелия, которое мы бы назвали нравственным монизмом, вкоренилось в наше школьное сознание, видно из того, что тому же преосв. Сергию покойный профессор Муретов дружески, но горячо возражал на диспуте, будто понятие спасения гораздо сложнее, чем понятие о личной (субъективной) святости и богообщении, ибо сюда же надо присоединить понятие оправдания, то есть состояние оправданности – от положенного Адаму карательного приговора, без чего, значит, и личная святость не могла бы достигнуть царства небесного. Помню, тут и я вступил в беседу и заявил, что в Новом Завете, и в частности у ап. Павла, понятие оправдания вовсе не имеет такого исключительного значения, но равнозначно понятию праведность, то есть беспорочность, бесстрастие, добродетель, что и выражается греческим словом δικαιοσυνη, которое однозначуще с αγιοσυνη, αρετη и тому подобное; последнее подтвердил талантливый и просвещенный, но вообще обычно не богословствовавший профессор Ключевский (историк), заявив, что он изучил много древнегреческих юридических актов и документов и может заявить, что понятие δικαιοσυνη везде имеет только нравственный смысл и никогда не юридический, каковой выражается по-гречески словом δικη 3).

Беседа нас четырех о праведности и оправдании, то есть об этическом (нравственном) и юридическом понимании искупления, явилась неожиданной для самих оппонентов (то есть М. Д. Муретова); но впоследствии я досмотрел, что на нашей стороне были несравненно сильнейшие резоны, чем простое истолкование изречений по контексту речи. Дело в том, что даже русский текст Библии, носящий на себе вообще оттенки протестантского влияния (что можете усмотреть во всех почти курсивах Нового Завета, то есть домыслах переводчиков, и в предпочтении еврейского текста в Ветхом Завете греческому), только 7 раз влагает в уста ап. Павла слово "оправдание", правда (то есть праведность) у него повторяется 61 раз. Мало того, из семи случаев "оправдание" привнесено в русский текст три раза ошибочно вместо правды 4), как это в греческом и славянском. Последний ни разу не передает греческого слова δικαιοσυνη как "оправдание", а всегда, как "правда" (праведность), словом же "оправдание" славянские переводчики переводили греческое δικαιωμα, δικαιωσις – понятие, противоположное осуждению, обвинению, и приводимое апостолом именно в таком контрасте с этими понятиями (то есть осуждением) – Рим. 4, 25; 5, 16, 18 и 8, 4; сверх того, и славянские переводчики неправильно переводят через оправдание то же греческое слово δικαιωσις, δικαιωμα, когда оно имеет значение "закон", "устав" (Рим. 1, 32; 2, 26; Евр. 9, 1 и 10; также Лук. 1, 6; Откр. 15, 4). Из всего этого ясно, что Павлова "правда" (δκαιοσυνη), получила у наших академических богословов юридический характер вовсе не непосредственно из Св. Писания, а через лютеранское богословие, которое за 400 лет своего существования всю энергию направляло к тому, чтобы ослабить нравственный, подвижнический смысл христианства и заменить его учением о беззаботном успокоении своего сердца в Искупителе и о совершенной ненужности подвига и борьбы со злом в своей душе и в своей жизни.

Мы остановились на положениях, выяснившихся на описанном диспуте для того, чтобы облегчить свое дальнейшее разъяснение следующим выводом из вышесказанного: ответить на вопрос "почему для нас спасительны Христово воплощение, страдания и воскресение?" значит указать на связь этих священный событий с нашим стремлением к совершенству, с нашей внутренней борьбой между добром и злом; значит ответить, чем помогает нам Христова страсть в этом деле, почему без нее мы не могли бы достигать святости и общения с Богом, подаваемого нам, как известно, по мере достижения человеком бесстрастия и святости.

Итак, мы заявляем, что наличность трудов прот. Светлова, архиепископа Сергия и других авторов освобождают нас от обязанности доказывать, 1) что юридическое учение об искуплении перешло к нам от латинян, а не от св. Отцов и 2) что искупление есть не иное что, как дарование нам благодатной способности совершать свое спасение, а спасение есть духовное совершенствование через нравственную борьбу и богообщение.

О прочих выражениях и изречениях Св. Писания, дающих мнимое основание для юридической теории мы скажем ниже, а теперь уже пора перейти к главной мысли нашей работы.

 

(Продолжение следует).

 

 

Примечания

1) Прот. Светлов. "Значение Креста в деле Христовом". Книга очень ценная как критика западных лжеучений о сем предмете и самой юридической теории по существу.

2) По русскому тексту – "освящение". Здесь переводчики подчинились протестантской тенденции; неточность перевода явствует из самого контекста: "дабы вы воздерживались от блуда", а также из 7-го стиха той же главы, где то же греческое слово переведено "святость" ("призвал вас Бог не к нечистоте, а к святости"); так же переведено это слово в Рим. 6, 19 и 22; 1 Фес. 4, 4; 1Тим. 2, 15; Евр. 12, 14.

3) Позволим себе одно маленькое отступление, небезынтересное для читателей, близких к академической и церковной жизни. Может быть, в приведении этих фактов и эпизодов сказывается уже болтливость начинающего стареть автора, но да будет ему оказано в том снисхождение: ведь еще в детстве мы все переводили латинское предложение из грамматики: "Seneces garulli sunt" – то есть "старики бывают болтливы".

Недавно я с удовольствием читал характеристику преосв. Сергия в синодальной газете. К перечисленным там достоинствам его должно прибавить полное отсутствие честолюбия и искательства, точнее, усилить значение этого качества, которое там тоже не замолчано. Зато в той характеристике совершенно несправедливо отрицается активное и почти главное участие владыки в составлении уставов духовно-учебных заведений 1911 года. Преосвященный по поводу сего посылал письмо в редакцию, но оно не было напечатано. Что касается до его снискательности, то она сказалась в том обстоятельстве его жизни, что магистром его сделали почти насильно. Именно, когда он прослужил один год и.д. инспектора Московской Академии и, по обнаружении у него прецедентов туберкулеза, был отправлен в теплый климат на временную синекуру, в настоятели посольской церкви в Афинах (напутствуемый любовию профессоров и студентов, поднесших ему архимандричий крест с подписью 1 Фесс. 3, 6 от полу); то друзья его убеждали переработать там на досуге свою кандидатскую работу, о высоких достоинствах которой всем было известно, на магистра. Но о. Сергий в ответ на это махнул рукой и говорил, что никогда не будет домогаться ученых степеней. Тогда его просили по крайней мере помещать свою кандидатскую частями в новом нашем журнале "Богословский Вестник", нуждавшимся в сотрудниках. На это он согласился, и совершенно не знал, что из его статей сохраняются оттиски, переплетаются вместе, и по окончании печатания вносятся в Совет, как диссертация. Совет избирает рецензентов и оппонентов, заслушивает их отзывы, а ко времени приезда автора в каникулярную побывку от него отбирают прошение и назначается диспут. Диспут был настолько интересный (как видел уже читатель, не диалогический, а полилогический), что в конце его профессор Ключевский сказал мне так: "Я буквально наслаждался эти два часа; за 24 года – эпохи академических диспутов – ничего подобного у нас не было". Таким-то контрастом явился чуждый всякого честолюбия талантливый автор многим магистрам и докторам последних лет, когда составление диссертаций почти перестает быть актом научной любознательности, а только служебной карьеры и нередко исполняется наймитами за деньги, что и сказывается в комических эпизодах на диспутах.

4) То есть вместо "правда", "праведность", как в славянском, соответственно греческому (Рим. 3, 24; Кор. 3, 9 и Гал. 2, 21), где контекст требует не юридического, а нравственного (этического) понятия, как в прочих изречениях ап. Павла, переведенных даже в русском тексте словом "правда".

 

 

Издание:

Антоний /Храповицкий/ архиеп. Догмат Искупления // Богословский вестник. 1917, № 8-9, с. 155-167; № 10-12, с. 285-315 (2-я пагин.).

 

Текст в данном оформлении из Библиотеки христианской психологии и антропологии.

 

 

Последнее обновление файла: 01.09.2013.